Поэты 1790–1810-х годов

Мартынов Иван

236. ГРОМВАЛ

Мысленным взором я быстро стремлюсь, Быстро проникнул сквозь мрачность времян. Поднимаю завесу седой старины — И Громвала я вижу на бодром коне. Зыблются перья на шлеме его, Стрелы стальные в колчане звучат; Он по чистому полю несется как вихрь, В вороненых доспехах с булатным копьем. Солнце склонялось к кремнистым горам, Вечер спускался с воздушных высот. Богатырь приезжает в глухие леса, Сквозь вершины их видит лишь небо одно. Буря, облекшись в угрюмую ночь, Мчится с закату на черных крылах; Заревела пучина, дуброва шумит, И столетние дубы скрипят и трещат. Негде укрыться от бури, дождя, Нет ни пещеры, не видно жилья, Лишь во мраке сгущенном сквозь ветви дерев То блеснет, то померкнет вдали огонек. В сердце с надеждой, с отвагой в душе, Ехавши тихо сквозь лес на огонь, Богатырь приезжает на берег ручья, Древний замок он видит вблизи пред собой. Синее пламя из замка блестит, Свет отражая в струистом ручье, Тени в окнах мелькают и взад и вперед, Завывания, стоны в нем глухо звучат. Витязь, сошедши поспешно с коня, Идет к воротам, заросшим травой, Ударяет в них сильно булатным копьем, Но на стук отвечают лишь гулы в лесу. Вмиг потухает внутрь замка огонь, Свет умирает в объятиях тьмы, Завывания, стоны утихли, молчат, Усугубилась буря, удвоился дождь. Сильным ударом могучей руки Рушится твердость старинных ворот, Отлетели запоры, скрипят вереи, И во внутренность входит бесстрашный Громвал, Меч обнаживши, готовый разить, Ощупью тихо он замком идет. Тишина распростерта, и мрачность везде, Лишь сквозь окна и щели вихрь бурный свистит. Витязь в досаде и в грусти вскричал: «Хищный волшебник, коварный Зломар! Ты Громвала принудил скитаться как тень, Ты

