Поединок
Шрифт:
— Никак нет. Мне бы только поподробней инструктаж.
— Инструктаж и вам, и Пивовару даст капитан Мельников. Выводные получат особую задачу. К арестованному не допустят даже начальника караула — это приказ. И еще. Отныне переходите в негласное подчинение капитана Мельникова. Доклад о самых незначительных подозрениях — немедленный.
Когда Козырев ушел, Степан Герасимович подошел к окну и долго смотрел на улицу. Мельников молча курил. Ему было отрадно, что, наконец, сам Волков выложил Козыреву все убийственные улики против Маркина, которые ему, Мельникову, приходилось
Сегодня Степан Герасимович был в особом настроении. То сердит, то серьезен, то вот идет от окна, улыбаясь. Видимо, дело движется к концу. Но почему Козыреву сказал, что улетает, а мне об этом ни слова? Воспылала своеобразная ревность.
— Когда вы приняли решение лететь в Москву?
— Вчера, Александр Васильевич. После беседы с рядовым Ивченко. Теперь в моем кармане последнее звено.
О каком звене шла речь, Мельников не понял. В «Маркинском деле» ему было уже все ясно. Старику, видимо, нужны какие-то дополнительные обличающие доказательства. Спросил:
— Какие будут указания мне?
Волков прищурил глаз.
— Есть указания, есть! Но вначале хотел бы знать твое мнение о беседе с Козыревым. Не ошиблись ли в доверии?
— Думаю, нет. Офицер, вроде, надежный. Вот, что преподнесли ему все на тарелочке... Даже сообщили о вылете самолета...
На губах Волкова блуждала едва заметная улыбка.
— Для этого были свои соображения. Но продолжим разговор о протоколе допроса Маркина. Меня интересуют выводы.
— Вы же их четко изложили сейчас Козыреву.
— Так... — построжал Волков. — Но даже Козыреву сообщено, что смерть маркера, приписываемую Маркину, ставлю под сомнение.
— Понятно. Вы до сих пор разделяете взгляд Игнатенко, что на лыжах была женщина?
— Прежде всего меня убеждают умные, хорошо продуманные доказательства, опирающиеся на факты.
Теперь уже встал и прошелся по кабинету Мельников.
— Я их изложил и твердо стою на своих позициях.
— Но твои позиции хлипкие, как то болото, что чавкает под ногами. Хочешь, разобью тебя в пух и прах? Будем воевать?
Мельников остановился и с удивлением посмотрел на Волкова.
— Не понимаю вас. Насчет Маркина мы с вами воевали не раз. И наконец, сегодня вы пришли к моему выводу.
Волков помрачнел.
— Не спеши, Александр Васильевич! Цыплят по осени считают. Ответь, пожалуйста, в котором часу Маркин был подобран у оврага под Верхнесалтыково?
— Около половины первого ночи.
— Так... Половина первого. А сколько нужно времени, чтобы добраться туда от нас? Пусть при самой быстрой езде?
— Часа полтора-два. — Мельников начинал что-то соображать. А Волков развивал мысль:
— По докладу Три «И», в день смерти маркера его окна светились почти до двенадцати ночи. Пусть около двенадцати маркер лег. Маркин был в комнате. Игнатенко его прошляпил. Случилось идеальное: прощаясь, Маркин потушил свет, подбросил в плиту угля, закрыл вьюшку и... драпа. Мог ли он с двенадцати до полпервого добраться до того места, где был подобран? А ведь надо было и от лыж избавиться.
Мельников почувствовал, что почва под его теорией
— Но он мог закрыть трубу раньше.
— И ушел, да? А дурак маркер с девяти или полдесятого вечера, пока Маркин добирался до Верхнесалтыково, поглощал чадный газ и умышленно не ложился до двенадцати, чтобы сбить с толку Игнатенко?
Да... Теория Мельникова трещала.
— Продолжим. Анализировал Александр Васильевич, почему обвиняемый признал свой плащ и галоши, но отпирался от лыж?
— Думаю... Постойте, постойте! Он в душе был согласен с тем убийством, но испугался, что ему пришьют и маркера.
— Ничего ты не понял, — вздохнул Волков. — На твою неопытность да горячность как раз враги и рассчитали. Сунули Маркина на растерзание и ты уцепился за него, как голодная кошка за крохотную мышку. А Маркин ни к одному из убийств не причастен.
— Что?! А кто же тогда? Кто? — Мельников стал красный, как кумач.
— Настоящий убийца Козырев!
— Козырев? — Мельникову почудилось, что пол ходит под его ногами. — Козырев?! — повторил он и проглотил слюну.
— Да, Козырев. Именно — Козырев!
— Так как же?.. Нет, я ничего не понимаю. Вы шутите, Степан Герасимович! Зачем же вы тогда ему так все?..
— Тактика, Александр Васильевич! Клин вышибают клином!
31
Кто кого
Ошарашенный внезапным открытием, Мельников отупело молчал. Только несколько минут назад он считал себя «на коне» и вдруг... Нет, не укладывалось в голове... И он не удержался:
— Степан Герасимович, я прошу объяснения. Вы раскрыли себя. Сообщили Козыреву дату вылета нового истребителя.
Волков стоял у окна. На улице падали большие хлопья снега. Они напоминали опадающие листья акаций. Степан Герасимович отвернулся от окна, неторопливо прошел к своему креслу, сел.
— Объяснения? Что ж, давай разберемся. Итак: раскрыл себя! Верно. Раскрыл. Но моя конспирация исчерпана. Козырев следит за твоими действиями. Неужто не пришла ему мысль: почему никто иной, как я, вместе с тобой всю ночь отдал разбирательству ЧП? Разве это целиком задача начальника штаба? Да и неважно, «засветил» он меня или нет. Главное, я сам доверительно раскрываю ему карты. Теперь, зачем сообщил о вылете нового самолета? Как будто действительно выдал тайну. Но ведь точная дата осталась неназванной. Что самолет планируется к скорому вылету, знает каждый офицер гарнизона. Но этим сообщением я еще больше вхожу в доверие к Козыреву. Такие вещи можно сообщить лишь надежному человеку. Вместе с тем, привязываю его к гарнизону. Враги, в том числе и Козырев, останутся на местах, чтобы уничтожить второй истребитель. Далее... Маркин представляет для них определенную опасность. Вчера вспомнил, что показывал Козыреву телеграмму, завтра может припомнить еще что-то. Значит, от него надо избавиться. Своим доверием и привязкой к арестованному мы ставим Козырева в роль дрессированной кошки. Рядом цыпленок, съесть легко, но, по замыслу дрессировщика, кошка должна с ним играть и беречь, как зеницу ока.