Поэты 1820–1830-х годов. Том 1

Сомов Орест Михайлович

Н. М. КОНШИН

Николай Михайлович Коншин (1793–1859) — потомок обедневшего дворянского рода. Учился в гимназии (по-видимому, в Воронеже), затем был отправлен в Петербург для определения в корпус. Из-за отсутствия необходимых документов мальчик, после долгих мытарств, попадает лишь в роту для разночинцев; в 1811 году он получает чин подпрапорщика и выпускается в армию (в полевую артиллерию), несмотря на блестяще выдержанный экзамен, дававший ему право на службу в гвардии. В 1814 году он участвует в походе к Варшаве и к Кракову; в Шклове он знакомится с учителем французского языка А. Старынкевичем, по-видимому стимулировавшим его интерес к литературе. Коншин следит за современной поэзией, усиленно читает Жуковского; в остальном ведет обычную жизнь армейского офицера, деля свое время между товарищескими кутежами, походами и любовными увлечениями. В 1819 году он вступает в Нейшлотский полк в Финляндии, где служит в чине штабс-капитана (с 1821 года — капитана). Здесь зимой 1820 года начинается его знакомство и затем дружба с Е. А. Баратынским, переведенным сюда унтер-офицером; здесь он находит интеллектуальную среду, «уголок европейской образованности и поэзии», с налетом и политического вольномыслия [163] .

163

См.: А. А. Амбус, Е. А. Баратынский в Финляндии. Историко-биографический комментарий. — «Русская филология. I. Сб. студенческих научных работ», Тарту, 1963, с. 112.

Первый известный нам поэтический опыт Коншина — его послание к Баратынскому (1820). В последующие годы жанр дружеского послания,

отмеченный сильным влиянием Баратынского, утверждается в поэзии Коншина; от Баратынского же идет и «финляндская тема», с характерной ориентацией на скандинавскую мифологию; тема эта сохраняется в стихах Коншина до конца 1820-х годов. Через Баратынского Коншин устанавливает связь с Вольным обществом любителей российской словесности, куда он и был принят в 1821 году; в 1821–1822 годах, будучи в Петербурге, он сближается (также через посредство Баратынского) и с кругом Дельвига; с последним он общается во время своих последующих наездов в Петербург и при посещении в 1822 году Дельвигом, В. Эртелем и Н. И. Павлищевым Роченсальма. Петербургскому кружку посвящен ряд стихотворений Коншина («К нашим», 1821; «Поход», 1822; «Ропот», 1822, и др.). Элегическая и анакреонтическая лирика Коншина 1820-х годов несамостоятельна и создает ему репутацию поэтического «спутника» — подражателя Баратынского. Для Коншина характерна ироническая «прозаизация», сочетание поэтизмов со сферой разговорно-бытового просторечия («Отрывки из послания к доктору о привычке к чаю», 1820; «Поход», 1822, и др.). В середине 1820-х годов Коншин активно печатается в журналах и альманахах («Полярная звезда», «Мнемозина», «Невский альманах», «Новости литературы» и др.).

В 1823 году Коншин вместе с Баратынским сочиняет сатирические куплеты, задевающие власть и общество; в результате возникшего конфликта он выходит в отставку (1824) и уезжает из Финляндии; в 1824–1827 годах он служит в качестве чиновника в Петербурге, Костроме и Твери. В его стихах появляются и новые тенденции — к аллегоризму, даже мистического толка («Владетель волшебного хрусталька», 1825; «Баул», 1826; «Дверь», 1826). В 1829–1837 годах Коншин — правитель канцелярии главноуправляющего Царским Селом и дворцовым правлением; в 1830 году вместе с Е. Ф. Розеном он издает альманах «Царское Село», объединивший произведения литераторов дельвиговского круга; к 1831 году относится и наиболее интенсивное общение его с Пушкиным [164] . В 1830-е годы Коншин начинает выступать в печати и как прозаик («Две повести», 1833; роман «Граф Обоянский, или Смоленск в 1812 г.», 1834, и др.); повести Коншина были приняты критикой сдержанно, а роман вызвал уничтожающую рецензию Белинского.

164

Пушкин, Письма последних лет (1834–1837), Л., 1969, с. 416.

