Поджигатели (Книга 2)
Шрифт:
– Я был там слишком мало, - уклончиво начал было Эгон, но неожиданно закончил: - Впрочем, достаточно, чтобы понять: большинство нас ненавидит!
Генерал вздохнул:
– Да, это делается не сразу! Но Вена, небось, веселится: концерты, опера?.. О, этот Штраус! Та-ра-рам-пам-пам...
– Венская консерватория закрыта. Музыканты перебиты или сидят в тюрьмах. Бруно Вальтер вынужден был спастись бегством, оставив в наших руках жену и дочь...
– Бруно Вальтер?.. Бруно Вальтер?
– удивленно бормотал генерал.
– Подчиняться его
– Мне стыдно слушать эту галиматью, папа!
– резко сказал Эрнст.
– Пусть господин доктор не разводит здесь коммунистической пропаганды! Народу сейчас не до капель-дудок!
Эгон не мог больше сдержаться.
– Народ! Какое право имеешь ты говорить о народе?.. Вы тащите народ на бойню, вы...
– Он задыхался.
– Вас не интересует искусство? Ладно. А венская медицинская школа? Она дала миру такие имена, как Нейман и Фукс. Ее уничтожили. Те из деятелей, кто не кончил так называемым самоубийством, сидят в концлагерях. Впрочем, что я тебе говорю о Фуксе! Для тебя и это такой же пустой звук, как Вальтер!.. Но, может быть, ты знаешь, что такое крестьянин? Так вот, австрийские крестьяне вилами встречают наших инспекторов удоя. Они отказываются понять, как наше крестьянство допустило введение наследственного двора.
– Мы им поможем стать понятливее!
– сказал Эрнст.
– Ах, крестьянин тебя тоже не интересует? Это всего лишь "сословие питания"? Его дело давать хлеб и мясо для ваших отрядов и молчать? Так посмотри на промышленность, - нет, нет, не на рабочих, а на самих фабрикантов. Чтобы подчинить их себе, мы должны были снять австрийское руководство промышленностью. Мы импортировали туда таких молодчиков, как ты.
Эрнст выскочил из-за стола.
– Я жалею, что не нахожусь там и не скручиваю их в бараний рог!
– Еще бы, ты ведь боялся, что вам могут оказать сопротивление! Конечно, лучше было сидеть пока здесь!
– Я не могу этого слушать!
– Эрнст, мальчик, успокойся.
– Фрау Шверер погладила своего любимца по рукаву.
– Эгги больше не будет!
– Дрожащей рукой она протянула Эгону корзинку с печеньем.
– Это, конечно, не знаменитые венские булочки, но ты любил мое печенье, сынок.
Эгон рассмеялся:
– Венцы, мама, вспоминают о своих булочках только во сне. Они снабжаются стандартным хлебом по таким же карточкам, как берлинцы.
– Какой ужас!
– вырвалось у фрау Шверер, но она тут же спохватилась и испуганно посмотрела на Эрнста.
Эрнст решительно обратился к генералу:
– Мне бы очень хотелось, отец, чтобы Эгон не разводил в нашем доме этой нелепой пропаганды. Если ты можешь приказать это доктору - прикажи. Иначе мне придется позаботиться об этом самому!
Фрау Шверер не решалась перебить Эрнста. В роли миротворца выступил генерал. Он увел Эгона к себе в кабинет и, усадив в кресло, сказал:
– Давай условимся: гусей не дразнить. Особенно когда они молоды и задиристы.
Генерал был с Эгоном ласковее,
Одним словом, он рассчитывал на разговор по душам со старшим сыном, но вместо того, после первых же слов Эгона, жестоко обрушился на пацифизм сына, назвал его трусом.
– Когда речь идет о войне, я действительно становлюсь трусом, согласился Эгон.
– Самым настоящим трусом. Я же знаю, что такое война!
– Будто я знаком с нею хуже тебя, - сказал генерал.
– Но я не устраиваю истерик, не кричу, как полоумный: "Долой войну!" Только пройдя через это испытание, немцы добьются положения народа-господина.
– Народу этого не нужно. Дайте ему спокойно работать. Наше поколение слишком хорошо знает, чего стоит война.
– Я тоже был на двух войнах!
– Таких, как ты, нужно держать взаперти!
– вырвалось у Эгона.
Шверер был потрясен: сын оскорблял его!
Старик нервно передернул плечами, точно его знобило.
– Странное поколение! У нас не было таких противоречий... Вы разделились на два непримиримых лагеря. Когда вы встретитесь, это будет хуже войны... А ведь вы - родные братья. Почему это, мой мальчик?
– Я и Эрнст? Мы же как люди разных веков. В мое время Германию трясла лихорадка войны и в ней загоралось пламя революции. В такой температуре открываются глаза на многое. А он не знает ничего, кроме трескотни господина "национального барабанщика"! Это для него лучшая музыка в мире.
Генерал остановил его движением рука:
– Договорим после обеда.
Стрелка хронометра подошла к делению, когда, как обычно, открылась дверь кабинета и Отто доложил, что машина ждет. Отто хорошо знал свое адъютантское дело. Школа Гаусса не пропала даром. Правда, с отцом нужно было быть еще более пунктуальным. Между ними не осталось прежних дружеских отношений, - они стали строго официальными, но Отто это не пугало. У него были основания мириться с неудобствами своего положения.
Еще раз кивнув Эгону, генерал в сопровождении Отто покинул кабинет.
Эгон остался один. Он пробовал понять отца и не мог.
Решил пойти к матери, чтобы расспросить об отце.
В столовой ее не было. В примыкающей к столовой гостиной тоже царила тишина. Ступая по ковру, Эгон ощущал успокаивающую беззвучность своих шагов. Дойдя до дверей спальни, Эгон остановился. Через приотворенную дверь, прямо против себя, он увидел большое зеркало и в зеркале Эрнста. Молодой человек не мог его заметить. Эгон видел, как Эрнст торопливо подошел к туалету фрау Шверер и открыл шкатулку. Эгон знал, что в этой шкатулке мать хранила драгоценности. Порывшись в ней, Эрнст что-то взял и опустил себе в карман.