похитил Рогнеду, столь милую мне!! Многие царства и земли прошел, Рыцарей сильных, чудовищ побил, Великанов сразил я могучей рукой, Но Рогнеды любезной еще не нашел! Где обитаешь ты, лютый Зломар? В дебрях ли диких, в пещерах, в лесах; В подземельях ли мрачных, в пучине морской Укрываешь ее ты от взоров моих? Если найду я жилище твое, Злобный волшебник, лихой чародей! Извлеку из неволи Рогнеду мою, Вырву черное сердце из груди твоей». Витязь, умолкнув, почувствовал сон, Одр ему стелют усталость и ночь. Не снимая доспехов, в броне, в шишаке, Прикорнув, засыпает глубоким он сном. Тучи промчались, Борей замолчал. Звезды потухли, сереет Восток, Поборает свет мрака, Зимцерла сквозь флер Заалелась, как роза. Громвал еще спит. Катится солнце по своду небес, Блещет с полудня каленым лучом, И по соснам слезится смола сквозь кору, Но Громвала всё держит в объятиях сон. Ночи предтеча со смуглым челом Смотрит с Востока на лес, на луга, Усыпает из урны росой мураву; Но Громвала всё держит в объятиях сон. Ночь с кипарисным венком на главе, В ризах, сотканных из мрака и звезд, По ступеням, нахмурясь, на трон свой идет, А Громвала всё держит в объятиях сон. Тучи сомкнулись на своде небес, Мрачность густеет, настала полночь; Богатырь, воспрянувши от крепкого сна, Изумился, не видя румяной зари. Вдруг затрещало по замку, как гром, Стены трясутся, окошки звенят, И, как молния быстро блистает во тьме, Освещается зала вмиг синим огнем. Настежь все двери стучат отворясь. В саванах белых, с свечами в руках, Входят медленно тени; за ними несут Гроб железный скелеты в руках костяных. Залы в средине поставили гроб, Крышка слетела мгновенно с него, И волшебник Зломар, синевато-багров, Бездыханен лежал в нем, открывши глаза. Пол расступился, зеленый огонь С вихрем трескучим оттоле летит, Охватив гроб железный, как жар раскалил, Застонал стоном тяжким геенны Зломар. В дикоблудящих кровавых глазах Ужас трепещет, отчаянье, скорбь; Изо рта пена черная клубом кипит, Но лежит неподвижно, как труп, чародей. Духи, скелеты, руками схватясь, Гаркают, воют, рыкают, свистят, В исступленном восторге беснуясь, они Пляшут адскую пляску вкруг гроба его. В страшных забавах проходит полночь, Вопль их, клики громче звучат. Но лишь утра предвестник три раз пропел — Исчезают вмиг духи, скелеты и гроб. Тьма, как в могиле, с глухой тишиной Завес печальный спустила опять; Удивляется чуду смущенный Громвал, Изумившись, не верит себе самому. Нежные тоны свирелей и струн Эхо сквозь мраки на крыльях несет. Растворился свод залы, и розовый луч Разогнал тихим светом сгущенную ночь. В облаке легком душистых паров, Где волновался жемчужный отлив, Как по воздуху пух лебединый плывет, Опускается плавно волшебница в зал. Чище лилеи одежда ее, Пояс по чреслам — как яхонт небес; Как игра златояркой восточной звезды, Добродетель сияет у ней во очах. Голосом стройным Добрада рекла: «Рыцарь печальный, покорствуй судьбе, Нет Зломара на свете, смерть острой косой В Тартар душу низвергла злодея сего. Зевом несытым в кипящую хлябь Челюсть геенны его пожрала, С клокотанием лавы и с ревом огня Вой и стон его бездна лишь будет внимать. Смерть, преступивши природы закон, Чувств не лишила волшебника труп, Развращенных им тени погибших людей Каждоночно здесь в замке терзают его. Рыцарь, спеши ты к Рогнеде своей; К югу за лесом, в песчаных степях, Там Зломарова замка в темнице стальной Два крылатых Зиланта [247] ее стерегут. Рог сей волшебный прими от меня Грозную челюсть чудовищ сомкнуть, Но внимай: ты не можешь Рогнеды спасти, Не пролив ее крови: судьбы так велят». Струны свирели вторично звучат, Облако кверху с Добрадой летит. Пораженный сей речью, Громвал вне себя, Истукану подобен, вслед смотрит за ней. Рог изумрудный державши в руке, С горькой досадой вскричал богатырь: «Вероломной волшебницы пагубный дар, Ты убивством Рогнеды мне счастье сулишь. Нет! трепещу я от мысли одной, — Сердце из груди ей в жертву летит. Но, Громвал, повинуйся глаголу судьбы, Чародейство Зломара спеши истребить. Если не можешь Рогнеду спасти, Замок разрушить, Зилантов сразить, Богатырскую кровь ты пролей за нее И геройскою смертью любовь увенчай». Красное утро янтарным лучом Сосен столетних верьхи золотит; Обращая на полдень коня своего, Оставляет наш витязь и замок, и лес. Дебри, вертепы, стремнины, хребты Стонут от тяжких ударов копыт, Пыль густая, как туча, крутившись столбом, По