Подземелье
Шрифт:
Подполковник сплюнул и взошел на крыльцо. Навстречу ему из распахнутой двери появился судебный медик, стягивая на ходу с рук резиновые перчатки.
— Ну, что там? — осведомился Онуфриев.
— Полный порядок. Два жмурика. — Эксперт подозрительно растягивал слова и старался дышать в сторону.
— Один ваш, а второй…
— Это мне известно, — прервал его начальник РОВД. Что по существу?
— По существу — у педагога девять огнестрельных. Половина смертельных. Так что, можно сказать, били кучно и наповал.
— А у второго?
— А у второго — одно. Зато прямо в лоб. В височную область. Но стена сзади… — эксперт присвистнул. Будто
— Ладно, разберемся, — буркнул Онуфриев. Он тут же слегка вздрогнул, потому что сзади над самым его ухом забубнил вдруг голос лейтенанта Седых, которому невтерпеж было ждать завтрашних разборок и хотелось немедленно объясниться с начальником.
— Товарищ подполковник! Разрешите?.. Мы когда выстрелы услыхали — сразу в подъезд. Марченко, помдеж, на пороге споткнулся, мы чуть через него все не попадали. Я смотрю — а тот сверху целится. Ждать, что ли, пока в лоб прилетит?
Но я вообще по ногам старался…
— Да уж вы постарались! — прорычал Онуфриев. — Снайперы! Не видели, что ли, что у него пистолет пустой?
— Не видели. Темно, и когда там было присматриваться?! — ощетинился в ответ подчиненный. — Я оружие правомерно применил. Он же человека убил. Или подождать было, пока перезарядит?
Оперуполномоченного обижала и пугала странная реакция начальника на его, конечно же, оправданные действия. По молодости лет и из-за отсутствия опыта в подобных делах он не понимал, что вовсе не из жалости к застреленному капитану гавкает на него босс, и расправу над ним никакую не затевает, а есть у подполковника совсем другие причины, чтоб выходить из себя.
В нескольких метрах от Онуфриева и Седых, внутри подъезда, на площадке первого этажа, Николай Логинов, опустившись на корточки, рассматривал распростертый на полу труп завуча. Через распахнутую дверь озабоченно входили и выходили люди.
Через нее же начальнику угрозыска бил в глаза ослепительный свет автомобильных фар. Выше по лестнице гудели озабоченные голоса и шаркали подошвы. Участковый инспектор нетерпеливо объяснялся с кем-то через запертую дверь: «Да я это, Федька, открывай! Чего ты такой ссыкливый?»
До Логинова слабо доходили все эти шумы и движения. Он очень устал, устал до одеревенения в мышцах и мозгах, до почти полного безразличия к происходящему.
Единственным его отчетливым ощущением было чувство опоздания везде и всюду.
Николай тряхнул головой, потому что в глазах у него то и дело начинало двоиться.
Странное перед ним открывалось зрелище. И странность эта заключалась не в тех отталкивающих изменениях, которые налагает на человека смерть. Логинов довольно равнодушно взирал на темные пятна, расплывшиеся на груди мертвеца в тех местах, куда угодили пули, на алую застывшую струйку, сбегавшую с его шеи. Заковыка состояла в том, что изодранная и основательно обгоревшая одежда на трупе больше напоминала лохмотья, чем городской костюм, в котором обычно щеголял Григорий Олконтович. Сквозь дыры проглядывала покрытая ожогами кожа. Черное, перемазанное копотью и тоже обожженное лицо завуча запрокинулось и застыло в гримасе боли.
Над ним в беспорядке топорщились клочья опаленных неведомым пламенем волос.
Логинов подумал, что потерпевший выглядит так, будто прежде, чем застрелить, его слегка окатили из огнемета.
Но на площадке между первым и вторым этажом — Николай старался не смотреть в ту сторону — лежало еще одно неподвижное тело, и никаких огнеметов возле него не обнаружили. Тем не менее, было похоже
Впрочем — стоп! Как раз и случился только что один пожар. У Головиных! Но, видимо, начальник розыска, действительно, здорово переутомился, потому что ему ни с того, ни с сего представилось вдруг, как из харкающей огнем глотки погреба вырывается Леха Головин с карабином в руках (но, может, и без карабина, какая разница?), а следом прет из огня некто ужасный, клыкастый, ни на что мыслимое не похожий, сдирающий с себя когтистыми руками-лапами клочья дымящейся шерсти…
Николай крепко зажмурился и вполголоса произнес заковыристую фразу, которую вряд ли потом сам сумел бы повторить. В тот же момент на его плечо опустилась чья-то рука. Подняв голову, Логинов обнаружил стоящего рядом Онуфриева.
— Оглох, что ли? — недовольно сказал подполковник. — Зову тебя, зову, а ты матом кроешь…
37
На следующее утро телефоны в кабинете начальника Октябрьского РОВД спозаранку жужжали, пели и звенели, как заведенные. Онуфриев то сдержанно, то с нескрываемым раздражением — смотря кто его доставал — говорил то в одну, то в другую трубку, но порой ему приходилось на полуслове прерывать беседу, так как на столе оживал аппарат прямой связи с областным центром. Аппарат этот начальник милиции величал «тюлюлюем» за требовательный, не похожий на прочие зуммер, настырно выпевающий это самое «тю-лю-лю-лю…» Линией мог воспользоваться не каждый сотрудник УВД, а потому, когда подполковник брал массивную, черно-белую трубку, речь его делалась лаконичной, деловитой и в соответствующей мере почтительной. Впрочем, достоинства своего он не ронял ни при каких обстоятельствах.
А доставали нынче Онуфриева все, кому не лень: и область, и районные «ракомводители», как именовал он местную власть. Трезвон этот начался еще ночью, когда все заварилось, и конца-края ему не предвиделось. Онуфриев и на «стрельца» этого, Седых, остервенился лишь потому, что знал, сколько крови у него высосут всякие грядущие проверки и расследования.
«Питию крови» положил начало дежуривший по управлению майор Стоценко. Однако, быстро уяснив обстоятельства происшедшего, майор резюмировал: вас понял, вопросов не имею. Но все же не удержался и добавил:
— По-глупому как-то получилось. Своих стреляете, чтоб чужие боялись?
Онуфриев, не уловивший в голосе майора особой скорби, огрызнулся:
— Водку ему надо было меньше жрать! Угробил человека ни за понюх табаку.
Целовать его за это прикажешь?
— Да-а, — протянул Стоценко. — Водку Серега потреблял без меры, сами повидали.
Ну, ладно, до связи. — И дал отбой.
Онуфриев не мог знать, какие злющие, когтистые кошки скребли в эту минуту на сердце у дежурного по УВД, как клял он себя за то, что не пустил Репу под полную раскрутку, когда того, балдого, приволокли из вытрезвителя после кабацких похождений. Не ровен час, всплывет эта пакостная история, и не погладят, ох, не погладят по голове добросердечного майора за то, что смолчал, считай — покрыл нарушителя служебной дисциплины. Способствовал, так сказать, формированию причин и условий… Микита, конечно, будет молчать, как рыба об лед. Тоже ведь, медаль за «альтруизм» не привесят. Главное, чтоб из «мочалки» ничто не просочилось.