Поэтическая Россия. Стихотворения

Надсон Семен Яковлевич

У КРОВАТКИ

Часто ты шепчешь, дитя, засыпая В теплой и мягкой кроватке своей: «Боже, когда же я буду большая?.. О, если б только расти поскорей! Скучных уроков уж я б не учила, Скучных бы гамм я не стала играть: Всё по знакомым бы в гости ходила, Всё бы я в сад убегала гулять!» С грустной улыбкой, склонясь за работой, Молча речам я внимаю твоим… Спи, моя радость, покуда с заботой Ты не знакома под кровом родным… Спи, моя птичка! Суровое время — Быстро летит, — не щадит и не ждет. Жизнь — это часто тяжелое бремя, Светлое детство как праздник мелькнет… Как бы я рад был с тобой поменяться, Чтобы, как ты, и резвиться и петь, Чтобы, как ты, беззаботно смеяться, Шумно играть и беспечно глядеть! 1884

«Он

к нам переехал прошедшей весною…»

Он к нам переехал прошедшей весною, Угрюмый и бледный лицом, как мертвец… «У вас, говорит, отдохну я душою, — Здесь тихо…» И зажил наш новый жилец. Был май, кое-где уж сирень зацветала… Тенистый наш садик давно зеленел; И, глядя, как в небе заря догорала, Он в нем по часам неподвижно сидел. Сидит, да порой про себя напевает, Да смотрит вперед с просветленным лицом. А ветер ему волоса колыхает И кротко его обвевает теплом. Покой, тишина… Ни столичного грома, Ни крика торговцев кругом не слыхать; За садом, почти что от самого дома, Раскинулась взморья спокойная гладь. Порой заглядишься — и жаль оторваться… А воздух-то, воздух душистый какой! А зелень, а солнце!.. И стал поправляться И стал оживать наш отпетый больной. Я скоро, как сына, его полюбила, — Так кроток был звук его тихих речей, Такая всегда задушевность сквозила Во взгляде его темно-карих очей… 1884

«Любви, одной любви! Как нищий подаянья…»

Любви, одной любви! Как нищий подаянья, Как странник, на пути застигнутый грозой, У крова чуждого молящий состраданья, Так я молю любви с тревогой и тоской. 1884

СТАРЫЙ ДОМ

Посвящается А. Я. Надсон

Как уцелел ты здесь, деревянный старый дом, Одноэтажный дом, убогий и невидный? Чертоги и дворцы, стоящие кругом, Глядят в лицо твое с брезгливостью обидной: Им стыдно за тебя… Твой простодушный вид И странен и смешон в семье их франтоватой. И им как будто жаль, что солнце золотит Равно своим лучом красу их карьятид И твой фасад с его недавнею заплатой. Взгляни: прильнув к тебе гранитною стеной, Но высясь над тобой, как над цветком стыдливым, Дуб высится в лесу косматой головой, — Стоит гигант-дворец в величьи горделивом. На строй колонн его лег мраморный портал; Смеясь, из ниш глядят амуры, как живые; А там, за окнами, — там роскошь пышных зал, Цветы, и зеркала, и ткани дорогие. Как чудно он хорош, твой чопорный сосед, Когда румяная, как дева молодая, Вечерняя заря коралловый отсвет Бросает на него, в лазури угасая! Как чудно ой хорош и в тихий час ночной, Весь, сверху донизу осыпанный огнями, Гремящий музыкой, наполненный толпой, Манящий издали зеркальными дверями… А ты?.. Глубокой мглой окутан, как плащом, Ты крепко спишь у ног блистательной громады; И лишь одно окно трепещет огоньком, Неверным огоньком полуночной лампады. Под шум чужих пиров ненарушим твой сон; Ты равнодушен к ним, ты полон мглой обычной, И кажется, что ты лишь чудом занесен Из дремлющей глуши в водоворот столичный!.. 1884

«В минуты унынья, борьбы и ненастья…»

В минуты унынья, борьбы и ненастья, За дружбу и свет ободряющих слов, Всю душу, не знавшую с детства участья, Отдать, как ребенок, я страстно готов. Под ласку их в сердце смолкают тревоги И снова в нем вера сияет тепло, И тернии трудной и знойной дороги, Как свежие розы, ласкают чело. И рад я страданью за то, что страданье Сказалось любовью, — и в силах опять Я песнью моею людское сознанье К свободе, к любви и к труду пробуждать. Но ласки иной, беззаветней, нежнее, Чем братская ласка, — у жизни порой Прошу я всей страстью и волей моею, С надеждою робкой и жгучей тоской… 1884