поднебесью вьется, где скачет Громвал. Мрачным ущельем скалистой горы Выехал рыцарь в обширную степь; Открывается взорам, песка океан, И вдали будто с небом сливается он. Ветр не волнует сыпучую зыбь, Дышит тлетворным дыханием зной; Ни кусты не шумят, ни журчат ручейки, Как в полночь на кладбище, всё ноет, молчит. В дикой пустыне, в сих страшных полях Нет ни дороги, не видно следов. Лишь к востоку приметна крутая гора, И на ней крепкий замок чернеет вдали. С жаждой и зноем сражаясь три дня, Смерти препоны расторг богатырь. На коне утомленном, в кровавом поту, Подъезжает он тихо к подошве горы. В скользких стремнинах навислых камней, Страшно грозящих низринуться в дол, Обрываясь над бездной по узкой тропе, Достигает вершины и замка Громвал. Силой геенны и адских духов Мрачный сей замок построил Зломар. Взгроможденные башни из черных камней Предвещают погибель и лютую смерть. В сердце с Рогнедой, с геройством в душе, Буре свирепой подобный Громвал Сокрушает чугунных ворот вереи, В замок крови вступает с булатным мечом. Грозно идет он, — под крепкой пятой Мертвые кости, черепья хрустят, Враны, птицы нощные и нетопыри Пробуждаются в мшистых расселинах стен. Облаком вьются над замком они, Воздух колеблет ужасный их крик; И Зиланты, послышав Громвалов приход, Испускают вой, свисты и крыльями бьют. Челюсть разинув, летят на него, Копьями жалы торчат из пастей, Чешуею брячат, извивая хвосты, Выпускают мертвящие когти из лап. В рог изумрудный трубит богатырь, Звук оглушил их, — как камни падут, Подсекаются крылья из кожи и жил, Погрузившись в сон смертный, горами лежат. Рыцарь в восторге к темнице летит С пламенным сердцем Рогнеду обнять; Но огромная дверь растворяется вдруг, И навстречу выходит в броне Исполин. Грозные взгляды — кометы во тьме, Медь на нем — панцирь, свинец — булава, Серый мох по болоту — брада у него, Черный лес после бури — власы на челе. С силой ужасной взмахнув булаву, С свистом в Громвала пустил Исполин; Поражает его по буйной голове, Содрогается эхо, по замку звуча. Шлем, зазвеневши, дробится в куски, Сыплются искры из темных очей, Булава от удара согнулась дугой, Но не двинулся с места Громвал, как скала; Меч в богатырской руке заблистал, Бурным перуном злодея разит. Разлетелась бы в части и вдребезги медь, Но скользит лезвее по волшебной броне. В бешенстве лютом ревет великан, Адом зияет, от злости дрожа, Напрягает он мышцы укладистых плеч, Угрожает Громвала в руках задушить. Смерть неизбежна, погибель близка, Страшные длани касаются лат; Но Громвал, ухватя его ногу, как дуб, Потряхнувши, поверг, опрокинул его Башне подобно громыхнул Гигант, Звуком ужасным весь замок потряс, Расседаются стены, валятся зубцы. Он, упавши, в сырой земле яму вдавил. Взявши за горло могучей рукой, Меч ему в челюсть вонзает Громвал, По булату зубами скрипит великан, Зарыкал, застонал он, подобно волу. Желтая пена, багровая кровь Хлещет, клубится из синего рта, Стервенея от боли, со смертью борясь, Роет землю ногами, трепещет, хрипит. Вместе сливаясь журчащей струей, Пучится, бродит Гигантова кровь, Облачком поднявшись, легкий пар от нее Образует Рогнеды прекрасной черты. Розы в ланитах, любезность в очах, Алые губы манят поцелуй; По плечам, отливаясь как бархат, власы Осеняют ее лебединую грудь. Чуду такому дивится Громвал, Призрак ли это или существо? Приближаясь с надеждой и с робостью к ней, Не мечту, но Рогнеду он к персям прижал. Радости пламень, перун быстротой, Томную душу героя проник, Восхищенное сердце под крепкой броней Потрясает дебелую рыцаря грудь. В страстном восторге целуя ее, Голосом кротким Громвал говорит: «Долго, долго тебя я, Рогнеда, искал И по белому свету скитался, как тень». Тяжко вздохнувши, вещает она: «Лютый волшебник, коварный Зломар, Раздраженный презренною страстью своей, В чародейский сей замок меня перенес. Здесь, прикоснувшись волшебным жезлом, Памяти, чувства меня он лишил; Погрузившись мгновенно в таинственный сон, Я с тех пор в бездне мрака сокрыта была». За руку взявши Рогнеду, Громвал Тихо спустился к подошве горы, Посадивши ее на коня за собой, По дороге обратно стрелой полетел. Замок объемлет глубокая тьма, Громы во мраке свирепо звучат, Аквилоны завыли, сорвавшись с цепей, Затрещало кремнистое недро горы. С ревом ужасным разверзлась земля, Рухнули башни в бездонную пасть, Ниспроверглись Зиланты, темница, Гигант, Чародейство Зломара разрушил Громвал. Май 1803

