Поэты 1840–1850-х годов

Ростопчина Евдокия Петровна

130. «Солнце сегодня за тучею черной такой закатилося…»

Солнце сегодня за тучею черной такой закатилося. Страшно! Проглянет ли завтра оно? Полно, дитя мое милое! Что ты к окну приютилося? Холодно, скучно, темно… Глазки устанут смотреть. Все деревья, как тени нестройные, Смяты от бурь и осенних дождей; Ветер их клонит; поляна пуста; как душа беспокойная, Ветер гуляет по ней. Полно, не слушай, что шепчет он; пусть он тоскует и плачется — Он свою старую песню поет. Только полоской багряной восток вдалеке обозначится — Ветер, быть может, уснет. Любит он сказкой печальной и песнью своею раздольною Милых

детей и манить и пугать… Полно, не слушай, дитя мое, тайной тоскою невольною Будешь во сне тосковать. Вздох ли предсмертный пронесся иль слезы с ресницы скатилися — Всё он сбирал на чужой стороне, Всё перескажет. Не слушай, мой ангел, чтоб не приснилися Слезы чужие во сне… 1851

131. «Нет, я не назову обманом…»

Нет, я не назову обманом Того, чем жизнь сказалась мне… Над морем жизни нет тумана: Всё видно на прозрачном дне. В то море — в думе, и гадая, — Руки не опускала я И перлов не искала, зная, Что перлы те не для меня. Покорно, безответно ими Я любовалась на другой, Благоговея, как рабыня Перед нарядной госпожой. 1851

132. «Ночь холодна, темна; холмы, река, поля…»

Ночь холодна, темна; холмы, река, поля — Всё тускло, мертво и туманно; Далёко с тучами сливается земля; Вблизи уродливы и странны Все образы: то ель, чернея, с высоты Как будто руки простирает С мольбой отчаянной, то белые кусты На бледном мраке выплывают И слабый очерк их мелькает и бежит… Зачем всегда в ночи холодной Воображение нам душу шевелит Мечтой далекой и несходной С тем, что действительность указывает нам? Зачем не то, что нам знакомо, Припоминаем мы; не к первым детским снам, К друзьям, к любви, к родному дому Мы обращаемся? — но образы зовем Из жизни мира, жизни чудной… Зачем в мечтах своих мы жизнь опять даем Тем, кто уснул — и беспробудно?! Зачем так ясны нам становятся вполне Земные радости и нужды И рады так тому, что мы — хоть в полусне — Чувств человеческих не чужды?.. 1852

133. «Шумит осенний дождь, ночь темная нисходит…»

Шумит осенний дождь, ночь темная нисходит. Клонясь под бурею, стучат ко мне в окно Сирени мокрые. Мелькают и проходят В тумане образы минувшего давно. На что мне их? Хоть в них всё живо, всё знакомо, Хотя из жизни их я помню каждый час, Но что заглядывать на праздник в окна дома, Откуда так давно прогнали нас. Жалеть? — Я не дитя? Премудро утешаться, Что праздник этот пуст, лишь шум и суета? Я чувствую, что нет. Иль снова добиваться?.. Но сил уж нет в душе — и я сама не та. О, огрубей мой слух, чтоб вой грозы холодной Не вызвал из души тех слез, что очи жгут, Чтобы, без прежних грез, спокойно и свободно Приняться я могла за бледный, вялый труд, Чтоб мне не вспоминать о радости случайной, Когда проходит жизнь и строго и темно, Чтоб вместо счастия не жить надеждой тайной, Что я уйду туда ж, куда ушло оно. <1854>

134. СЛОВО

О, если бы из слов, и лишних, и напрасных, Что даром тратятся, из шуток вздорных праздных, Из лицемерных клятв, клевет, обманов злых, Корыстных, ропота, ничтожных сожалений, Из всех безжалостных, расчетливых суждений Холодной мудрости, забывшей о других, — Избрать слова — и в песнь сложить их, чтоб предстали Пустые люди в ней живыми и узнали Себя, как в зеркале, и чтобы образ свой Возненавидели, и, отвращая взоры, Постигли правоту

