Подземка
Шрифт:
За тот промежуток, пока поезд ехал от Роппонги до Камиятё, сосед внезапно закричал: глаза не видят. Некоторые упали, человек слева от меня, в смысле сзади от меня по ходу поезда, покачиваясь, осел. Этого оказалось достаточно, чтобы в вагоне началась паника. Один мужчина закричал: опасность! Скорее откройте окна. Живее, а то они умрут.
Одно за другим открыли окна. Когда поезд остановился на Камиятё, несколько человек закричало: лучше всем выйти. Выходите!
Я, так ничего и не понимая, тоже решила, что лучше выйти. Человек, жаловавшийся на глаза, тоже вышел, но сразу же распластался на платформе. Какой-то мужчина подошел к окну машиниста и постучал. На платформе станции Камиятё работники дежурят в хвосте состава, поэтому он сообщил о странностях машинисту.
Пакет
Сидевший перед пакетом мужчина умер, да? Когда поезд подошел к платформе Камиятё, у него изо рта шла пена. Мужчина был без сознания. Окружающие вынесли его на платформу. Там вышли все пассажиры первого вагона.
Несколько человек лежало на платформе. Не то чтобы много, но были. Основная масса пассажиров сидела на корточках или опиралась на стену. Кто-то спросил меня, все ли в порядке? Смотрю — тот человек, который в поезде жаловался на глаза.
Да, ситуация не из простых, но, по правде говоря, тогда никто не подозревал масштабы катастрофы. Еще бы, все знают, что Япония — страна безопасная. Ни тебе пистолетов, ни террористов. Мне ни разу не было страшно на улице. Поэтому мыслей вроде грозящей опасности, когда необходимо делать ноги, попросту нет. Согласна — бывает, идешь по улице, а кому-то стало плохо. В такой ситуации подойдешь, спросишь: вам плохо? Примерно так же было и теперь. На платформе пассажиры поддерживали друг друга и старались помочь.
Не успела я сесть в вагон, как почувствовала что-то необычное. Запах ацетона или жидкости для снятия лака. Он прямо ударил в нос. Но дышать при этом было не тяжело, плохо мне не стало. Ни на Роппонги, ни на Камиятё. Видимо, потому, что я зажимала рот платком, и воздух вагона почти не вдыхала. Но если подумать, то я подходила к лежавшим на платформе пассажирам, прикасалась к их одежде, вот у меня и возникла реакция на глаза.
Следующий поезд уже вышел с предыдущей станции, поэтому высадили пассажиров лишь первого вагона, и состав тронулся дальше — на Касумигасэки его собирались поставить на запасный путь. У меня в голове вертелось: на работу опаздывать нельзя. Я обычно выхожу с запасом, поэтому время еще есть. Но приходить впритык не хотелось, и я начала беспокоиться. Бросать людей нехорошо, но этот день очень важен для меня, в такой нельзя опаздывать.
Потом я решила удалиться от пакета как можно дальше и отошла назад. Села в четвертый вагон и доехала до Касумигасэки. Но там на пересадке в глазах потемнело. Тело вялое. Подумала: может, из-за простуды и лекарств? Поэтому особого значения не придала. Выхожу ненадолго на улицу, а небо — темное. Черно-белое, или даже коричневое. Как на старой фотографии. Странно, сегодня должен быть ясный день, слегка засомневалась я.
На работу я приехала на грани опоздания. Как бы проскользнула в последний момент. Спешно переоделась и принялась за работу. Однако странное дело — в полдесятого, когда я уже приняла работу, мне стало хуже. Сначала зрение перестало фокусироваться — не могу прочесть написанное. Потом затошнило. Когда угодно, но только не сегодня! И я терпела. Но как бы ни старалась, услышанное влетало в одно и вылетало в другое ухо. Ничего не могу понять. Только делаю вид, что слушаю, и киваю. Состояние ужасное, тело покрыто холодным потом, сильная тошнота, ничего не различаю. Нет, в конечном итоге меня так и не вырвало, просто мутило.
