Поединок. Выпуск 3
Шрифт:
Кононов приподнимался, в голове кружилось, он проваливался в темноту. Потом вновь светлело. Он видел Клаву. Клава бежала, спотыкаясь, по снегу, а за ней по пятам гнались охранники с собаками, и вот-вот должны были настигнуть ее.
— Я сейчас, сейчас, — напрягался Кононов, поднимался, в руках у него оказывалась палка. Он вглядывался, различал деревья, снег, скалы. Снова шел.
«...Группу лейтенанта Лузина направить на встречу с Кречетом (позывной для связи Кононова) в квадрат 22-18. Если Кречет не выйдет в точку девять, район
«...Кречет в точку встречи не вышел. В обозначенном районе следы его не обнаружены...»
Временами на Кононова нападал страх. Ниоткуда. Страшила Кононова тишина. Наяву, в бреду он до боли в ушах вслушивался, но не мог различить ни звука. Ему казалось, услышь он хотя бы шорох крыла летящей птицы, все изменится. Но пусто было кругом, тихо. Серые деревья, серый снег, серые-серые скалы. И тогда ему захотелось крикнуть. Разорвать эту заложившую уши тишину. Кононов набрал побольше воздуха в легкие, открыл рот, но услышал только хрип.
Это конец, четко сработало сознание. Сил нет. «Удесятерите запас прочности, — вспомнились слова Звягина, — и вы выберетесь». Нет, товарищ старшина, видно, предел. Резкое слово. Как выстрел. Но оно наиболее полно отражает его состояние. Металл и тот не выдерживает нагрузки, ломится. Предел, он и есть предел. Надо только выдернуть чеку...
Кононов огляделся. Со всех сторон теснились серые скалы... Серые деревья... Серый снег... Это цвет смерти, подумал он. Вроде савана... Дома все контрастнее. Синь неба... Синь озер... Чернота леса... Здесь даже саван серый...
Боли он не чувствовал. Не чувствовал собственного тела. Оно уже умерло. Остались глаза, мозг, в котором копошились обрывки мыслей. Мать... Клава... Клава-Мать... В голове сработало: гранату рвануть у самого сердца. Так вернее...
И тут земля словно раскололась. Грянул гром. Так показалось. Гул давил к земле, гнул деревья... Он был совсем рядом... Сразу за сопкой. Не бомбежка, нет. Это он еще смог определить. Над землей несся гул артиллерийской канонады. Фронт. Рядом. Невероятно, но это так. Туда надо, на этот гром...
Кононов пополз. Мешали лыжи, Он отстегнул их. Когда разгибался, потерял сознание-Остальное запомнилось отрывками, чем-то далеким и нереальным. Он буравил снег. Сползал и лез вперед. День сменился ночью. Снова развиднелось. Он достал флягу, она была пуста. Он ее выбросил. Нашел кусочек шоколада. Жевал. Скулы сводило от боли. Ломило виски. Так ломило, как будто долбили кость зубилом... Он полз. Терял сознание, приходил в себя, снова полз...
Глянул по сторонам, увидел ель. Ель стояла на взгорке, ступенькой примыкавшем к сопке метрах в трехстах от Кононова. Черная на фоне серых зарослей, ель притягивала старшину, манила к себе.
Дотянусь до ели, а там...
Он полз медленно, подтягиваясь правой рукой, помогая ногой, не глядя на ель, боясь остановиться. Снова стояла тишина. Как будто и не было того гула. А может быть, гул — плод больного воображения?
Остановил его звук. Тонкий серебряный звук этот лился, казалось, из-под земли. Кононов задержал дыхание, прислушался. Где-то совсем рядом журчал ручей. «Речку переходи у ели, — вспомнились слова. — Ты увидишь ее. Такая черная здоровая ель».
Река... Ель... Неужто выбрался?
Кононов не мог поднять голову, оглядеться. Он повернул ее в одну сторону, в другую.
Нет... Это не та ель, не та река... Там не должно быть вон той дальней сопки... Не повезло... Ты вышел не в ту точку... Нет сил, нет продуктов... Теперь ты замерзнешь, если не случится худшего. У тебя всего один выход...
Кононов подполз к дереву, привалился к стволу. Вдоль всего склона росли хилые деревья. От соседства с незамерзающим океаном на ветвях лежал толстый слой инея. От тяжести инея ветви и сами деревья склонились вдоль склона. Будто кто их причесал гребнем в одну сторону. Речушка пробором делила заросли надвое. «Ну что ж, все верно, — подумал Кононов, трогая пальцами кольцо взрывателя. — Он свое дело сделал. Осталось вытянуть это кольцо».
Старшина попытался лечь поудобнее, повернулся, потерял сознание. Во сне ли, наяву ли видел все, что с ним случилось потом. Белые маскхалаты, люди, голос: «Ты не дури, парень, свои». Провал... Спирт жег горло, перехватывал дыхание. Тело терли вроде бы теркой... Потом уже увидел лицо полковника Денисова, женские лица... Снова темнота, снова пустота...
«...Он вышел на двадцать километров ближе к фронту, в стороне от того района, который мы с ним наметили для встречи. Его обнаружили полковые разведчики. Он лежал без сознания. С большим трудом расцепили его пальцы, вытащили гранату. Они же доставили его в госпиталь. Две недели он полз. Уму непостижимо, как выдержал...
Да-а-а. Мы не думали, что он жив. Посмертно представили к награждению орденом Красного Знамени. Поторопились матери похоронку отправить... Война... Так-то оно было...»
«...Многое выпало нашему брату. Тяжелая работа. Сколько отличных ребят не вернулось... Кононов молодцом оказался. Учился много, способным оказался, потому и отдача от него большая получилась. Но ведь он рано начал. Прошел школу Ивана Захаровича Семушкина... Знал я этого человека... Еще с Испании... Это он заложил в Кононова добрый фундамент... Я гордился своим учеником...»
Кононов открыл глаза, увидел белый потолок. Повернул голову — ряды коек. Лицо на соседней койке в бинтах. Глаза и усы.
— Очухался? — спросили усы.
Кононов хотел приподняться, но сосед остановил его.
— Ты лучше не рыпайся, — сказал сосед, — швы порвешь.
— Где я?
Он уже понял, где он, но так хотелось услышать подтверждение.
Лицо с усами засмеялось.
— В госпитале, конечно. С прибытием тебя, браток. С того света.
К койке подошла сестра.
— Говорит? — спросила у соседа.
Сосед кивнул.
— Как себя чувствуете, больной? — склонилась над Кононовым.
— Вроде жив.
Жив!
Это слово улетало, возвращалось, ликовало, наполняло все его существо неизведанной доселе силой.
Жив!
Раньше он никогда не задумывался, что же это такое его, Кононова, жизнь. Вспомнился колодец в поселке, качалка-насос. Он стоит у колодца, то поднимая, то опуская ручку насоса. Льется вода. А он стоит и качает. Много воды в колодце, вся не выльется. И вот... Чуть было не хватило... Оставалась капля, другая...
Время шло. Кононов выздоравливал, ходил уже и все не мог надышаться воздухом. Ел хлеб, пил воду, чувствовал вкус хлеба, воды, испытывая при этом неимоверное блаженство. Смотрел на солнце и будто бы прикасался к чему-то теплому каждой клеточкой кожи. Казалось, что где-то внутри он оттаивает. Радовался каждому воробью, готов был разговаривать с ними. Подставлял снежинкам лицо, ощущал их легкое прикосновение. Появлялась уверенность, что жить он будет долго-долго.