Поэты 1820–1830-х годов. Том 1

Сомов Орест Михайлович

105. ИСТОРИЯ

Не помню где, в какое время, Татар неугомонно племя С оружием и пламенем в руках Набег на область учинило И всюду смерть, пожар и страх Перед собой распространило. Их лютый Кузлу-хан Столицей овладел и, свой покинув стан, Перебрался в нее. Там всё пленяло чувства Сего питомца диких стран: Признался верный мусульман, Что услаждают жизнь приятные искусства; Но более всего Обворожала взор его Стоявшая близь царского чертога Златая статуя работы мастерской И с надписью такой: «Царю, в котором чтили бога, Царю, который был владык земных красой: В нем мудрость с благостью святой соединялась, И славе дел его вселенна удивлялась!» Прочтя сии слова, суровый хан сказал: «Вот памятник бесценный!» И, с уважением смотря на лик священный, Историю сего царя он знать желал. И что же в оной прочитал? «Сей царь, — нельстивая история вещает, — Вселенной в казнь был грозным небом дан; Был бич отечества и подданных тиран; Вопль утесненных им еще не умолкает!» Остолбенел татарский хан, Окончив чтенье! «К чему ж, — вскричал он в удивленье, — Когда история нам правду говорит, Ложь статуе бесстыдно льстит?» — «Я разрешу твое недоуменье! — Татарину один придворный отвечал.— Сей памятник царю при жизни был воздвигнут; А истину об нем историк написал, Когда он смертью был постигнут». <1819>

106. СОЛОЖЕНОЕ ТЕСТО

(Народный рассказ)

Дети! ко мне все бегом: на столе соложеное тесто! Полно дурить на дворе да гонять поросят по закутам. Ну-тка, усядьтесь — да рыла чурь не марать и ложкой не драться. Кушайте, светы мои, на здоровье: Христос вас помилуй! В

осень зерно на гумне снопами в одоньях лежало, Вот ваш отец сам-четверт, с Парамоном, с Никиткой, с Еремкой, Дружно цепами раз в раз постучав по току, смолотили, Липовой после лопатой вверх пометав, отвевали По ветру пыль и полову; вот и сгребли, и сложили Зерна в закром, что тамо в клети на дворе за сенями. Вот зимою зерно, как медведок, полгода дремало: Нежилось в закроме, тихо шепча: «Я знаю, что будет!» Вот и весна настает, показались проталины в поле, Жаворонок, закружась, завирял, зашнырял в поднебесьи, Гордые гуси, сипя всем горлом, свой говор гогочут, С писком цыплятки вприскок поспешают, все к семю, все к семю; В роще чиликает чиж и соловушка свищет, щебечет, Кошки мурлычат, ворчат, и Оторва рычит в подворотне. В поле поехал отец и сохой взворотил десятину, В землю засеял зерно, бороной заскородил зубчатой. Преет зерно, пыхтит да растет, поднялось, раздобрело; Вышел, глядишь, стебелек невысок и качает головкой; Вот зеленеет, зацвел, налился, созревает, желтеет, Смотришь — жучки да букашки ползут молодым любоваться, Мошки толкутся толпой и поют ему: «многие лета!» Матушка ваша с снохами, Хавроньей, Устиньей и Домной, Взявши серпы, побрели на ниву; пожали, связали Туго в снопы, сложили в крестцы; а дядя Еремка О Покрове на гумно их свез на сивой кобыле. Вот опять на току за цепы принялись спозаранку, Смолотили снопы и зерно посушили в овине. В мельницу зерна свезли… а там — ах, детушки, страшно! Мельник-колдун, мужичок короток, с локоток, — а бородка Ровно с саженю длиной! у него, бают люди, в подданстве Вся нечистая сила — и всю подноготну он знает!.. Что ж вы зарюмили, дети собачьи? чего тут бояться? Я вас уйму! еще поревите! а ты, разюмиха, Слину, смотри, попустил, и нос не утрешь… ну вось я-те! Так надаю треухов, что не вспомнишься… всё не уйметесь? Черт же с вами! ступайте вон из избы, негодяи! 7 декабря 1820