В двенадцатом часу все пошли обедать. Мне было не до еды. Я отказалась, а сама пошла в наш медпункт. И лишь там поняла, что дело в зарине. Говорят, вещь серьезная. Поэтому я сразу отправилась в больницу [69] .
Я и раньше была домоседкой, а в последнее время на выходные из дома почти не выхожу. Стоит выйти — сразу устаю. Мне хватает поездок на работу в будние дни. Возвращаюсь домой уставшая до смерти. На работе после трех часов дня чувствую, что силы на исходе. Себя ведь не обманешь. Прямо руки опускаются. Раньше такого не было. Началось после инцидента и длится до сих пор.
69
Нельзя сказать, что последующее восстановление г-жи Иидзука проходило успешно. С неделю не видели глаза, оставались тошнота и бессилие. Долго длилась головная боль. Но работу она не пропустила ни на один день. Было тяжко, но она чувствовала ответственность, и шла в офис. Спустя год после инцидента у нее по-прежнему сохранилась повышенная утомляемость. С тех пор она не может играть в теннис. Начинает двигаться, и появляется одышка. Поднимается по лестнице — опять одышка. Эта симптомы притупились, но сохраняются до сих пор. — Прим. автора.
Может, в этом есть какой-нибудь психологический фактор. Я пыталась забыть увиденное. Но этот страх не забывается, сколько ни пытайся. Осознание собственного ущерба останется на всю жизнь. Мне даже стало казаться, чем больше пытаешься забыть, тем явственней оно стоит перед глазами. Поэтому задумываюсь, смогу ли психологически контролировать свое настроение.
Думаю, психологически контролировать себя в одиночку очень сложно…
Да. Бывает, когда все выглядит объективно, а бывает, когда, сталкиваясь с чем-то лицом к лицу, теряешь себя. Вот какие волны бьются во мне самой. Мне это понятно. В какой-то момент в голове вдруг пролетают воспоминания о происшествии. И такое ощущение, будто что-то засело внутри.
Часто вижу сны. Сразу после инцидента их почти не было. Но в последнее время участились. Всплывают события того дня, сцены увиденного. Я отчетливо помню, что тогда произошло. Вдруг открываю глаза. Посреди ночи. Бр-р-р, страшно.
Но не только во сне — бывает, я остолбеваю, оказавшись в узком месте. Особенно под землей, будь то метро или подземный этаж универмага. Пытаюсь сесть в поезд, а ноги не движутся. Началось это с февраля нынешнего года. Почти через год после происшествия. В такие минуты сознаешь, что людям этого не понять. Коллеги и знакомые обо мне беспокоятся, домашние заботятся. Но даже им не понять истинного страха. Впрочем, я не жду, чтобы они понимали.
Однако поддержка начальства, семьи, друзей значит для меня очень много. Я в этом уверена. Также я понимаю, что многим пострадавшим куда тяжелее, чем мне.
Мои родители были против того, чтобы я давала это интервью. Они беспокоились, что я опять вспомню все то, что начала забывать. Но я решилась и считаю вашу просьбу об интервью неким рубежом, который необходимо преодолеть. Нельзя хандрить до бесконечности!
Первое, что пришло в голову, — так, сегодня я в школу не попадаю.
Юскэ Такэда едва перешел во второй класс старшей школы. На интервью пришел вместе с мамой. Ростом он будет повыше родительницы, но на лице еще остается детская пухлость. Думаю, все станет понятно, если я скажу, что это столичный мальчуган из частной старшей школы. Вроде бы всем интересуется, но ничем — всерьез. Сразу видно: воспитывался в спокойной семье, был окружен любовью и заботой родителей.
На вопросы отвечал не стесняясь и не лукавя, откровенно, спокойно и легко. Сидевшая рядом мать, наоборот, выглядела более скованной. Не знаю, можно ли назвать Юскэ типичным современным школьником, но разговаривать с ним было интересно. Признаться, нечасто удается поговорить с молодым поколением.