Поджигатели (Книга 2)

Шпанов Николай Николаевич

– Известен ли вам в юридической практике случай, когда суд спрашивал у приговоренного согласия быть обезглавленным?

Но Чемберлену было не до шуток. Ему не давал покоя страх, испытываемый перед реакцией английского народа на происходящее. Ведь с этой реакцией ему придется столкнуться по возвращении в Лондон. Он не был уверен в том, что рядовой англичанин, воспитанный на парламентско-демократической фразеологии, простит ему преступление, замышляемое сегодня против Чехословакии.

– Канцлер не понимает, что я не могу вернуться в Лондон с решением, которое хотя бы внешне не будет приемлемо для общественного мнения Англии, пожаловался Чемберлен.
– Гитлер не хочет этого

понять. Он требует все больше и больше, - ворчливо проговорил он.
– И я вынужден уступать и уступать, не считаясь ни с чем.

– Надеюсь, в этом смысле дуче будет на вашей стороне. Я восхищен его идеей собрать нас тут, в Мюнхене, для решительного разговора.

– Я все же сожалею, - сказал после некоторого молчания Чемберлен, - что Гитлер не пригласил сюда ни одного чеха, с которым можно было бы посоветоваться в случае затруднения.

– Никаких затруднений нет и не должно быть.
– Даладье разрубил воздух решительным движением смуглой, поросшей черными волосами руки.
– Если мы скажем "да", то о чем же спрашивать чехов?

– Речь идет о важнейших укреплениях в Судетских горах! Отдав их немцам, мы делаем чехов совершенно беззащитными.

– Эти укрепления были нужны нам не меньше, чем чехам. Недаром же французы называли их "южной линией Мажино". И если я решаюсь отдать их, при чем тут чехи?
– Даладье высоко поднял толстые, словно набитые ватой, плечи. Он пошевелил в воздухе короткими волосатыми пальцами, как будто пытаясь ухватить ускользавший от него довод.
– Разве мы не были правы тогда, в деле с Испанией, когда вас меньше всего интересовало мнение самих испанцев?
– Он исподлобья посмотрел на Чемберлена, но, не дождавшись ответа, продолжал: Мы с вами до сих пор не были бы уверены, что испанский вопрос исчерпан, если бы стали слушать Альвареса дель Вайо и других... Не хотите же вы повторения такого спектакля и с этими... с чехами!.. Все складывается чрезвычайно удачно; дело можно, повидимому, закончить - трик, трак!
– И он, как фокусник, прищелкнул пальцами: - Трик-грак!

– Прага может заупрямиться. Бенеш в отчаянии может броситься в объятия русских.

– К счастью, аграрии достаточно сильны, чтобы не допустить такого оборота дел.

Даладье встал и прошелся, без стеснения потягиваясь. Он остановился напротив британского премьера, расставил толстые ноги и, засунув одну руку сзади под пиджак и без церемонии почесывая поясницу, другою похлопал себя по губам, желая показать, как ему скучно от этих разговоров.

– Будем откровенны, - с развязностью проговорил он.
– Важно, чтобы все было решено как можно быстрей, прежде чем чехи действительно успеют сговориться с русскими.

– Вы правы: главное - как можно быстрей, - согласился Чемберлен.

– Нужно отдать Гитлеру Судеты, прежде чем он придумает еще какие-нибудь требования, которым мы уже не сможем уступить.
– И Даладье снова решительно рубанул воздух.

20

Капли падали с бетонного свода с угнетающей размеренностью, как будто где-то там, в многометровой железобетонной толще купола, был запрятан точный прибор, отмеривавший их секунда за секундой. Хотя от места, куда падала вода, до изголовья было сантиметров десять, Ярошу казалось, что капли ударяют ему в самое темя. Вообще ему было трудно привыкнуть к жизни в каземате форта. Легко ли летчику вместо свободного простора неба оказаться в подземелье, на глубине нескольких метров, вместо жизни птицы влачить существование крота! Пусть он пошел на это добровольно, пусть все они, кто сидит в этой норе, поклялись, что форт "Ц" достанется нацистам только с трупами его защитников, - все это не скрашивало неприглядности непривычного

жилья. И, право, не будь около Яроша старых товарищей по испанской войне, он, наверно, не выдержал бы - ушел бы на поверхность, проситься обратно в воздух. Жаль, что с ним нет еще и Зинна, не вступившего в отборный гарнизон форта, чтобы не бросать своего передатчика.

