Поэты 1790–1810-х годов

Мартынов Иван

8

Но кака там тень среди тумана Стелет по карпатским остриям? Темный профиль исполинска стана В светлой Висле льется по струям. Сбиты локоны по плечам веют, А по ризе пятна сплошь багреют, С рама обнаженный меч висит, На руках лежат с короной стрелы, На главе орел гнездится белый; Это падшей Польши тень парит.

9

Всё стремится к древности суровой; Царства почему, обиты в тис, Опираяся об скиптр свинцовый, Сходят с зыблющихся тронов вниз, И преклоншися с гербом руины Временам дают свои судьбины? Всё к кивоту древности падёт. Лишь святых душ лучезарны мощи, Как в пещерах фосфоры средь нощи, В раках не померкнут в род и род.

10

Всё падет —

так что ж надменный Смертный предваряет потрясать Обветшалые столпы вселенны И перуном землю колебать? Должно ль царства превращать в могилы, Чтоб гигантам свесить толщу силы И исследовать порыв рамен? Разве нет ему твердыней, Разве нет в отечестве пустыней, Где бы меч его был изощрен?

11

Эх! почийте, грозны Марса други, В просеках лавровых вдоль лесов! Облеченны в панцирь и кольчуги, Мчитесь вы против каких врагов? Эх! почийте лучше, бранны ходы Двиньте на стихии злой природы; От потопа нас сдержи порой; В трусе на зыбях сдержи руины, В сопках пламенны залей пучины, И тогда речей, что ты Герой.

12

Вы ль, дымящиеся Чингис-ханы, Нам поведайте свои дела? Ах, не вы ль, как пышущи вулканы, Изрыгали жупел на поля? Пламя с дымом било вверх клубами, Рдяна лава пенилась валами; Ныне ж? — вы потухли под землей. Ныне, мню, над вашими гробами Красны заревы стоят столбами; Древность! С именем их прах развей!

13

Прах развей! — но буде кость злодеев Не умякнет под земным пластом, Будто прах под грузом мавзолеев Не смесится с илом и песком? Праздны черепы, сии избытки, Мать-земля расплавит в новы слитки; Внутрь ее зияли, где погряз Геркулан со знамям и щитами, Лиссабон с хоругвью и крестами, Плавится людей оседших связь.

14

Мнится, что миры людей дремучи, Кои прилегли к земной груды, С спящих мышц стряхнут надгробны кучи И в чреду проснутся на трубы; Так как мир, кой оюнев днесь паки, Предкам зиждет по кладбищам раки, Может быть, из-под сырых холмов Воспрянул, чтоб лечь в земной утробе; Так не все ль мы в раздвижном сем гробе Переводим с древних дух веков?

15

Кто ж присвоит право первородства? Ты, остаток древния резьбы, Сын наследственного благородства, Тщетно режешь старые гербы, Тщетно в славе предков ищешь тени, Кроясь как бы под безлистны клены: Прадедов увядшие дела И дипломы, ими заслуженны, Как сухи листы, с дерев стрясенны, Не украсят твоего чела.

16

Пусть тебе природа даровала В люльке князя, графа имена, Пусть звезда сверху на грудь упала, Разметав по плечам ордена, Но поверь, что яркий сей феномен Для твоих достоинств вероломен, Все сии насечки вмиг спадут. И гремящие без дел титулы, Так же, как наследной славы гулы, До горы потомства не дойдут.

17

Знай — один лишь разум просвещенный В поздных переломится веках! Хоть над жизнью гениев почтенных Тучи расстилались в облаках, Тучи, град и дождь на них лиющи, Но по смерти их, над темной кущи, Над которой буря пролилась, Мирна радуга для них явилась, Половиной в древность наклонилась, А другой — в потомстве оперлась. Между 1793 и 1796

65. ДОПОЛНЕНИЕ К ВЧЕРАШНЕМУ РАЗГОВОРУ

<М. М. Сперанскому>

Полно, друг, с фортуною считаться И казать ей философский взор; Время с рассуждением расстаться, Если счастие катит на двор. Лучше с светом в вихрь тебе пуститься И крутиться по степям честей, Чем в пустыню с Прологом забиться И посохнуть с горя без людей. Ветер веет вам благополучный: Для чего ж сидеть бы взаперти? Для чего вдаваться мысли скучной, Что застигнет буря на пути? Правильно ты весил света муку, Тяжесть золотых его цепей; Но ты взвесил ли монахов скуку И сочел ли, сколько грузу в ней? Пестра мантия с златыми рясны Хоть закроет стать твою и ход, Но закроет ли глаза невластны От плутовок — набожных красот, Кои в церковь с полыми грудями Ходят показаться женихам И, пред образом

