Поджигатели (Книга 1)
Шрифт:
– Да.
– И будто ты жил там долго.
– Да.
– А ведь я им не верил!
– Разве они тебя в чем-нибудь обманули?
Старик испуганно замахал руками:
– Твои солдаты?.. Матерь божья!.. По всему выходит, - подумав, сказал старик, - что русские знают о нас.
– Знают?.. Они даже песни о вас слагают!
Генерал взял из рук юноши гитару и протянул ее Варге:
– Ну-ка, Бела!
И запел под аккомпанемент Варги:
Далеко от Москвы до Мадрида,
Но сильней и сильней каждый час
Плач испанских детей, как обида,
Отзывается
Когда он кончил, никто не захлопал. Крестьяне молча смотрели на генерала, пока кто-то переводил слова песни на испанский язык.
– Значит... знают, - сказал, наконец, старик.
Матраи обнял старика за плечи.
– Как ты похож на наших полтавских дидов, старик!
– Полта...
– Полтавщина... Есть такая советская страна Украина. Вроде вашей Андалузии. Такая же зеленая и прекрасная, такая же солнечная и плодородная. И с таким же замечательным - храбрым, честным, трудолюбивым - народом.
– Постой-ка, ты сейчас сказал: у нас на...
– На Полтавщине.
– Вот-вот! А то говорил, будто ты мадьяр.
– Правильно, диду! И Венгрия моя, и Полтавщина моя. Две родины у меня обе любимые и дорогие. За обе эти родины мы с тобой и выпьем!
И Матраи сам подхватил порон и поднес по очереди каждому гостю.
Утром генерала увидели на коне. Он объехал лагери бригады, чтобы удостовериться, что она хорошо отдыхает, и успел побывать в тылу, чтобы взять свою почту. Письма он прочел наедине. Прочел - и долго сидел, задумавшись. Писем было два: покороче - от дочки, длинное - от жены.
Под вечер, когда начальник его штаба, молчаливый Людвиг Энкель, закончив дела, уселся писать свой аккуратный немецкий дневник, Матраи взял свечу и ушел в дальний угол. Там он пристроил на столе блокнот, а сам сел на ящик из-под патронов. И тоже стал писать.
Матраи хотел побыть несколько минут просто человеком - мужем и отцом. Всего полчаса за два месяца, ведь наутро снова в поход...
"...и как я вам благодарен за то, что вы улыбались при прощании. Такими я вас вижу и буду видеть до конца, каков бы он ни был. Как прекрасно, что в моем тылу так хорошо! Еще бы, мой тыл - вы. Я горжусь вами обеими - вы настоящие. Такими и должны быть жена и дочь коммуниста.
...Здесь часто приходится "переступать через собственное сердце", но я убежден, что жертвы, которые мы приносим за дело этого народа, дадут чудные плоды. Здесь наша родина очень популярна. Которая? Конечно, великая и прекрасная, которая меня так великодушно усыновила".
Перо Матраи остановилось: вошли два солдата с большим бочонком вина и поставили его на табурет. Матраи досадливо покосился: он не умел писать на людях ни романов, ни писем. Это происходило от смущения и неуверенности в себе, хотя он и казался всем железным человеком.
Солдаты потоптались и вышли. Матраи покусал конец ручки.
"...Сейчас мне напомнили: сегодня день моего рождения. Наверно, я случайно назвал эту дату кому-нибудь из офицеров, - если б ты знала, что это за удивительный народ!
– и вот готовится целый праздник. Они хотят пить за мое здоровье. Какие удивительные друзья! Подумай, в какой обстановке они об этом не забыли. Значит,
Ему так ясно представился письменный стол, квартира, Москва... Он зажмурился и отложил письмо. Взял другой листок:
"Дорогая моя доченька!
Прежде всего о выборе профессии, который тебя так беспокоит..."
Перо бежало легко, и на губах играла ласковая усмешка.
Последние две строчки написались не так, как хотелось Матраи, присутствие людей мешало ему: комната стала наполняться командирами, собиравшимися, чтобы отпраздновать день его рождения.
27
Сидя за рулем, Кеш перебирал в уме события последних дней. Не было ничего удивительного в том, что именно теперь Зеегер напомнил ему о себе. Поражение итальянцев под Гвадалахарой заставило заволноваться всех, кто делал ставку на испанский фашизм. Кеш не видел ничего удивительного и в характере полученного им задания: убить генерала Матраи.
Стрелка часов, мягко светившихся на приборной доске автомобиля, подходила к одиннадцати. Не опоздать бы к условленному часу! Кеш нажал акселератор. Вскоре с дороги, вьющейся по склону горы, стали видны силуэты домов и церкви Бриуэги. Кеш сбросил газ на повороте и придержал машину: последний поворот к деревне. Патруль остановил автомобиль.
Кеш предъявил пропуск и спросил, где дом генерала.
Через несколько минут он вошел в комнату с чемоданом в руке. При виде его Матраи удивленно спросил:
– По какому случаю ты сегодня с таким багажом?
– Видишь ли...
– Кеш снял очки и старательно протер толстые стекла. Видишь ли: целую неделю я нигде не могу приткнуться, чтобы проявить кучу нащелканной пленки.
– Так что же, у тебя там лаборатория, что ли?
– Все, что нужно!
Кеш принялся распаковывать чемодан и достал красный фонарь и целую груду пленок.
– Сначала ты выпьешь с нами, - решительно сказал Матраи.
– Сегодня мы дали волю воспоминаниям. Мечтаем о своих вторых профессиях. Даже я, как старый павлин, распушил свой пестрый писательский хвост: мечтаю о том, какой роман напишу после войны...
Но Кеш стал собирать свои фотографические принадлежности.
– Брось все это, - Матраи почти силой вернул его к столу.
– Еще стакан, друзья! За большой успех!
Кеш снова пристально взглянул на него:
– Непременно за большой?
– Непременно.
– А по мне - после стольких месяцев поражений хоть бы какой-нибудь...
– У нас не было ни одного поражения!
– горячо воскликнул Матраи.
– А все отходы, отступления?
– А кто тебе сказал, что отступление непременно поражение?