Поэты 1790–1810-х годов

Мартынов Иван

С 1788 по 1796 год Смирнов, в звании сержанта, занимался преподавательской деятельностью в солдатских училищах, а также «употребляем был по разным горным и заводским препоручениям» [92] .

В Тобольске Смирнов активно сотрудничает в журнале «Иртыш, превращающийся в Иппокрену» на протяжении всего существования журнала. Широко образованный, владеющий иностранными языками, он печатает здесь переводы и оригинальные произведения, отмеченные печатью грусти и пессимизма. Из Кударинска и Усть-Каменогорска Смирнов посылает свои произведения в Москву, в журнал «Приятное и полезное препровождение времени», где после прекращения «Иртыша» печатался и П. П. Сумароков. В течение 1794–1796 годов Смирнов напечатал здесь одиннадцать оригинальных и переводных произведений. Особенно интересна переделка Смирновым эпизода из книги Рейналя «История обеих Индий», где он, «дрожа от злобы», рассказывает, как жестокий рабовладелец продал в рабство свою возлюбленную, спасшую ему жизнь.

92

Сведения о сибирском периоде жизни Смирнова имеются в материалах Иркутской казенной суконной фабрики. — ЦГИАЛ.

В 1797 году по просьбе кригс-цалмейстера Новицкого Смирнов был переведен в штат Иркутской суконной казенной фабрики как человек «способный и исправный, знающий обычай и язык тамошних народов».

Вскоре после перевода на иркутскую фабрику, в 1800 году, Смирнов умер.

Сочинения Н. С. Смирнова отдельными изданиями не выходили.

55. СТИХИ

НА ЖИЗНЬ

О вы! которые рождаетесь на свет! Мой взор на вашу часть с жалением взирает; И самой смерти злей собранье здешних бед, В сей жизни человек всечасно умирает. Из недр ничтожества когда б я мог то знать И если бы творец мне дал такую волю, Чтоб сам я мог своей судьбою управлять, — Не принял жизни б я и презрил смертных долю. <1790>

56. ОТВЕТ С ТЕМИ ЖЕ РИФМАМИ

Не много мудрецов рождается на свет; Не всякий и мудрец без горести взирает На бренну нашу жизнь, цепь вечных зол и бед; Но в том уверен я, что мудрый умирает Без страха и забот, и не желает знать, Правдиво ль то иль ложь, что он имеет волю Своею волею в сей жизни управлять; И мысля так, не чтет блаженством смертных долю. <1790>

57. ПЕСНЯ («Как мне не плакать, ах! как мне не рваться!..»)

(Голос: «Triste raison, j’abjure ton empire» [93] )

Как мне не плакать, ах! как мне не рваться! Можно ли смерти себе не желать? С милой Анетой велят расставаться; Душу велят здесь мою покидать! Ах! для чего ж я с Анетой свыкался, Если теперь ей «прости» говорю? Взором любезным на что я прельщался, Ах! и на что к ней любовью горю? Новые радости мне приносило Всякое утро, как с нею я жил; Сердце мое одного лишь просило: Чтоб неразлучен с Анетою был. Всякий час боле Анетой прельщаясь, Я почитал всех счастливей себя; Пышности, славе, чинам посмеваясь, Их не искал я, Анету любя. Мог ли искать их любимый я ею? Ах! ее сердце престол было мой. Сжалься, любовь, надо мной и над нею И возврати двум несчастным покой! Сжалься!.. Позволь нам еще ты обняться И съединивши уста умереть: Лучше не жить, чем всечасно терзаться И в разлученьи любовью гореть. Как мне не плакать, ах! как мне не рваться! Можно ли смерти себе не желать? С милой Анетой велят расставаться; Душу велят здесь мою покидать. <1795>

93

«Печальный рассудок, я освобождаюсь от твоей власти» (франц.). — Ред.

58. ПЕСНЯ («На что, печальна лира!..»)

(На голос: «Велишь себе открыться»)

На что, печальна лира! Велишь любовь мне петь, Когда моя Пленира Велит любя терпеть? Велит молчать, томиться, В разлуке с нею жить, Надеждою не льститься И только слезы лить! Сперва друзья мы были С Пленирою моей; Все радости делили — Делил и грусть я с ней. Мы вместе с ней гуляли По рощам и лугам; Мы вместе отдыхали Под старой липой там. Когда Пленира пела, Я вместе с нею пел; Чего она хотела, И я того ж хотел. Но счастье то вкушая, Сам бед причиной был; Любви еще не зная, Я страстно уж любил. Пленирой грудь томилась: Люблю! я ей сказал; Пленира осердилась, Я всех несчастней стал… От глаз своих сокрыться Велела мне совсем; С душою разлучиться Велела словом тем. Неси вздох этот слезной, Вечерний ветерок! На грудь к моей любезной, Под тоненький платок; А ты, печальна лира! Дай волю мне стенать; Мне здесь моя Пленира Велела жизнь скончать. <1795>

59. К МУРЗЕ

(Писано в проезд мой через Усть-Каменогорскую крепость, по просьбе киргизца, против крепости за Иртышом тогда кочевавшего)

Мурза! тебе, я чаю, Наскучили уж мы, Киргизские умы? Я это примечаю: С тех самых точно пор, Как ты Фелицын двор И всех, кто с головою, Пером своим пленил, Восхитил, удивил, Всяк хочет быть Мурзою Иль батырем у нас В степи киргизской дикой. Охоте быть великой Там надобно у вас, Далёко за горами, Чтоб в нашу степь хотеть Учиться песни петь И так дружиться с нами; А всё причиной ты!.. Ну, где с тобой сравниться? Я слышал: этим льститься — Пустые суеты; Не всем Мурзой родиться, Не всем, как он, греметь; И нашу льзя ль царицу, Бессмертную Фелицу, Бессмертно так воспеть? А я не строю лиры; Достойно

