Поджигатели (Книга 2)

Шпанов Николай Николаевич

Пока Клара, с неохотой очень усталого человека, ела и пила чай, Лемке рассказал ей о визите к Эгону Швереру.

– Мне очень хотелось бы восстановить его душевный мир, - сказал он в заключение, - но я не знаю, как это сделать.

Клара, подумав, ответила:

– Надеюсь, мне удастся установить, действительно ли Эльза Германн доносчица. У нас есть свои люди на заводе.

– Я был бы тебе очень благодарен.

– Этот Шверер нужен нам?

– Он мой старый знакомый и вполне честный человек.

– Ах, не верю я в друзей... с того берега.

– В том-то и дело, что он

не на том берегу...

– На нашем?
– она усмехнулась.
– Не поверю.

– Он - между берегами.

– Значит, утонет!

– Его нужно вытащить, и вытащить к нам.

– Подумаешь, ценность! Интеллигентский путаник!

– Поможем ему распутать путаницу...

– Разве я возражаю! Хорошо, я узнаю все про Эльзу Германн.
– С этими словами Клара встала из-за стола, и ее взгляд остановился на лежавшей на краю его книге в дешевом стандартном переплете евангелия. В глазах Клары мелькнуло беспокойство.
– Зачем ты ее вынул?
– И она с еще большим беспокойством перевела взгляд на угол пола: там был тайник, в котором она хранила кое-какую литературу.

– Потому, что, во-первых, мне захотелось это перечитать, а во-вторых, тебе не следует держать это дома, и, в-третьих, я беру это с собой.

– Мне не следует хранить, а тебе можно взять с собой?
– Она покачала головой.

Франц поднял переплет евангелия и скользнул взглядом по заглавию: "Анри Барбюс. Сталин". Потом перебросил листки до заложенного места и, удерживая его пальцем, сказал:

– Сегодня утром мы с тобою говорили о том, что можно противопоставить крикливому вранью Геббельса, когда речь заходит о так называемых "национальных" интересах Германии. Я убежден, что народ и сам скоро разберется в том, кто с ним, кто против него. Не верить в это - значит не верить в творческие способности масс. И могу тебя уверить: эти творческие способности родят идеи - ясные и безошибочные, которые укажут народам путь: вперед, только вперед, с нами!

– Я очень боюсь, что тем временем может разразиться война.

– Устами Барбюса передовая Франция говорит: "Если разразится война, СССР будет защищаться, - он будет защищать себя и все будущее человечества, представителем которого он является. Война эта охватит весь мир и в очень многих пунктах из империалистической превратится в революционную, в гражданскую. Это не столько политическая заповедь партии, сколько историческая необходимость".

– Да, это верно, - проговорила Клара.
– Каким счастьем было бы, если бы и мы могли от имени всей трудовой Германии так же сказать: мы знаем свое место в предстоящей схватке.

– Да, это было бы счастьем, - согласился Франц и, подойдя к Кларе, обнял ее за плечи: - тогда мы могли бы прямо смотреть в глаза всему миру. Но что бы ни таило в себе для нас будущее, мы в нем уверены. Победим мы, коммунисты, - с нами Сталин!..

10

На другой день, приехав на завод, Эгон с головой ушел в дела. Отчет о поездке в Австрию занял несколько дней. Теперь дирекция не скрывала, что вопрос о передаче австрийского авиационного завода немцам был решен задолго до оккупации.

Эгон не заглядывал в проектное бюро, чтобы не встретиться с Эльзой. Она напрасно задерживалась там на лишние полчаса.

Придя на работу,

он здоровался с нею таким же сдержанным кивком, каким приветствовал остальных сослуживцев. К тому времени, когда служащим было положено расходиться, его уже не бывало в комнате. Эльза опять ждала напрасно.

О том, чего стоило Эгону это упорство, знал только рояль. Внезапно Эгон закрывал инструмент и садился за письменный стол. От нот - к интегралам. От симфоний - к теории упругости. Зарывался в расчеты. Работал с ожесточением...

Экономка подала письмо. Городская почта. Почерк Эльзы. Эгон почти со страхом бросил конверт на стол. Попытался снова уйти в работу. Он прижал верхний лист расчета логарифмической линейкой. Пальцы ласкали белизну ее граней, такую же гладкую и прохладную, как клавиши.

Потянуло к роялю. Эгон встал. На глаза попался конверт. Эгон взял его, подержал, выдвинул корзину для бумаги и... вскрыл письмо.

Эльза была обеспокоена его отдалением. Она была огорчена. Она плакала. Каким жестоким нужно быть, чтобы так вести себя. Она думала, что догадалась: он завел себе в этой Австрии другую девушку!..

Эгон с трудом разбирался в овладевающих им чувствах. Ложь, цинизм шпионки? Или он совершил ошибку, поверил грязной анонимке? Так легко позволить разбить свою веру в любимую девушку!

"Если ты не придешь завтра вечером, я буду знать, что делать. Я не могу пережить нашу любовь".

Нашу любовь, нашу любовь!..

Он напрасно пытался понять, как это могло случиться с Эльзой...

Эльза тоже ничего не понимала в происходящем. Вся ее жизнь спуталась, с того самого времени, как на их заводе появился доктор Шверер. Серьезный, но живой человек, так мало похожий на ее прежних знакомых, он очень нравился ей. Эльзе хотелось принарядиться, а денег не было. Торговля отца шла все хуже. Служба на заводе едва кормила.

Доктор Шверер стал ухаживать за нею. Шаррфюрер заводской нацистской организации, заметив ее близость со Шверером, предложил ей помощь: она не должна быть плохо одетой, когда за ней ухаживает видный специалист. Организация даст ей денег на личные расходы. Пусть она сблизится с доктором Шверером и получает свое счастье. Шаррфюрер поставил единственное условие: доктор Шверер не должен и подозревать, что Эльза получает деньги от организации.

Эльза не сразу поняла, что шаррфюрер Шлюзинг выпытывает у нее такие подробности жизни Эгона, которые могут интересовать только полицию. Заподозрив дурное, она наотрез отказалась шпионить за Эгоном. Эльзу пытались припереть к стене угрозами написать Эгону, что она сотрудница гестапо.

У нее нехватало мужества самой сказать ему обо всем. Узел запутывался. Арестовали отца за распространение нелегальной литературы...

Все это было выше ее сил. Промучившись несколько дней, Эльза пришла к решению: как только Эгон приедет, сказать ему все. Но когда он вернулся, Эльза с первого взгляда поняла: он не тот, что был, он не хочет ее знать. Но истинная причина перемены не приходила ей в голову. Наконец она решилась написать Эгону.

И вот ее письмо, с буквами, расплывшимися от слез, в руке Эгона. Медленно, через силу разорвал он его, сложил клочки и снова разорвал. Клочки бумаги, как хлопья снега, усыпали пол вокруг кресла.