С 1837 года Коншин служит директором училищ в Твери; с 1850 года — директором Демидовского лицея в Ярославле. В 1840–1850-х годах он усиленно занимается историей (прежде всего русской медиевистикой), общается с Погодиным, Шевыревым, Плетневым, Языковым; пишет мемуарные заметки о Дельвиге, Жуковском, Баратынском [165] — в известной степени движимый желанием противопоставить «золотой век» русской поэзии современной литературе (как Белинскому, так и Сенковскому), которую он решительно отвергает, В его стихах конца 1830–1840-х годов усиливается медитативнофилософское начало; традиционные элегические мотивы приобретают у него теперь черты обостренного социального и личного пессимизма. Печатается он в «Маяке» (1840–1841), «Москвитянине» и «Современнике». Умер Коншин в Омске 31 октября 1859 года [166] .

165

«Русская старина», 1897, № 2, с. 273; «Краеведческие записки Ульяновского краеведческого музея», вып. 2, Ульяновск, 1958.

166

Биографию Коншина см.: А. И. Кирпичников, Очерки по истории новой русской литературы, изд. 2, т. 2, М., 1903, с. 90.

216. БОРАТЫНСКОМУ («Куда девался мой поэт?..»)

Куда девался мой поэт? Где ты, любимец граций томный? Умолк, умолк, и вести нет! А я букет цветочков скромный Наместо лавровых венков Творцу элегий посвящаю И вместе с ними приплетаю Своих десятка два стихов. Мой друг, благодари богов За дар Поэзии прекрасный; Но дар сей будет — дар напрасный В шуму невежд и болтунов. Уже тобой забыта лира; Паук заткал ее струны; Цевница и свисток сатира Лежат в пыли, погребены У ног бездушного кумира; Забыты боги и Темира И сладкие о счастьи сны! А я, в глуши уединенья, Дыша свободою моей, Младой красавице полей Даю уроки наслажденья. Пою и Вакха, и вино; Пишу стихи, читаю, плачу. Поэт! на время всё дано — Так время ль тратить наудачу? 1 августа 1820 К. Валькиала

217. Е. А. БАРАТЫНСКОМУ («Поэт, твой дружественный глас…»)

Поэт, твой дружественный глас Достиг до узничьей темницы — И в сердце жизнь отозвалась На звук знакомыя цевницы. Давно уж, скуки снедь немой, Оно без чувства хладно билось; Но снова чувство оживилось О счастьи тихою тоской! Куда девались, друг-поэт, Сии порывы к наслажденью, Сей мир волшебный юных лет И вера сердцем сновиденью! В объятьях ветреных Лаис Любить способность онемела; Страсть к славе, к жизни охладела, Желанья роем унеслись! К нам путь завеяла метель Свободе, резвому веселью, И жизни жесткая кудель Полубольной прядется Ленью. Один лишь Силы звучный глас Смущает мрачное безмолвье, И краснощекое Здоровье Вспорхнуло с Радостью от нас! 1820

218. БОРАТЫНСКОМУ («Забудем, друг мой, шумный стан…»)

Забудем, друг мой, шумный стан И хлопотливые разводы, Для нас блаженный отдых дан На лоне матери-природы. По свежей зелени полян Пойдем учить любви прекрасных, И скроемся от дней ненастных Под мирной кровлей поселян. Но что-то всё не веселит; Ах, что-то всё не то, что было! Уже восторг в груди молчит И сердце ко всему остыло; Как будто радость отнята, Как будто нет уж наслажденья! Исчезла жизнь воображенья, Способность чувствовать не та! Итак, уносит всё с собой Пора

прелестная мечтаний! В восторге юности златой, В толпе ребяческой желаний Давно ль я весело скакал Над жизни светлою струею И с доверяющей душою Младую радость обнимал! 1820