107. НЕВЫГОДЫ БОГАТСТВА

Подражание Дезожье

С тех пор как случаем игривым Попал в богатство я и в знать, Везде зовут меня счастливым, А счастья вовсе не видать. Прощай, блаженство! Зеваю — сам себе не рад… Прощай, блаженство! Я знатен и богат. Я ночь не сплю и днем скучаю; Боюсь всего — боюсь людей; В судах — пронырство я встречаю, Заимодавцев — у дверей. Прощай, спокойство! Я весь в долгу — я знатным брат! Прощай, спокойство! Я знатен и богат. Бывали дни, шалунья Лила, С улыбкой, взглядом плутовским Ко мне тихонько приходила — Я был счастлив — я был любим… Прощай, Лилета! Тебя пускать уж не велят; Прощай, Лилета! Я знатен и богат. Не раз мне милые собором Твердили: «Ты забав душа!» Теперь же я с холодным взором Смотрю на женщин, как паша. Прощай, забава! Прощай, красавиц нежный взгляд! Прощай, забава! Я знатен и богат. И ем, и пью без наслажденья; Средь роскоши, среди пиров, Поверите ль? — от пресыщенья Бываю грустен, нездоров. Прощай, веселье! Шампанское — мне сущий яд! Прощай, веселье! Я знатен и богат. Чуть голова лишь разболится, Чихнул, покашлял лишний раз — В постелю мне велят ложиться, Кругом — врачей толпа тотчас! Прощай, здоровье! Меня лекарствами морят. Прощай, здоровье! Я знатен и богат! И вы, что в домик мой ходили, Любезные весельчаки! Смеялись, пили, говорили И дельное, и пустяки, Прощайте, други! Коль обедняю — ваш собрат! Прощайте, други! Я знатен и богат. Но вот уже толпа большая Ко мне валит нарядных бар… Умолкни, лира дорогая! Иди, докладывай, швейцар. Прощайте, музы! Спешу… вам принужденье — мат! Прощайте, музы! Я знатен и богат! <1821>

108. ПЕСЕНКА

Полно, сердце! успокойся на часок! Удержися, горьких слез моих поток! Перестаньте, вздохи, грудь мою теснить! Сон забытый! мне пора тебя вкусить! Я обманут был неверною мечтой: Дни надежды пролетели с быстротой; Думал: счастье улыбнется и ко мне… Нет как нет его ни въяве, ни во сне. Вижу: счастие лелеет там других; По цветам текут минуты жизни их; Мне лишь бедному жить в горе суждено, — Для чего ж мне сердце нежное дано? «Чем же хуже я счастливых тех людей? — Часто думаю в печали я моей. — Ах! не тем ли, что в удел мне не даны Ни богатство, ни порода, ни чины?» В поле чистое пойду с моей тоской; Вижу: ива наклонилась над рекой, — Как той иве вечно прямо не расти, Так мне в мире вечно счастья не найти. Ободрися, дух унылый, не пади! Там, за гробом, в лучшем мире счастья жди: Там спокоишься от горестей и бед, Коль на свете для тебя блаженства нет. 1821

109. ГРЕЦИЯ

Подражание Ардану [135]

Plectuntur Achivi. Horat. [136]

