Поэты 1790–1810-х годов

Мартынов Иван

156. В. Л. ПУШКИНУ НА ПРЕБЫВАНИЕ В КОСТРОМЕ

Благополучию, забаве Нигде всемирных громов нет. Живущий в пышности и славе Нередко горьки слезы льет, А Тирсис, сельский обитатель, Пастушки милой обожатель, Веселье в розовом венке На бархатном лужку встречает, В восторге сладком утверждает: Оно вот здесь — при ручейке. На Темзе пышную столицу Ты, Пушкин, странствуя, видал; И вкуса Роскоши столицу, Чудесную Лютецу [172] знал. Средь вихря радостей пременных Не мог ты в мыслях восхищенных Насытить чувствие и взор: По утру Фидиас прельщает… А там «Меропа» восхищает… Или — гремит небесный хор. Иное Комус прихотливый Дает великолепный пир, А после яств слова игривы И песни сладкострунных лир Тебя в чертог возносят Феба. До высоты достигнув неба, Ты Мерсие, Дюсиса зришь И с ними Томсона читаешь Или к Филиде страсть питаешь И о романах говоришь. Ты, возвращенный вновь пенатам, На Волге зришь Пермесский ток, Грозишь на лире супостатам, Сулишь россиянам венок. Секваны, Темзы удаленный, Средь Норда муз не отчужденный, На Волге любишь с ними быть, Где хитрыми они руками Военны лавры с их цветами В один венок могли вместить. Хоть милость Фебову ты носишь, Но дар умеешь величать, Творца безделок [173] превозносишь, Спеша везде его венчать, И не смущаешься в досаде, Когда холодных стран в наряде По-русски видишь Буало, Как

гласных он спешит расставить, Стеченья грубые бесславить, Прося, чтоб было всё как скло. Шумяща быстрыми волнами Огромный Волга кажет вид, Она восточных стран дарами Россию щедро богатит. Речной играет ветер злобно, Веселье, труд текут подобно, Равно в Париже, в Костроме Несчастие людей терзает, Но где ж блаженство обитает? В спокойной совести, в уме. Имея нежно сердце, чувство, Хоть пышных видов удален, Хотя чудесное искусство Не ловит душу, мысль в плен, Ты в розах видишь всю природу, Там светлую встречаешь воду, Развесисты древа близ рек. Когда цветы где обретаешь, Тогда как бабочка летаешь И их сбираешь целый век. Не ранее 1805

172

Древнее имя Парижа.

173

Под сим скромным названием г. Дмитриев выдал свои стихотворения.