219. К НАШИМ

Друзья, сегодни невзначай Пришла мне мысль благая Вас звать в Семеновский, на чай. Иди, семья лихая! В туфлях, халатах, в семь часов Ко мне съезжайтесь прямо, И каждый, братья, без чинов Тащись с любимой дамой. Приди, Евгений, мой поэт, Как брат, любимый нами, Ты опорожнил чашу бед, Поссорясь с небесами; Запей ее в моем углу, За чашею веселья — Светлее будущего мглу Увидишь от похмелья. Не знает Бахус черных дней, Ему как лужа море. Приди, и с музою твоей, Плаксивою, как горе; Пусть сердцу братьев говорит Волшебными устами — Младая грудь ее горит Свободой и богами. И Дельвиг, председатель муз, И вождь, и муж совета, Покинь всегдашней лени груз, Бреди на зов поэта. Закинь на полку фут и вес Философов спесивых, Умножь собой толпу повес, Всегда многоречивых. Ты любишь искренно друзей, Ты верен богу Пинда, Ты чинно род семьи своей Ведешь от Витикинда, — С младою музою твоей, Опередившей годы, Гряди в веселый круг друзей На празднество свободы. И Чернышов, приятель, хват, Поклонник Эпикуру, Ты наш единоверный брат По Вакху и Амуру, И нашим музам не чужой — Ты любишь песнопенья: Нередко делим мы с тобой Минуты вдохновенья. И бог любви, и сатана Равно нас, грешных, мучит, И бес румяный, бог вина, Науке жизни учит. Приди на прямодушный зов Армейского солдата; Мой беззаботный философ, Люблю тебя как брата! Ты в скуке не провел и дня, Ты денег не хоронишь, Мундир гвардейский, четверня, Но ты не фанфаронишь; Ты любишь бранный шум и треск И любишь наслажденье, И знаешь, что мишурный блеск — Плохое украшенье. В чертогах, в городском шуму И в подземельной хате Уважен умный по уму И мил в своем халате! Болтин-гусар, тебе челом, Мудрец златого века! Ты наслаждаешься житьем Как правом человека; Ты храбр, как витязь старины, И прям, как наши деды, Ты любишь страсть родной страны — Роскошные обеды, Ты пьешь с друзьями в добрый час, Без бабьего жеманства,— Святая трезвость во сто раз Безумнее и пьянства! Дай руку, брат, иди ко мне, Затянем круговою! Прямые радости одне За чашей пуншевою… Напьюсь — и светел божий день, И люди будто люди, И Пашу целовать не лень — Прижмусь к упругой груди; Тверез — и люди мне, гусар, Негодные созданья, И холоден смышленый жар Наемного лобзанья. Сберемся ж, братья, заодно, Иди, семья лихая! Вас ждет и чай мой, и вино, И муза молодая; И вечер посвятим богам, Подателям блаженства. Друзья, цензуры нет пирам Для дружбы и равенства! 1821

220. ТРИ ВРЕМЕНИ

Певец, вдохновенный от юности Фебом, Младой, своенравный любимец богов, На лире согласной я славил любовь, И песни дышали любовью и небом. Исчезли виденья восторженных лет, И опыт поэту внушил благородный, Что гимнов не стоит сей идол холодный, Сей пол легковерный Лаис и Лилет. На поле широком убийства и славы На брань за свободу я гордо ходил [167] ; Я ужасы боя душой полюбил, И ночь без ночлега, и ратников нравы. Но дерзкая младость, как птица, вольна, Ее не прикормишь кровавой пирушкой: Не долго игрушка слывет не игрушкой, И сердце не долго волнует война. Но с Вакхом румяным обрел я былое: Он прежнюю радость певцу возвратил. Златой виноградник я сам рассадил. Любимцу Зевеса, Эвану — Эвоэ! И холодом смерти в нем время не дует, И сердце не видит обманчивых снов, Лишь шумно порою в нем Дружба пирует Иль скромная шепчет приветы Любовь. 1821

167

Война 1812.

221. ПРОШЕДШЕЕ («За рубежом владычества мечты…»)

За рубежом владычества мечты Я не скажу: исчезло сновиденье, — Еще горишь в унылом сердце ты, Прошедшего прекрасное явленье! Нет, то не сон — усталых чувств игра, Не устает души младая сила… Пришла зима, но зиму предварила Цветов пора. Я хладен стал, я радость разлюбил, И жизнь моя похожа на искусство; Утратил я душевных признак сил — Любови всеобъемлющее чувство; И с миром связь беспечно разреша, Живу один, спокойней и небрежней… Но к прежнему горит любовью прежней Еще душа. 1821. 1822