Куда меня влечет воображенье? Я чувствую в душе восторг и умиленье! Не на твоих ли я, о Илис, берегах? Не твой ли попираю прах, Страна, любимая когда-то небесами И населенная полубогами? Когда-то… но теперь, безмолвна и хладна, Невольным ужасом мне грудь теснит она! Где ряд героев тех, которых мощны длани, Гроза врагов на поле брани, Святой свободе храм воздвигли в сих местах? О тени славные, услышьте глас мой слезный! Взгляните: ныне грек, потомок ваш, в цепях! В поносном рабстве век влачит он бесполезный! И мать искусств, сия страна На жертву варварам, невеждам отдана! Взгляните, как она стенает, Согбенная под тяжестью оков; Взгляните, как она слезами омывает Гробницы доблестных сынов! И в сем обширном запустенье, От рабства впадшие в презренье… Возможно ль?.. греки духом спят! Периклов робкие потомки Холодными очами зрят Красноречивые отчизны их обломки! Для них ничто великих предков ряд, Ни славные в веках святилища познаний: В них скорби нет о том и нет воспоминаний; Мечи их ржавеют — лишь цепи их звучат! Увы, вся Греция — лишь памятник надгробный! Она живет в одних развалинах своих; И странник, вкруг себя бросая взор прискорбный, Повсюду зрит следы ее тиранов злых. Он видит мхом седым обросшие могилы, Героев памятник — здесь были Фермопилы! И грек склонил хребет, на прахе сих мужей, Стеня под тяжкими ударами бичей!.. Проснитесь, грозные питомцы Славы! Проснись, полубогов бесстрашный сонм! Да воспылает брань кругом И вновь за родину текут ручьи кровавы! Явись — и снова грек в знакомый след пойдет! Сдружась с победою и честью, В свирепых варваров свирепой грянет местью И за моря их проженет! Увы, всё глухо здесь на голос мой призывный, И сонм полубогов уже навеки мертв! Плутон в сей мир своих не возвращает жертв! И здесь разносится лишь рабства стон унывный! И в час, когда язык благоговейный мой Героев имена велики повторяет,— Здесь храмы древности безбожно разрушает Невежда дерзкою рукой!.. Услышано мое моленье! Грек за свободу стал — в тиранов сеет страх! И тени предков в восхищенье Зрят дух великий свой, оживший в их сынах! Разите — и во гневе яром Удары сыпьте за ударом! Мужайтесь — мести грозный час! Омойте кровью стыд свой прежний, Мечом купите мир надежный! Вы за свободу… Бог за вас!.. <1822>

135

Ардан (Ardant) написал свою элегию еще 1812 года и заслужил первую награду от Тулузской Академии Словесности (Acad'emie des Jeux Floraux).

136

Греки терпят ущерб. Гораций (лат.). — Ред.

110. ГРЕКИ И РИМЛЯНЕ

Сатира

Подражание Бершу

Избавлюсь ли когда от римлян и от греков?.. Бесчеловечные два племя человеков! Мне кажется, они из гроба восстают И в этом мире мне покоя не дают. Друзья! в последний раз о них веду я слово!.. Чуть вышел я на свет — мученье мне готово: Во сне и наяву ужасный свист лозы С угрозой мне твердил латинские азы. Язык Горация мне был источник муки! Увы! как скоро я, без брани, без науки, Вытверживал язык кормилицы моей! Что ж? сряду в восемь

лет не помню я двух дней, Чтоб не был вышколен за Плиния, Назона Или по милости Сенеки, Цицерона За их творения, за славные дела… А их давным-давно могила прибрала! Риторикой потом меня тиранить стали; Там дикие слова мой слух и ум терзали Их ревом греческим. То были: Плеоназм, Синекдоха, Эмфаз, Хариентизм, Сарказм, Антономазия, Прозопопея, Хрия… Как часто я, твердя сии слова чужие, «Помилуйте, — шептал сквозь слезы, — я не грек!» И, вслушавшись, меня учитель снова сек. Из школы сей меня в ученый свет пустили. Там люди умные о всех вещах судили, Унизывая речь словами мудрецов Латинских, греческих… И вот наш век каков: Последний школьник вам, в жару ученых споров, Готов по пальцам счесть архонтов и эфоров! В театре и того не легче было мне: Там вечно я в чужой, далекой стороне; Повсюду имена Меропы, Гермионы, Кассандры, Данаид, и Федры, и Дидоны, Всех греческих цариц, упрямых, злобных жен, Слезливых, нежных вдов, причудливых княжен, Их обожателей, супругов исступленных, Как волки воющих, как тигры разъяренных… И ты, преступная и жалкая семья, Атридов род! тебя не раз оплакал я: Ты отдыха себе и в гробе не находишь И, ряд теней, у нас по сцене вечно бродишь! От греков наших я в деревню ускакал И в книгах нынешних наставников искал: Хотел узнать наш век, узнать минувши годы И что в них делали соседние народы… И тут, к моей беде, на древних я набрел! Событий ход меня во Францию привел. Там вижу, что убийц неистовая стая, Губя соотчичей и храмы разрушая, От родовых имен в безумстве отреклась И в имена Сцевол и Брутов облеклась; Там изверги, влача людей под гильотины, Твердят: «Мы все равны! у нас теперь Афины!» Там грубый Цицерон иль грязный Демосфен Кричит: «Палач — герой; вор должен быть почтен: Ведь в Спарте воровство законом одобрялось!» И всё то к римлянам и грекам применялось!.. О вы, ученые наставники людей, Сосуды мудрости, светила наших дней! Энтузиазмы к нам внесли вы, симпатии; Вам слава!.. но пока по-гречески в России Вы не успели всех крестьян переучить, — Не всё ли вам равно по-русски говорить? <1823>