Люди нервничали. Большая часть их сумрачно молчала, сбитая с толку поведением французов и англичан. Но кое-кто ворчал, Ярош - больше других.

– Что за идиотизм!
– говорил он сквозь сжатые зубы.
– Построить чудесные форты, набить их замечательными орудиями, снабдить самыми совершенными приборами - и забыть о людях, которым предстоит приводить все это в действие.

– Люди!
– насмешливо проговорил телефонист, сидевший в дальнем углу каземата.
– Цена солдату - десять граммов свинца. Тесно, сыро? Подумаешь! Солдат не барышня.

– Со всем этим я готов примириться, - сказал Ярош, - но вот эта проклятая капля... Я сойду с ума...

– Перестань, - остановил его Цихауэр.
– Посмотри на Даррака.

И он кивком головы указал на скрипача, лежавшего на койке, закинув ногу на ногу, и сосредоточенно читавшего нотную тетрадь.

– Луи?!
– воскликнул Ярош.
– Ему хорошо. Вокруг него всегда тот мир, который он пожелает создать. Вон посмотри: воображает себя в волшебном лесу или, быть может, в хижине горного короля... А я не могу не думать о том, что, вероятно, сейчас мои товарищи на мною испытанных самолетах идут в воздух...

– Брось философствовать, - перебил Цихауэр.
– Ты уже сказал себе, что ты простой пехотный солдат, - и баста.

– Да, - согласился Ярош, - это так... Если бы только не эта проклятая капля.

Луи оторвался от нот.

– Ты надоел мне со своею каплей.
– Он размял отсыревшую сигарету. Капля - это в конце концов напоминание о том, что мир не кончается у нас над головою, что над нами есть еще что-то, кроме железа и бетона, пушек и пулеметов, мин и колючей проволоки...
– Он привстал на койке и поймал в пригоршню несколько капель, упавших со свода.
– Не суп, не водка, а самая честная вода. Оттуда, где под ногами пружинит засыпанная осенними листьями земля, где щебечут птицы... Одним словом, вода из того мира, который еще существует и который безусловно опять будет нашим. Может быть, там дождь шуршит сейчас по ветвям деревьев и ручьи звенят все громче...

– Или светит солнце, - мечтательно проговорил Цихауэр, - и высоко-высоко над вершинами кедров, так высоко, что невозможно изобразить кистью, висят легкие мазки облачков...

Он спустил ноги с койки и оглядел товарищей.

– Даже удивительно думать, что где-то голубеет небо и есть, наверно, люди, которые не думают о возможности войны.

– В Чехии таких нет, - раздраженно сказал Ярош.
– Чехи хотят драться. Мы не хотим, чтобы нацистские свиньи пришли на нашу землю. Да, я буду драться за то, чтобы ни один кусочек моей земли не принадлежал коричневой сволочи.

– Все будет именно так, как ты хочешь, - уверенно проговорил Цихауэр. Не думаешь же ты, что все правительство покончит самоубийством?

– Я не знаю, капитулируют ли наши министры и генералы, - сказал Ярош, но народ будет драться.

Луи в сомнении покачал головою.

– Воевать без министров трудновато, а уж без генералов и вовсе нельзя.

– Если взамен выкинутых на помойку негодных не явятся такие, которые пойдут с народом и поведут его, - сказал Цихауэр.

Каптенармус, рыхлый человек с пушистыми черными усами, закрывавшими половину розовых щек, оторвался от губной гармоники, из которой неутомимо извлекал гнусавые звуки.