157. < И. И. ДМИТРИЕВУ>

Давненько Буало твердил, что целый век [174] Сидеть над рифмами не должен человек; Я признаюсь, — себя тем часто забавляю, Что рифмы к разуму, мой друг, приноровляю. Пускай, водимые враждебною рукой, Досады спутствуют с забавою такой, Пусть музы иногда мне самому суровы, На Пинде нахожу себе веселья новы; Но более стократ любил бы Геликон, Когда б не столько строг к певцам был Аполлон. Сей лучезарный бог искателю здесь славы Назначил тесный путь и тяжкие уставы; Он требует, чтоб мысль писателя была, Как чистый солнца луч, безмрачна и светла; Чтобы в стихи слова не вкралися напрасно, И представлялась вещь с природою согласно, И дар везде сиял, и быстрый огнь певца Разлившися, зажег читателей сердца; Чтобы паденье стоп, от смысла неразлучно, Для слуха нежного гремело плавно, звучно; Чтобы… но кто сочтет неисчислимость уз? Кто может угодить разборчивости муз? Я первый волю их нередко нарушаю, И воду из Кубры в Кастальский ток мешаю [175] : То изломаю ямб, то рифму зацеплю, То ровно пополам стиха не разделю, То, за отборными гоняяся словами, Покрою мысль мою густыми облаками; Однако муз люблю на лире величать, Люблю писать стихи и отдавать в печать [176] . Строками с рифмами, скажи, кого обижу? И самому себе от них беды не вижу. Не станут их хвалить? мне дальней нужды нет; Их Глазунов продаст, а Дмитриев прочтет. Когда мои стихи покажутся в столицу, Не первые пойдут обертывать корицу. Мне старость грозная тяжелою рукой [177] Пускай набросила полвека с сединой; Поверь, что лет моих для музы не убавлю, И в доказательство я Буало представлю. В мои года писал стихами Буало, Шутил затейливо, остро, приятно, зло. Себя не ставя в ряд певцов, венчанных славой, Довольно, что стихи считаю я забавой. Хвала правительству! — на рифмы пошлин нет! Ничей от них меня не отвратит совет. Как? может Бабочкин, с поблекшими власами, Климене докучать свидания часами? С подагрой, кашлем он к Амуру подлетя, Пугает иль смешит коварное дитя. В Петрополе Бичев, явясь из края света, Сияет на бегу, как новая планета [178] , И вихрем носится, ристанья чин храня; Он, выю извернув ретивого коня, Мечтает, что ему завидуют и боги, Коль бегуна его резвее прочих ноги. Обжоркин каждый день для всех твердит одно, Что сытный был обед и вкусное вино; Изволит завтракать бифстексом и росбифом, Потом в Милютиных, не справяся с тарифом, Отколе и когда приходят корабли, За кажду устрицу бросает два рубли; Готовясь пировать на свадебном обеде, Успеет завернуть пить шоколад к Лареде — Он счастлив, вне себя за лакомым столом; Он любит перигю, и с стерлядьми знаком; Глазами жадными все блюды пожирает: На гуся целит, ест пирог, форель глотает, Котлетов требует, или заводит речь, Чем сдобрить винегрет, как вафли должно печь [179] , А после кинется на виноград и сливы, На дули, яблоки, на сочные оливы; Там время полдничать, там ужинать пора, Он упражнен едой до полночи с утра. Обжоркину жена, и совесть, и рассудок, Дары и почести — один его желудок. Шаталов, тот слуга покорный всех вельмож, Он только рассевать привык повсюду ложь; В восторге, в радости, при музыкальном громе, Про вести скажет: «Их я слышал в знатном доме». Для дел и для забав у всякого свой вкус; В их выборе отнюдь не налагают уз. Что Бабочкину здесь, Шаталову возможно, Тем пользоваться мне зачем, скажи, не должно? Так, каждый для себя веселье изготовь, Их забавляет бег, стол, вести и любовь — Пусть тешатся они в сей жизни шумом, стуком; Я веселюсь твоим приятным, муза, звуком. Мне в «Федре» басенки отрадно прочитать; Люблю переложить на русскую их стать; Люблю, склоняя слух к Расина скорби, стону, Принудить у Невы крушиться Гермиону; Люблю Горация высокой мысли гром Своим на севере изображать пером; Но песнопения болезнию не стражду, И лавров на главу зеленых я не жажду. Случалось, — несколько текло на свете лет, Что сам я забывал о том, что был поэт [180] ; Не мня, что скудный дар — отечеству заслуга, Я посещать люблю Парнас в часы досуга. Надеюсь, — может быть, в числе стихов моих Внушенный музами один найдется стих; Быть может, знатоки почтут его хвалами, Украсят гроб певца приятели цветами, И с чувством оценят не мыслей красоту, Не обороты слов, но сердца простоту [181] . 1810

174

Сие Послание было сочинено 1811 года, напечатано в разных журналах, читано в «Беседе любителей русского слова», при многолюдном собрании, известным Иваном Матвеевичем Муравьевым-Апостолом, и удостоено было особливой похвалы. После того переложено на французский язык А. И. Вейдемейером в прозу, и в стихи г. Сент-Мором (см. его «Антологию» и «Амфион», журнал славного г. Мерзлякова, где находится разбор всем Посланиям нашего автора, сочиненный А. А. Писаревым).

175

Кубра — речка, протекающая в деревне сочинителя близь большой Ростовской дороги в 110 верстах от Москвы. См. т. 1, где речке Кубре посвящены две оды, первая на стр. 167, вторая, под названием «Явление Кубры», на стр. 257.