курясь духами, От сердец приемлют фимиам? Трудно от зараз их защититься, Хоть себя крест-накрест огради; Вечно сердце станет биться, Панагия хоть и на груди. Панагия, друг, не крепки латы, И блестяща митра ведь не шлем, Ежели шалун амур крылатый Грянет в архипастырский терем. Полно, друг мой, мыслями ристаться; Полно, сидя с книгой, ум копить; Время, время с пристанью расстаться И по ветру парус распустить. Как гальот твой по зыбям помчится, Так причаль за борт и мой челнок; Если вал девятый и случится, То удар мне сбоку, чай, легок. 27 февраля 1796

И. И. МАРТЫНОВ

Иван Иванович Мартынов (1771–1833), сын священника, родился на Полтавщине, учился в Полтавской семинарии. В 1792 году переехал в Петербург, где учился, а затем преподавал греческий и латинский языки, поэзию и риторику в Александро-Невской семинарии, в которой сложился кружок молодых вольнодумцев. Позже М. М. Сперанский вспоминал: «В Главной семинарии мы попали к одному такому учителю, который или бывал пьян, или, трезвый, проповедовал нам Вольтера и Дидерота» [106] . Затем Мартынов перешел на службу в канцелярию коллегии иностранных дел, а с 1797 года преподавал русскую словесность в Институте благородных девиц. В 1796 году издавал журнал «Муза». В 1803 году назначен директором департамента министерства народного просвещения.

106

М. А. Корф. Жизнь графа Сперанского, т. 1, СПб., 1861, с. 26.

Находясь на этом посту, Мартынов содействовал учреждению нескольких новых учебных заведений, в том числе Педагогического института, где читал лекции по эстетике. Был известен как переводчик с классических языков и с французского.

66. К ПАТРИОТУ

Не титла гордые венчают Тебя, любезный патриот; Лице твое светло добротой, Твой дух — прозрачный водопад; В тебе прохладу обретает Гонимый лютою судьбой. За златорамое зерцало Садишься счастливых творить, И, где невинность угнетенна, Тут быстрый взор твой неусыпен, — Лишь камень дел не чтит твоих! Всех чувствия к тебе стремятся; Ты твердый правоте оплот. Блажен, не льстясь что звуком злата, Расчета в лицах не храня, Глаголу совести лишь внемлешь И не робеешь злых угроз! Подобен ты отважну парду: Колючим терном он идет, Не чувствуя малейшей боли. Ярится ли перун над ним Иль тихий солнца луч сверкает — Унынье не мятет его; Хребтом он сильным отражает Гонителей своих удар. Где твердость, коль не в сердце правом, Свое жилище сорудила? Заплатит некогда тьмой зол, Неверно кто весы склоняет; В его жемчужной чаше яд, Хоть сот он вкусом ароматный, — То слезы, кровь вдовиц, сирот; Не долго сот сей услаждает; В нем жизнь и смерть! в нем честь и срам! Когда он праг преступит жизни, Проклятие пойдет за ним; Тебе ж последует до гроба Благословенье, патриот. Но есть стремнины, коих трудно, Чтя добродетель, избежать; Быть может, ты на них преткнешься; Дерзай — до ската лет твоих! Не долгой путь нам здесь назначен, Его украсить должно нам. Коль поздной старости достигнешь, Не совращаясь с добрых дел, Седина каждая заступит Тебя пред времени судом. Слезами сердца провожденный, Хоть погрузишься в смертный сон, Но из-под хладной дски возникнут Лучи твои в сей тусклый мир; Здесь память дел твоих раздастся, А там… там правда! вечность! бог! <1796>

Е. А. КОЛЫЧЕВ

Биографические сведения о Е. А. Колычеве (ум. не позже 1805 года) крайне скудны. Наши представления о нем как незначительном поэте резко расходятся с оценками современников: Батюшков в плане книги по истории русской литературы записал: «Статьи интересные о некоторых писателях, как-то: Радищев, Пнин, Беницкий, Колычев» [107] . Нам неясно, чем заслужил Колычев право быть включенным в этот ряд, но у Батюшкова, близко знавшего и Пнина, и Беницкого, знакомого с творчеством Радищева, бесспорно, были какие-то неизвестные нам соображения на этот счет. Пнин, сам на пороге смерти, почтил прах Колычева стихами:

107

К. Н. Батюшков, Сочинения, т. 2, СПб., 1885, с. 338.

Лежит в могиле сей Природы друг и друг людей.

Определения «друг природы», «друг людей» в публицистике эпохи Просвещения имели характер терминов, совершенно недвусмысленных по содержанию. Расхождение в оценке Колычева друзьями и потомством связано с тем, что последнее судит о нем по печатным стихотворениям, которые появились в основном на страницах «Музы» и «Санкт-Петербургского журнала». У современников же были другие источники. А. Е. Измайлов писал, что «едва ли не самые лучшие пиэсы» его «остались в рукописи» [108] . Местонахождение неопубликованной части наследия Колычева в настоящее время неизвестно.

108

«Благонамеренный», 1824, № 14, с. 138.