247

Зилантом называли в старину змея, жившего, по баснословному преданию, в пещере одной горы, возвышающейся над Казацкою. И поднесь монастырь, тамо построенный, именуется Зилантовым, А в гербе Казани видно его изображение.

237. СОН

Рдяное солнце в облаке мрачном Скоро сокрылось от глаз; Всё приумолкло, всё приуныло, Дремлют леса. Ночь в колеснице, черной, печальной, Тихо с Востока летит, Влажные тени стелет на землю; Тускнет река. Скуки унылой тяжкое бремя Душу мою тяготит; Скорби жестоки, горести чует Сердце мое. Сердце тоскует, слезы лиются Градом из томных очей! Всё будто кажет, всё предвещает Близку мне смерть. В хижину мирну, к милой подруге С смутной душою спешу, В недрах покоя — кроткой дремоты Горе забыть. В длинной одежде, бледен, печален, Перст приложивши к губам, Сон опускает черную ризу Мне на глаза. С духом смущенным я засыпаю: Сердце хладеет во мне. Мрачные виды взору открылись: Ужас и страх! В пасмурный вечер, с трепетом в чувствах, Я на кладбище сижу; Камни надгробны, смерти жилища, Окрест меня. Заревным цветом небо покрыто, Смотрит кровавым лицом; В рдяном пространстве око не видит Звезд и луны. В воздухе душном всё увядает, Блекнет, на что ни взгляну; Древние сосны зноем томятся, Ноют — молчат. Воздух, сгущенный паром зловонным, Грудь мою тяжко теснит; В лютом мученьи чувствую близко Горькую смерть. Камни надгробны вдруг потряслися, Скорбный услышал я вздох; Глухо и томно он отозвался В сердце моем. В робости, в страхе, мог ли приметить, Вздох сей отколь происшел? Вижу: открылась хладна могила Близко меня. Вижу: выходит медленным шагом Страшный мертвец из нее — В гробной одежде, в саване белом Мне предстает. Я ужаснулся, волосы дыбом Встали над бледным челом. Тень, подождавши, гласом могильным Мне прорекла: «Вздох этот тяжкий, чадо печали, В слух твой проник из земли. Стонет природа, тленью предавшись: Се твой удел! Скоро и ты здесь, в недрах безмолвных Матери нашей земли, Скоро здесь будешь, в тесной могиле, С нами лежать». Май 1803

Н. Ф. ОСТОЛОПОВ

Николай Федорович Остолопов родился в Сольвычегодске в 1782 году, воспитывался в Петербурге, в Горном кадетском корпусе. В течение всей жизни Остолопов оставался чиновником, довольно часто меняя места службы и жительства. Начал он с коллегии иностранных дел, затем служил по министерству юстиции, затем, с 1808 года, служил в Вологде сперва губернским прокурором, позднее главным правителем Комиссии о питейных сборах и вице-губернатором. В 1820 году Остолопов вернулся в Петербург и стал редактором «Журнала департамента народного просвещения», в 1824 году он служил в ведомстве путей сообщения, а в 1825–1827 годах был директором петербургских театров. В 1829 году Остолопов, уже как чиновник министерства финансов, был назначен управляющим астраханской конторой коммерческого банка. Умер он в Астрахани в 1833 году.

Литературная деятельность Остолопова была разнообразной и богатой, хотя он и не отличался ни ярким поэтическим дарованием, ни оригинальностью суждений. Начав печататься в московском журнале «Иппокрена», Остолопов после вступления в Вольное общество любителей словесности, наук и художеств (3 мая 1802 года) становится активным сотрудником периодических изданий Общества и близких к Обществу журналов («Свиток муз», «Периодическое издание» 1804 года, «Северный вестник», «Журнал российской словесности», «Журнал для пользы и удовольствия», «Цветник», «Санкт-Петербургский вестник»), печатается и в других журналах, в том числе и самых влиятельных: «Вестнике Европы», «Сыне отечества» и пр.

С 1806 года Остолопов стал издавать журнал «Любитель словесности», сочувственно встреченный критикой.

По своим литературным взглядам и вкусам Остолопов всегда оставался убежденным сторонником позднего классицизма, что особенно явственно проявилось в изданном им в 1821 году «Словаре древней и новой поэзии», над которым Остолопов работал с 1806 года.

Остолопов входил в державинское окружение последних лет жизни поэта. В 1822 году он выпустил «Ключ к сочинениям Державина, с кратким описанием жизни сего знаменитого поэта».

Архаическая литературная позиция Остолопова уводила его на периферию литературной жизни. Он был забыт современниками, а его редкие литературные выступления в конце 1820-х годов вызвали насмешки критики.

Как литератор Остолопов отличался плодовитостью: много печатался в журналах, издавал свои сочинения и переводы отдельными книгами.

Основные сочинения Н. Ф. Остолопова:

Прежние досуги, или Опыты в некоторых родах стихотворства, М., 1816.

Словарь древней и новой поэзии, тт. 1–3, СПб., 1821.

