Поединок. Выпуск 18
Шрифт:
– Начались полицейские дела, – усмехнулся врач, – правда, батенька, вам нынче многому придется удивиться. – Чему же?
– Свобода, милый мой Александр Петрович, революция произошла, пока вы с Хароном боролись. – Откуда вы знаете про Харона? – Ты, Саша, все время бредил.
– Что, кстати, и спало вас. Контузия-то сильная была, да и осколками вас задело. – А Косоверьев? – Он все осколки-то и принял.
– Бахтин устало откинулся и закрыл глаза. Потом открыл из снова и опять увидел врача, Ирину, Ореста.
– И только тогда понял,
Часть третья.
МОСКВА – ПЕТРОГРАД ФИНЛЯНДИЯ.
1918-1919 годы.
Господи! Что же с Москвой сделалось! Ее когда-то Третьим Римом называли. Куда делся гостеприимный, широкий русский город, издревле славящийся добротой и лаской? Исчез! Растворился, как некогда ушел под воды Ильмень-озера град Китеж.
И люди в Москве стали недоверчивыми, испуганными, озлобленными.
Городом завладела энергия зла. Сразу, как по команде, облупились нарядные особняки, практически перестали гореть фонари, даже время остановилось. Неподвижным стало.
На Спасской башне снарядом разбило циферблат старинных курантов. Вечерами на улицах стрельба. Налетчики безнаказанно квартиры грабят. Ночью ревут моторы авто. Суровые чекисты забирают людей.
Ежедневно в Бутырке расстреливали десятки заложников.
Мрачный список казненных печатали в газетах. Белый террор! Красный террор! Уголовный террор!
В ужасе застыл некогда добродушно-веселый московский обыватель. Страшное время пришло.
Кровавое, разбойное. Не было такого на Москве со времен опричнины. Погрузилась во мрак и ужас новая столица государства большевиков. Пришли на Москву, как в стародавние времена, голод, эпидемия и мор.
В Бутырской тюрьме расстреливали обычно после полуночи. Время в камере определяла зажигающаяся под потолком тусклая, желтая лампочка и треск трамваев, доносившийся с Брестской улицы.
К полуночи переставали ходить трамваи. Значит, надо было прислушиваться к шагам в коридоре. Бахтин был в камере старожилом. Он сидела Бутырке уже три месяца.
Два раза в неделю, лязгнув запором, распахивались двери и человек в коже зачитывал фамилии тех, кого уводили на расстрел.
Тяжело и страшно прощались с жизнью люди. Одни теряли силы, и матерящаяся охрана вытягивала их из камеры, другие плакали, умоляли, а один молодой офицер даже спрятался под нары. Но были и такие, которые уходили спокойно и гордо. Унося к месту казни свою ненависть, презрение и несломленный дух. И каждый раз, когда открывалась дверь, Бахтин ждал, что выкрикнут его фамилию.
Тогда сердце начинало бешено биться и ожидание становилось невыносимым.
Но Бахтин знал, как поведет себя, если его вызовут на расстрел.
После диких побоев он через месяц пришел в себя, и каждое утро отжимался «до десятого пота» от грязного пола. Сокамерники шутили мрачно:
– Хотите предстать перед Всевышним вполне здоровым?
Нет, не перед Всевышним собирался
Вот и сбылось обещание Кувалды. Тогда, шесть лет назад, он не обратил внимания на вопль бандита, которого конвойные выводили из зала суда. А вот как вышло.
Оправившись после ранения, Бахтин вышел из больницы совсем в иной мир. Иногда ему казалось, что все, что происходит, пригрезилось ему в горячечном больничном бреду.
Он не был монархистом и не испытывал никаких привязанностей к царствующему дому. Как человек, постоянно сталкивающийся с дном общества, он прекрасно видел, насколько коррумпирован и продажен тот строй, который он защищал.
Бахтин, как, впрочем, многие служащие сыскной полиции, был необыкновенно далек от политики, считая ее делом грязным и недостойным. Как человек умный, он прекрасно понимал, что стране просто необходимы перемены, правда, какие, он определить не мог. Но то, что произошло, ошеломило и испугало его.
На второй день после больницы он поехал на службу. Взял извозчика и поехал, так как на его моторе уже ездил комиссар Временного правительства.
Литвин, которого перевели в Москву вместо убитого Косоверьева, рассказал о разгроме сыскной полиции, похищении архива, о знаменитой амнистии, которую Керенский объявил всем уголовникам, заявляя, что заблудшие дети новой России, все, как один, пойдут добывать правительству Дарданеллы. С каторги и из тюрем выпустили армию уголовников, немедленно приступивших к своим любимым занятиям: налетам и грабежам.
Новый мир, в котором теперь предстояло жить Бахтину, был незнаком и опасен.
На службе его встретил Маршал к, который сидел в его кабинете.
– В моем комиссар Временного правительства расположился, некто господин Сапрыкин, – сказал он угрюмо.
– Кто таков?
– Из студентов-правоведов, недоучка. Тебе, Саша, к нему надобно.
Бахтин без стука открыл дверь. За столом сидел человек с мучнисто-белым лицом, чахлой бороденкой и маленькими злобными глазами.
– Вы кто? – резко спросил он.
– Я помощник начальника сыскной полиции, коллежский советник Бахтин. А вы кто?
– Я полномочный комиссар Временного правительства Сапрыкин. Вы, кажется, из больницы? – Да. – Бахтин сел без приглашения и закурил. – В моем кабинете не курят.
– Потерпишь. – Гражданин Бахтин…
– Я тебе не гражданин, а его высокоблагородие коллежский советник.
– Временное правительство отменило указом от 1 марта данный вид обращения. Если вы хотите приступить к службе, то обязаны явиться в комиссию по проверке бывших чинов полиции при Городской Думе. И запомните, наш министр, председатель Александр Федорович Керенский, требует работать по-новому. Никаких агентов…