Подьячий Разбойного приказа
Шрифт:
— Настя, — спросил я свою коллегу по Приказу, пусть я, вроде как, теперь не правоохранитель, а беглый преступник, собственной безопасности на меня нет, — А ты, три дня назад, когда сказала, что Васька не захочет никому рассказывать, про то, что голый и беспамятный проснулся, что имела в виду?
— Что ему стыдно будет, — пожала она плечами и перелистнула страницу. Теперь понятно, почему она вечно в очках — любую свободную минуту читает. Странно, в приказе за ней такой любви к чтению не замечалось. Да и книга непонятная — не на русском. И не на английском. А она ее свободно читает.
— За что
— Ну, что его, главаря разбойников, какие-то случайные грабители до нитки ограбили. А ты что имел в виду?
— Э… и я то же самое.
Каждый понимает в меру своей испорченности. Все время забываю, что здесь отношение к наготе гораздо спокойнее, чем у нас и обнаженность необязательно ассоциируется с сексом.
Нет, Длинное Слово категорически учиться не желает. Как и, в свое время — Слово Следовое. Не каждое легко в память ложится. Придется идти на дело по принципу гражданина Наполеона — сначала влезем, там разберемся. Нет, можно, конечно, подождать еще пару дней, я Длинное Слово не знаю, но Настя-то знает. Она несколько раз, в разных обличьях, конечно, проходила мимо Телятевского терема, но, даже с Длинным Словом, ничего полезного не услышала. Это только в фильмах герой включает прослушку — и тут же узнает именно то, что хочет узнать, потому что его противники, вместо того, чтобы поговорить о погоде или о видах на ту рыженькую из бухгалтерии, начинают обсуждать то, что, по логике, оба должны прекрасно знать и так. Рано или поздно Настя, конечно, услышала бы что-то, относящееся к бумагам, которые рассказывают о венце, но…
— Ага! — в проеме появилась голова Аглашки.
Да, именно это я и имел в виду. Если я — человек терпеливый и ждать могу долго, Настя тоже упорная, тетя Анфия и вовсе восприняла наш переезд, как приход в гости и радостно помогала маме Насти по хозяйству… То вот эта петарда долго ждать не может. Ей, видите ли, скучно. «У всех проблем одно начало — сидела девушка, скучала». Ее дома долго не удержишь, она и эти-то три дня неизвестно как продержалась. Надо заканчивать с Телятевским и переходить к следующему пункту. Какому — зависит от того, смогу ли я пробраться в терем боярина, найду ли бумаги и будет ли там написано хоть что-то важное.
— Ага, — согласно кивнул я, не очень понимая, что Аглашка имела в виду.
— Я все слышала! — заявила скоморошка обвиняющим тоном и ткнула в меня пальцем.
Я напрягся. Вроде мы с Настей ничего такого и не делали, но ощущения — как будто что-то все же делали и нас на этом поймали.
— Всё — это что?
— Вот как ты ее называл?
Настя перевернула еще одну страницу, демонстративно не замечая нас. Но явно улыбаясь про себя.
— А как я ее называл? — вроде бы никаких «солнышек, заек и кисок» не звучало. Да и не подходят к Насте такие ванильные клички.
— Настя! — в меня снова ткнули пальцем.
— Ну да… э…
Ну вот, опять. Опять я прокололся на том, что забыл местные реалии. Ведь «Настя» обращение очень личное. Не ласковое обращение к любимое девушке, но практически родственное.
— Ну да, — приободрился я, — Мы все здесь в одной лодке, практически, стали одной семьей, вот и Настя для меня стала почти сестрой…
Книга медленно закрылась и не менее медленно легла на стол. Настолько медленно, что я сразу понял, что сказал что-то не то.
— Сестрой? — уперла руки в боки Аглашка.
— Ну да.
— Настя?
— Ну да.
— А я?
Блин.
— Я для тебя кто?
— Друг, — твердо сказал я.
— Друг?
— Друг.
— Друг, — произнесла за моей спиной Настя, — Друг, значит. А я — сестра…
Ааа!!! Куда от вас бежать?!!
Я мягко спрыгнул с забора на траву во дворе. Нет, не с самого верха забора — иначе я просто-напросто поломал бы ноги, забор у Телятевского высотой не меньше, чем в два человеческих роста. Пришлось пользоваться Липким Словом и сейчас…
Руки и ноги затряслись так, что я не удержался и просто лег на землю.
Откат…
Нужно переждать эту трясучку, сейчас она пройдет… Вот только…
Земля подрагивает. Бегут ко мне.
Меделянцы. Псы.
Нет, это не фигуральное выражение — самые натуральные псы. Собаки. Здоровенные, черные, глаза светлые, в темноте кажутся белыми. Натуральные демоны. Баскервильская псина среди них сошла бы за свою. Так-то ими медведей травят, и мне искренне жаль мишек, но по ночам выпускают во двор, чтобы какие-нибудь подьячие, решившие попробовать себя в домушничестве, раскаялись в своем решении.
Говорят, они никого не слушаются, только хозяина и псаря.
Псы, хакая уже почти подбежали ко мне, как я, наконец, смог произнести Собачье Слово.
Уф. Сработало.
Нет, так-то я и без того знал, что аглашкино Слово сработает, позавчера мы его испытывали через забор, но, одно дело — через забор слушать, как хрипло рычащие псы вдруг замолкают и расходятся и совсем другое — видеть, как они бегут к тебе. А вдруг вот именно сейчас оно не сработает? Даже следов не найдут — меделянцы, как в той загадке, не лают и не кусают. Они загрызают и сжирают. Буквально.
Здоровенные псины, только что летевшие в мою сторону, пробежали мимо и растерянно остановились. Слово заставило их просто перестать обращать на меня внимания, меня для них как будто и нет, так что теперь собаки пытаются понять, а зачем они, собственно, сюда бежали.
Могу поспорить, на них лежит Слово, которое не позволяет воздействовать на собак Собачьими Словами. Но тут — вечное соревнование брони и оружия. Есть Собачье Слово, которое успокаивает собак, есть Антисобачье Слово, которое не дает успокаивать их, есть новое Собачье Слово, которое игнорит Антисобачье и есть новое Антиосбачье, которое не дает себя игнорить…
Аглашкино Слово — совсем новое, против него Слов еще не придумали.
Повезло.
Вытерев слюну, вытекшую из уголка рта — таков откат Собачьего Слова — я подошел к стене терема и взглянул вверх.
Ночью боярский терем — неприступная крепость. Все двери заперты. И не на замки, которые можно взломать, а просто на засовы изнутри. Засов не взломаешь. Есть окна, но они не открываются. Рама вделывается наглухо, можно, конечно, разбить стекло, но это, во-первых, громко, а во-вторых — стекло здесь вставляется в окна маленькими кусочками, цветными витражами, в свинцовом переплете. Фактически здешние окна — зарешечены.