238. ОТКРЫТИЕ В ЛЮБВИ ДУХОВНОГО ЧЕЛОВЕКА

Егда аз убо тя узрех, О ангел во плоти чистейший! Впадох внезапу в лютый грех, Грех велий, абие презлейший. Держах псалтирь тогда свою И чтох кафисму уж шестую, Как увидох красу твою — Аз книгу изроних святую. Власы твои — как стадо коз [248] Близ Галаадския долины, Как кедр Ливанский твой есть нос, И взоры — яко голубины. Как стадо зубы суть овец, Уста твои как багряница, Твой глас пленитель есть сердец, Пренепорочная девица! Царя-пророка будто столп Твоя златорубинна шея, И твой обширный белый лоб Сияет, как у Моисея. И перси тучные твои — Как серны на горах младые… Внемли, внемли мольбы мои, Вместилище души святыя. Егда б узрех красы твои, Узрех, лепа еси колико, Воспех бы гимни ти свои И сам священнейший владыко! Аз убо ныне тя молю: О, еже ми любовь творити, Да впредь я боле не скорблю, А сице не останусь жити. Но аще ты откажешь в том — Во все нечестия впущуся, И аще не отмщу ти злом — В онь час сам с смертью съединюся. 1802(?)

248

Подражание некоему славящемуся премудростию своею мужу.

239. ЗЯБЛИК

Зяблик, летая, Вольность хвалил; Чижичек в клетке Слушал его. «Милая вольность! — Зяблик сказал. — Ты мне дороже В свете всего! Там я летаю, Где захочу; Нет мне преграды Вечно нигде. В роще, долине, В темном лесу, Лишь пожелаю, Быть я могу. Здесь я с подружкой Милой резвлюсь, Там, с нею сидя, Песни пою. Всё мне к веселью Служит везде, Всё мое счастье, Вольность, в тебе! Чижичек! полно В клетке сидеть, Станем со мною Вместе летать!» Только лишь зяблик Речь окончил, Видит мой зяблик — Коршун летит. «Где мне укрыться?..» — Чуть он успел В страхе ужасном Только сказать, Коршун стрелою Вмиг налетел, Вмиг вольнодумца В когти схватил. Чижичек вздрогнул, Сел в уголок И потихоньку Так говорил: «Мне здесь и в клетке Жить хорошо, Только б хозяин Добренький был». <1802>

240. НА КОНЧИНУ ИВАНА ПЕТРОВИЧА ПНИНА

Дивиться ль, смерть, твоей нам злобе? Ты не жалеешь никого; Ты вздумала — и Пнин во гробе, И мы не зрим уже его! Но тщетно ты его сразила: Он будет жить в сердцах друзей! Ничто твоя над теми сила, Любим кто в жизни был своей. В сем мире всё превратно, тленно И всё к ничтожеству идет; Лишь имя добрых незабвенно: Оно из века в век пройдет! Друзья! мы друга не забудем В отмщение тиранке злой, Мы помнить вечно, вечно будем, Как Пнин пленял своей душой! Как он приятной остротою Любезен в обществе бывал И как с сердечной простотою Свои нам мысли открывал. Мы будем помнить, что старался Он просвещенье ускорить [249] И что нимало не боялся В твореньях правду говорить. Мы будем помнить — и слезами Его могилу окропим И истинными похвалами В потомство память предадим… Блажен, кто в жизни сей умеет Привлечь к себе любовь сердец! Блажен! — надежду он имеет Обресть бессмертия венец! 17 сентября 1805

249

Его сочинения: «Вопль невинности, отвергаемой законом», «Опыт о просвещении относительно до России» и неоконченное «О возбуждении патриотизма», «С.-Петербургский вестник», изгнанный им в 1798 году, и многие стихотворения заслуживают уважение как любителей словесности, так и любителей философии. — См изданный в 1805 году г. Брусиловым «Журнал российской словесности», № 10.

241. УЯЗВЛЕННЫЙ КУПИДОН

Феокритова идиллия

Однажды Купидона Ужалила пчела За то, что покушался Из улья мед унесть. Малютка испугался, Что пальчик весь распух; Он землю бьет с досады И к матери бежит. «Ах! маменька! взгляните,— В слезах он говорит, — Как маленькая, злая Крылатая змея Мне палец укусила! Я, право, чуть стерпел». Венера, улыбнувшись, Такой дала ответ: «Амур! ты сам походишь На дерзкую пчелу: Хоть мал, но производишь Ужасную ты боль». <1806>