111. <САТИРА НА СОВРЕМЕННЫХ ПОЭТОВ>

Певец

Друзья! кипящий кубок сей Поэтам осужденным: Мы зрим в них братий и друзей; Хвала певцам забвенным! Уж для врагов их грозный лик Не будет вестник мщенья, И не взревет их хриплый крик На новы сочиненья. Перо их боле не скрыпит, Иссякли их чернилы, И пуст увядших стол сдоит На радость вам, зоилы! Где Николев, который выл Несносными стихами? Он пал, главу свою склонил, Щемив перо зубами. Чему смеялся он в стихах, Тем память нам оставил; Се твой, о Тредьяковский, прах Навек его прославил! И тих его последний час! В Украине зарытый, Оставя поприще, угас Поэт наш плодовитый. А ты, Грузинцев, бард младой! Где арфа на разладе? Увы! он рифмой натяжной Не грянет в «Петриаде». В поэме ль звучной забренчит — И слух, и ум терзает; В трагедии ль заговорит — И всяка плоть зевает. Ах! кучи вкруг его лежат В подвалах Глазунова… Они — сном непробудным спят, О их творце — ни слова. А где же твой, пиита, прах? Какою взят могилой? Пойдет искать его в слезах Стихов кропатель хилый! Там всё — нескладных рифм содом, Они, как волны, яры, Спеша поставить свет вверх дном, Твердят свои удары. К нему твой пухлый дух слетит Из рифмотворной сени, И хаос мыслей возвестит Прибытье дружней тени. И ты, Лабзин!.. ах, на Сион Вотще манил нас к богу! Других спасал; себе же он В ад проложил дорогу! Еще друзей нам слышен клич, Всё мнят: с одра восстанет, Его ни гром, ни паралич В могилу не затянет. А он… навек тетрадь сложил, Погибших душ ходатай! И духом в область воспарил, Где тлеют пустосвяты. И честь вам, падшие друзья! Ликуйте в горней сени! Там ваша верная семья, Певцов несносных тени! Хвала вас будет оживлять В кругу сынов Беседы. «От них учитесь вы писать!!!» — Рекут Славяно-Деды. При вашем имени вскипит В певце ретивом пламя, Он гласом ослим зарычит, Захлопает ушами. Тебя хвалой, о Гнедич, чтим! Цвети твоя фигура! Ты глазом только лишь одним Отличен от Амура. О! сколь с уродливым лицом Ты кажешься прекрасен! И славным он прослыл чтецом, И глас его неясен; И кто тогда сравнится с ним, Как он, певцам в отраду, Завоет воем гробовым Жуковского балладу? Хвала, почтеннейший, хвала! Хвала и многи лета! Тебя судьбина облекла В высокий сан поэта! Чего-чего ты не писал? Чем-чем не занимался? Посланья, были сочинял И в баснях отличался. Всему-всему ты подражал, Протей между певцами! Крестьян, солдатов наставлял И прозой, и стихами. Иллюминат, обскурантист Бываешь по погоде, Магнетизер, экзаметрист И мистик ты по моде… Там утки плещутся трюшком, Гусь говорный гогочет, Там деньги в поте и трудом, Сорока там стрекочет. На ветке роза молодой Вдруг вспыхнула и пышет! А здесь — о чудо! — над водой Черемха негой дышит! Хвала, неукротимый лгун, Свиньин неугомонный, Бумаги дерзостный пачкун, Чужим живиться склонный! Писатель, химик, астроном И дипломатик славный, Художник, врач и эконом, Во всем нулю лишь равный! О диво! вижу тамо рой Людей больших и малых!.. Его-то самоучек строй, Былых и небывалых. Хвала вам, тройственный союз! Душите нас стихами! Вильгельм и Дельвиг, чада муз, Бард Баратынский с вами! Собрат ваш каждый — Зевса сын И баловень природы, И Пинда ранний гражданин, И гений на все роды! Хвала вам всем: хвала, барон, Тебе, певец видений! Тебе, Вильгельм, за лирный звон, И честь тебе, Евгений! Хвала, наш доблестный Плетнев, Венцы похвал плетущий Святому братству из стихов И их таланты чтущий. Что в том, коль презрит вас толпа И назовет глупцами? Толпа презренна и глупа, Вы нас причтите сами; Свет строгий едким языком В вас жару не <умалит>. Да хвалится ж осел ослом, Коль свет его не хвалит.