176

Автор в издании 1821 года сей стих при 2-м томе поставил в эпиграф всем Посланиям своим, а в предыдущих стихах:

То, за отборными гоняяся словами, Покрою мысль мою густыми облаками,

подражал «Науке стихотворной» г. Буало, где сказано:

Il est certains esprits dont les sombres pens'ees Sont d’un nuage 'epais toujours embarass'ee.

177

Автору было за 60 лет от роду, когда сие Послание писано; см. в газете Conservateur Impartial, suppl'ement au № 48, 1821 года.

178

У знаменитого лирика г. Петрова ода на рождение покойного императора Александра I начинается следующим прекрасным по мысли стихом: «Явилась нова в мир планета». Некоторые молодые люди, приметя на бегу сего поэта, всякий раз и очень громко твердили собственный стих его, переинача только следующим образом: Явилась нова в бег планета, и частым повторением так надоели поэту, что он оставил охоту бегунов и не являлся более на бегу.

179

У г. Сент-Мора это переведено прекрасно: «Il est sur tout classique en parlant du jambon».[Он сугубый специалист в разговорах о ветчине (франц.). — Ред.]

180

Очень много стихов автора рассеяно по разным журналам; но он не прежде, как с 1810 года совокупил в одно целое лирические свои творения, и, может быть, с тех пор начал заботиться об исполнении обязанностей поэта.

181

Последние стихи сего Послания весьма дурно переведены у г. Сент-Мора. В них сказано, будто бы я по собственному признанию дурный поэт, но зато добрый человек.

А. П. БУНИНА

А. П. Бунина. Портрет работы А. Г. Варпека (Эрмитаж).

Анна Петровна Бунина родилась 7 января 1774 года в селе Урусове, Рижского уезда, Рязанской губернии. Она принадлежала к старинному дворянскому роду, из которого позднее вышел знаменитый писатель И. А. Бунин. Мать ее умерла, когда будущей поэтессе было 14 месяцев. Осиротевшая девочка воспитывалась у теток, а потом у старшей сестры. О своем тяжелом детстве она рассказала в автобиографическом стихотворении, впервые публикуемом в настоящем издании. По свидетельству биографов, ее первые стихотворные опыты относятся к тринадцатилетнему возрасту [182] . Позднее во время поездок в Москву она познакомилась с тамошними литераторами, а в 1802 году, несмотря на сопротивление родных, поселилась в Петербурге и усиленно занялась самообразованием, обучаясь английскому, французскому и немецкому языкам, физике,

математике и русской словесности. На учителей Бунина истратила свое небольшое состояние и до конца дней сильно нуждалась. Первым ее учителем был П. И. Соколов, впоследствии секретарь Российской академии. Вся последующая творческая деятельность Буниной была затем связана с Российской академией и «Беседой любителей русского слова».

182

См.: М. Д. Хмыров, Русские писательницы прошлого времени. Анна Бунина. — «Рассвет», 1861, № 11, с. 213; А. Чехов, Замечательные русские женщины. Анна Петровна Бунина. — «Исторический вестник», 1895, № 10, с. 164–173.

Начало литературной деятельности Буниной связано с традициями классицизма. В 1808 году она выпускает облегченное изложение труда аббата Батте, одного из крупнейших поздних теоретиков этого направления [183] , позднее переводит и первую песнь знаменитого трактата Буало «Поэтическое искусство». Перевод этот был сочувственно встречен критикой и оценен выше, чем аналогичная работа Д. И. Хвостова [184] . В 1821 году Бунина опубликовала полный перевод Буало.

183

Правила поэзии, сокращенный перевод аббата Бате с присовокуплением российского стихосложения, СПб., 1808.

184

См.: «Цветник», 1809, № 7, с. 118–127.

Характерное для классицизма мировосприятие отличает и многие оригинальные произведения Буниной.

В то же время в ряде стихотворений Бунина обнаруживает глубину, напряженность и драматизм лирических переживаний, острое и трагическое восприятие мира, характерные для романтизма, что также обусловило высокую оценку современниками ее творчества.