«Чу, кричит буревестник!.. Крепи паруса…»

Чу, кричит буревестник!.. Крепи паруса! И грозна, и окутана мглою, Буря гневным челом уперлась в небеса И на волны ступила пятою. В ризе туч, опоясана беглым огнем Ярких молний вкруг мощного стана, Грозно сыплет

она свой рокочущий гром На свинцовый простор океана. Как прекрасен и грозен немой ее лик! Как сильны ее черные крылья! Будь же, путник, как враг твой, бесстрашно велик. 1884

«Снова лунная ночь, только лунная ночь на чужбине…»

Снова лунная ночь, только лунная ночь на чужбине. Весь облит серебром потонувший в тумане залив; Синих гор полукруг наклонился к цветущей долине, И чуть дышит листва кипарисов, и пальм, и олив. Я ушел бы бродить, — и бродить и дышать ароматом, Я б на взморье ушел, где волна за волною шумит, Где спускается берег кремнистым, сверкающим скатом И жемчужная пена каменья его серебрит; Да не тянет меня красота этой чудной природы, Не зовет эта даль, не пьянит этот воздух морской, И, как узник в тюрьме жаждет света и жаждет свободы, Так я жажду отчизны, отчизны моей дорогой! 9 (21) января 1885 Ницца

«Жалко стройных кипарисов…»

Жалко стройных кипарисов — Как они зазеленели! Для чего, дитя, к их веткам Привязала ты качели? Не ломай душистых веток, Отнеси качель к обрыву, На акацию густую И на пыльную оливу. Там и море будет видно: Чуть доска твоя качнется, А оно тебе сквозь зелень В блеске солнца засмеется, С белым парусом в тумане, С белой чайкой, в даль летящей, С белой пеною, каймою Вдоль по берегу лежащей. Начало 1885 Ницца

«Умерла моя муза!.. Недолго она…»

Умерла моя муза!.. Недолго она Озаряла мои одинокие дни; Облетели цветы, догорели огни, Непроглядная ночь, как могила, темна!.. Тщетно в сердце, уставшем от мук и тревог, Исцеляющих звуков я жадно ищу: Он растоптан и смят, мой душистый венок, Я без песни борюсь и без песни грущу!.. А в былые года сколько тайн и чудес Совершалось в убогой каморке моей: Захочу — и сверкающий купол небес Надо мной развернется в потоках лучей, И раскинется даль серебристых озер, И блеснут колоннады роскошных дворцов, И подымут в лазурь свой зубчатый узор Снеговые вершины гранитных хребтов!.. А теперь — я один… Неприютно, темно Опустевший мой угол в глаза мне глядит; Словно черная птица, пугливо в окно Непогодная полночь крылами стучит… Мрамор пышных дворцов разлетелся в туман Величавые горы рассыпались в прах — И истерзано сердце от скорби и рай, И бессильные слезы сверкают в очах!.. Умерла моя муза!.. Недолго она Озаряла мои одинокие дни; Облетели цветы, догорели огни, Непроглядная ночь, как могила, темна!.. Март 1885

У МОРЯ

Так вот оно, море!.. Горит бирюзой, Жемчужною пеной сверкает!.. На влажную отмель волна за волной Тревожно и тяжко взбегает… Взгляни, он живет, этот зыбкий хрусталь, Он стонет, грозит, негодует… А даль-то какая!.. О, как эта даль Усталые взоры чарует! Сын края метелей, туманов и вьюг, Сын хмурой и бледной природы, Как пылко, как жадно я рвался на юг, К вам, мерно шумящие воды!.. Первая половина 1885

«Закралась в угол мой тайком…»

Закралась в угол мой тайком, Мои бумаги раскидала, Тут росчерк сделала пером, Там чей-то профиль набросала; К моим стихам чужой куплет Приписан беглою рукою, А бедный, пышный мой букет Ощипан будто саранчою!.. Разбой, грабеж!.. Я не нашел На месте ничего: всё сбито, Как будто ливень здесь прошел Неудержимо и сердито. Открыты двери на балкон, Газетный лист к кровати свеян… О, как ты нагло оскорблен, Мой мирный труд, и как осмеян! А только встретимся, — сейчас Польются звонко извиненья: «Простите, — я была у вас… Хотела книгу взять для чтенья… Да трудно что-то и читать: Жара… брожу почти без чувства…. А вы к себе?.. творить?.. мечтать?.. О бедный труженик искусства!» И ждет, склонив лукавый взгляд, Грозы сурового ответа, — А на груди еще дрожат Цветы из моего букета!.. Первая половина 1885