ей владеть В себе не вижу силы. Мурзу не смею петь, Не смею петь Фелицу… Как сметь мне из-за гор Нахальный, дерзкий взор На нашу взвесть царицу? В том слава вся моя, Что мысленно ея Могу лобзать десницу. Но жив в степи пустой, Себя я утешаю И время коротаю Простою забызгой [94] ; Она свое изделье! Пою любовь, веселье, Свободу и покой, Которы мы вкушаем С тех пор, как ощущаем Скиптр мирный над собой. Или верхом гуляю, По степи разъезжаю, По речкам, по горам, В стадах, по табунам, И ими утешаюсь. Иль в юрте я сижу, Кумызом [95] забавляюсь И время провожу За чашкой с бишбармаком [96] . Иль с трубкой табаку, До неги бывши лаком, Валяюсь на боку, Султаном быть мечтая. Иль роскоши вкушая В объятьях милых жен, Дождусь, как сладкий сон, Сомкнув уставши взоры, Перенесет за горы В бессмертной славы храм, К Фелицыным ногам. Чего ж желать мне боле В такой счастливой доле? Не смею ничего, Как только лишь того, Чтоб сон тот мог свершиться, Чтоб зреть Фелицын трон… Но нет!.. страшусь забыться!.. Так пусть же этот сон, Когда не может сбыться, Бесперестанно снится И сладкой сей мечтой Прельщает разум мой, Который в нем встречает Несчетны чудеса И в оных утопает, Меня перенося К пророку в небеса! <1795>

94

Дудка из камышины. Киргизы играют на ней, жалобно припевая.

95

Квашеное кобылье молоко: здоровое, прохладительное, но несколько пьяное питье. Киргизы до безмерности его любят и во все лето почти им одним и питаются.

96

Мелко изрубленное и весьма уваренное без костей баранье мясо.

60. БЛАГОДАРНОСТЬ

В злато-рубиновой порфире, В венце из пламенных лучей, Бряцая на волшебной лире, Латонин сын из-за морей Едва свой образ светозарный Явил, как слезы благодарны, Напомнив милости твои, Стезю из сердца проложили И, заструившись, облегчили Болезни и тоску мои. Благотворительность святая, Любимая природы дщерь! Где твой престол? Страна какая Гордится им? — Ни лютый зверь, Сократу смертный яд разведший; Ни скот, Эфесский храм сожегший, Не воскуряли фимиам Пред утешительницей мира… Кто ж скажет мне, уныла лира! Где беломраморный тот храм, В котором истукан бесценный Стоит немногих божества? Один лишь смертный тот блаженный, Кто драгоценней торжества Души своей ни в чем не знает, Как если слезы отирает Несчастных, их счастливя часть. Скажи ж, о мой благотворитель! Скажи: где ангел твой хранитель? Позволь пред ним и мне упасть! Сердечны слезы умиленья, Которых ток еще течет! Он примет вас без оскорбленья И сам вам цену наречет: Ему любезна благодарность; Ему притворство и коварность С дарами смеют ли предстать? Теките, слезы драгоценны! Когда ему вы посвященны, Я рад вас вечно проливать. 24 сентября 1795 Крепость Усть-Каменогорская

П. А. СЛОВЦОВ И ПОЭТЫ «МУЗЫ»

Раздел объединяет поэтов, связанных с Главной Александро-Невской духовной семинарией и журналом «Муза».

Главная семинария была в 1790-е годы не только одним из культурных центров тогдашней России, но и рассадником вольномыслия. В короткий срок она выдвинула таких известных деятелей, как М. М. Сперанский, П. А. Словцов, И. И. Мартынов, Н. И. Анненский.

Поэтическое творчество кружка молодых вольнодумцев представляет интересное сочетание просветительских идей XVIII века с чертами, свойственными социально-психологическому типу русского семинариста тех лет.

Появление в 1796 году журнала «Муза» — одного из наиболее ярких изданий конца царствования Екатерины II — знаменовало выход поэтов этого кружка на общерусскую литературную арену и перекидывало мост к их яркой государственной, публицистической и журнальной деятельности в начале XIX века. На страницах журнала появлялись произведения Державина, Карамзина, Дмитриева, великой княжны Александры Павловны. Однако ядро его составляла группа молодых, радикально настроенных писателей-разночинцев, в основном связанных с Александро-Невской семинарией: И. И. Мартынов (издатель журнала), М. М. Сперанский, Г. П. Каменев, П. А. Словцов, Е. А. Колычев, А. И. Леванда, через которого протягиваются нити к кружку Крылова — Клушина, тогда уже распавшемуся под нажимом правительственных репрессий.

Сотрудничество в журнале великой княжны Александры Павловны как бы предваряет — через того же И. И. Мартынова [97] — сближение наследника престола Александра Павловича с Пниным и Бестужевым, позволившее последним издавать в условиях павловского режима прогрессивный «Санкт-Петербургский вестник». «Большая» бюрократическая карьера Сперанского и Мартынова в будущем не была случайностью в этом отношении. С одной стороны, это свидетельство попыток «молодого двора» прощупать связи с прогрессивными общественными силами, с другой — для молодых радикалов, преследуемых реакцией, не имеющих опоры в народе, отвергнувших французский опыт, естественно было пытаться наладить связи с хотя бы относительно прогрессивными элементами правительства.

97

См.: В. А. Теплова, К вопросу о журнальной деятельности И. И. Мартынова 90-х годов XVIII в. — «Ученые записки Горьковского гос. университета», Серия историко-филологическая, вып. 72, т. 2. Горький, 1964, с. 819.