С 1806 года произведения ее начинают появляться в журналах. Откликнулась Бунина в своих стихах на события Отечественной войны 1812 года. Ее всегдашний покровитель А. С. Шишков с помощью М. И. Кутузова, высоко ценившего творчество поэтессы, выхлопотал Буниной у царя пенсион в две тысячи рублей ежегодно.

В 1811 году при учреждении «Беседы любителей русского слова» Бунина была избрана ее почетным членом.

В 1815 году поэтесса опасно заболела: у нее начался рак груди. 29 июля она уехала в Англию для лечения. Отъезд Буниной стал заметным событием в литературной жизни Петербурга. О нем поместил подробное сообщение в «Российском музеуме» князь Шаликов. В «Сыне отечества» появились стихотворения, посвященные отъезжающей поэтессе [185] .

Брат Буниной по случаю ее отъезда написал в подражание ее поэме «Фаэтон» шуточную поэму «в трех песнях» под названием «Путешествие российской Сафы к британским берегам» [186] .

185

«Российский музеум», 1815, № 9, с. 354–357; «Сын отечества», 1815, № 23, с. 26.

186

ЦГИАЛ (Сообщено В. П. Степановым).

В Англии Бунина провела два года, все время очень нуждаясь. А. С. Шишков всячески помогал ей и, наконец, выхлопотал у царя четыре тысячи рублей, которые тут же и были высланы поэтессе [187] .

Биографы сообщают, что Бунина очень тяготилась денежными подарками высочайших особ за поднесенные им сочинения. Эти подарки ставили ее в неловкое положение.

В 1817 году Бунина вернулась в Россию. Болезнь ее продолжала прогрессировать, и все способы лечения оказались тщетными. В последние годы жизни она не могла даже лежать, и дни и ночи проводила на коленях, продолжая в этом положении работать. Часто переезжая с места на место, Бунина жила то у одних, то у других родственников. В 1826 и 1827 годах она ездила на Кавказские воды. Отсюда, из Горячеводска, она пишет Шишкову об окончании работы над переводом с английского духовных бесед оратора и проповедника Блера. После долгих цензурных мытарств книга, разрешенная к печати в апреле 1828 года, вышла только в июне 1829, и содержала вместо обещанных девятнадцати глав лишь семнадцать [188] .

187

См. письмо А. С. Шишкова Буниной от 20 сентября 1816 г. — ГПБ.

188

Материалы о подготовке к печати этой работы хранятся в ЦГИАЛ.

«Со смертного и страдальческого одра» надписала Бунина Российской академии дарственный экземпляр последней своей книги [189] .Спустя несколько месяцев после ее выхода, 4 декабря 1829 года, Бунина скончалась в селе Денисовке Рязанской губернии.

Основные издания сочинений А. П. Буниной:

Неопытная Муза, чч. 1–2, СПб., 1809–1812.

Сельские вечера, СПб., 1811.

Собрание стихотворений Анны Буниной, чч. 1–3, СПб., 1819–1821.

189

Нравственные и философские беседы. Из сочинений доктора Блера. Переводила с английского Анна Бунина, М., 1829. — Экземпляр Библиотеки Академии наук СССР.

158. С ПРИМОРСКОГО БЕРЕГА

Светлое море С небом слилось, С тихостью волны Плещут на брег, Кроткие зыби Чуть-чуть дрожат. Солнце погасло, Месяца нет, Заревом алым Запад блестит, Птицы на гнездах, В кущах стада. Всё вдруг умолкло, Все по местам. В комнате тихо, Шороху нет; Дети прижались Скромно в углах. Лина коснулась Арфы струнам: Арфа златая Глас издала; Звуки согласны С Линой поют. Розовым пламем Светит камин; Скачет по углям Ясный огонь; Дым темно-серый Вьется столбом. Пламень лютейший Душу палит; Сердце томится, Высохло всё: Яд протекает В жилах моих. Слезы иссякли В мутных очах, Вздохи престали Грудь воздымать, Речь замирает В хладных устах! Море, взволнуйся! Гробом мне будь! Арфа златая, Громом ударь! Пламень, разлейся, Бедну сожги! 1806