Хор певцов

Да хвалится ж, и проч. 1823

А. С. НОРОВ

А. С. Норов. Литография.

Поэтическая деятельность Авраама Сергеевича Норова (1795–1869) была довольно интенсивной в 1820-е годы. Выходец из старинного дворянского рода, он родился в деревне Ключи Саратовской губернии, воспитывался дома, затем в Московском университетском благородном пансионе и впоследствии сохранял связи со многими московскими литераторами (Д Глебовым, М. Макаровым, С. Раичем, Д. Веневитиновым и др.). Не окончив курса, он в 1810 году поступил прапорщиком в гвардейскую артиллерию, участвовал в военных действиях 1812 года, под Бородином потерял ногу и был взят в плен; вернувшись с войны, около года провел в своем имении.

Литература и история, к которым Норов чувствовал влечение с детства, в 1813–1814 годах становятся его основным занятием; он изучает языки (французский, английский, немецкий, испанский, итальянский, латинский, греческий, позднее древнееврейский); а по приезде в Петербург начинает выступать в печати («Дух журналов», 1816), преимущественно с переводами из Вергилия и Горация. Его героическая биография, страстная любовь к литературе, открытый и доброжелательный характер снискали ему расположение петербургских литераторов. В 1818 году по рекомендации М. В. Милонова он был принят в Вольное общество любителей словесности, наук и художеств; в 1821 году — в Общество любителей российской словесности. Наряду с переводами он печатает в «Благонамеренном» отрывки обширной дидактической поэмы «Об астрономии», над которой работает и в последующие годы. В кругу «Благонамеренного» поэма оценивалась как образец жанра. По своим симпатиям Норов — «классик», хотя никакого участия в литературной борьбе не принимает.

В 1821–1822 годах Норов совершает свое первое путешествие по Европе, посещает Германию, Францию, Италию, Сицилию; позднее (1828) он издает свои путевые очерки отдельной книгой. Впечатления путешествия отразились в его стихах («Остров Нордерней (послание к Глебову)», 1822). С 1821 года начинает проявляться его устойчивое тяготение к итальянской поэзии (переводы из П. Ролли, 1821; Петрарки, 1821; Данте, 1825–1827; Ариосто, 1828); переводит он и Шенье («Младая узница», 1823; «Красавица», 1824), отдавая таким образом дань антологической поэзии. Стихи его появляются в «Благонамеренном» (1818–1821), «Вестнике Европы» (1819–1821), «Соревнователе» (1821), «Сыне отечества» (1820–1823, 1828), «Новостях литературы» (1823–1825), «Полярной звезде» (1824), «Северной лире» (1827) и др. В 1828 году появляются отрывки из его «фантазии» «Очарованный узник», которой он, видимо, придавал некоторое автобиографическое значение.