159. СУМЕРКИ

Гавриилу Романовичу Державину, в его деревню Званку

Блеснул на западе румяный царь природы, Скатился в океан, и загорелись воды. Почий от подвигов! усни, сокрывшись в понт! Усни и не мешай мечтам ко мне спуститься, Пусть юная Аврора веселится, Рисуя перстом горизонт, И к утру свежие готовит розы; Пусть ночь, сей добрый чародей, Рассыпав мак, отрет несчастных слезы, Тогда отдамся я мечте своей. Облекши истину призраком ложным, На рок вериги наложу; Со счастием союз свяжу, Блаженством упиясь возможным. Иль вырвавшись из стен пустынных, В беседы преселюсь великих, мудрых, сильных. Усни, царь дня! тот путь, который описал, Велик и многотруден. Откуда яркий луч с высот ко мне сверкнул, Как молния, по облакам скользнул? Померк земной огонь… о! сколь он слаб и скуден! Средь сумраков блестит, При свете угасает! Чьих лир согласный звук во слух мой ударяет? Бессмертных ли харит Отверзлись мне селенья? Сколь дивные явленья! Там ночь в окрестностях, а здесь восток Лучом весення утра Златит Кастальский ток. Вдали, из перламутра, Сквозь пальмовы древа я вижу храм, А там, Средь миртовых кустов, склоненных над водою, Почтенный муж с открытой головою На мягких лилиях сидит, В очах его небесный огнь горит; Чело, как утро ясно, С устами и с душей согласно, На коем возложен из лавр венец; У ног стоит златая лира; Коснулся и воспел причину мира; Воспел, и заблистал в творениях Творец. Как свет во все концы вселенной проникает, В пещерах мраки разгоняет, Так глас его, во всех промчавшися местах, Мгновенно облетел пространно царство! Согнулось злобное коварство, Молчит неверие безбожника в устах, И суемудрие не зрит опоры; Предстала истина невежеству пред взоры: Велик, — гласит она, — велик в твореньях бог! Умолк певец… души его восторг Прервал согласно песнопение; Но в сердце у меня осталось впечатленье, Которого ничто изгладить не могло. Как образ, проходя сквозь чистое стекло, Единой на пути черты не потеряет, — Так верно истина себя являет, Исшед устами мудреца: Всегда равно ясна, всегда умильна, Всегда доводами обильна, Всегда равно влечет сердца. Певец отер слезу, коснулся вновь перстами, Ударил в струны, загремел, И сладкозвучными словами Земных богов воспел! Он пел великую из смертных на престоле, Ее победы в бранном поле, Союз с премудростью, любовь к благим делам, Награду ревностным трудам, И, лиру окропя слезою благодарной, Во мзду щедроте излиянной, Вдруг вновь умолк, восторгом упоен, Но глас его в цепи времен Бессмертную делами Блюдет бессмертными стихами. Спустились грации, переменили строй, Смягчился гром под гибкою рукой, И сельские послышались напевы, На звуки их стеклися девы. Как легкий ветерок, Порхая чрез поля с цветочка на цветок, Кружится, резвится, до облак извиваясь, — Так девы юные, сомкнувшись в хоровод, Порхали по холмам у тока чистых вод, Стопами легкими едва земле касаясь, То в горы скачучи, то с гор. Певец веселый бросил взор. (И мудрым нравится невинная забава.) Стройна, приятна, величава, В одежде тонкой изо льна, Без перл, без пурпура, без злата, Красою собственной богата Явилася жена; В очах певца под пальмой стала, Умильный взгляд к нему кидала, Вия из мирт венок. Звук лиры под рукой вдруг начал изменяться, То медлить, то сливаться; Певец стал тише петь и наконец умолк. Пришелица простерла руки, И миртовый венок за сельских песней звуки Едва свила, Ему с улыбкой подала; Все девы в тот же миг во длани заплескали. «Где я?..» — От изумления к восторгу преходя, Спросила я у тех, которы тут стояли. «На Званке ты!» — ответы раздались. Постой, мечта! продлись!.. Хоть час один!.. но ах! сокрылося виденье, Оставя в скуку мне одно уединенье. <1808>