и гнева, и укора Тех, что с презрением зовут они толпой. Пусть будет эта песнь не песнью примиренья, Но слову на земле есть также назначенье, И пусть хоть раз один оно его свершит, И если не за мир, неправдою несчастный, Так за себя, сто раз звучавшее напрасно, Пускай торжественно то слово отомстит! <1857>

135. «Под шум заботы ежедневной…»

Под шум заботы ежедневной Спокойно задремав душой, Они выслушивают гневно Сужденья жизни молодой. Их будит как-то неприятно Могучий говор свежих сил, Им наши чувства непонятны — Тот их не знал, тот пережил. Им странно наше увлеченье, Им дерзко кажется оно, Досадно наше убежденье, Безумно, гордо и грешно… Не победив упорным криком, Они пугают небом нас… Внимая их угрозам диким, Я грустно думаю подчас: Зачем за истину святую Я не могу их толк принять И мысль тревожную и злую И усмирить, и оковать, Негодованье и волненье Смирив, дать мир душе моей, Чтоб к невозможному стремленье Не оставалося у ней?.. Мечты, желанья!.. О, бог с ними, Когда им воли не дано, Когда словами лишь пустыми Им выражаться суждено! <1857>

Ю. В. ЖАДОВСКАЯ

Ю. В. Жадовская. Гравюра.

Юлия Валериановна Жадовская родилась 29 июня 1824 года в с. Субботине Любимского уезда Ярославской губернии, имении своего отца, крупного губернского чиновника, принадлежавшего к старинному дворянскому роду. Рано лишившись матери, она была взята на воспитание бабкой и провела детство в ее поместье, с. Панфилове Буйского уезда Костромской губернии. Бабка мало занималась образованием девочки, болезненной, родившейся калекой — без левой руки и с тремя пальцами на правой; но та пристрастилась к чтению и самостоятельно выучилась писать. В возрасте тринадцати лет она около года находилась в Костроме, у своей тетки А. И. Корниловой, в 20–30-е годы выступавшей в журналах со стихами под своей девичьей фамилией Готовцова.

На пятнадцатом году жизни Жадовская поступила в костромской частный пансион. Молодой преподаватель П. М. Перевлесский, впоследствии видный филолог, обнаружил у нее незаурядные литературные способности и одобрительно отнесся к ее первым поэтическим опытам. Но вскоре пансион закрылся, и Жадовская с 1840 года поселилась в доме отца, в Ярославле. Перевлесский, переведшийся в ярославскую гимназию, был приглашен к ней домашним учителем. Молодые люди полюбили друг друга. Несколько лет их чувства сохранялись в тайне, но когда они, намереваясь обвенчаться, открылись отцу Жадовской, тот решительно воспротивился браку дочери с бедным разночинцем, сыном дьякона, и добился его перевода в Москву. Жадовская, подчинившись воле отца, осталась в его доме, где прожила еще двадцать лет. Литературные занятия стали единственной отдушиной в ее безрадостном существовании. Главным мотивом стихов, а затем и многих прозаических произведений послужила пережитая ею любовная драма.

Заинтересовавшись стихами дочери, Жадовский в 1843 году повез ее в Москву и в Петербург, где она познакомилась со многими литераторами. М. П. Погодин оценил дарование молодой поэтессы и в том же году поместил в «Москвитянине» ее этнографический очерк «Проводы масленицы в Буйском и Солигалицком уездах» и два стихотворения — «Лучший перл таится…» и «Много капель светлых…». С этих пор стихи Жадовской часто появлялись в журнале.

В 1846 году Жадовская выпустила в Петербурге свои «Стихотворения». Книга вызвала сочувственные рецензии в ряде журналов. Строже других был отзыв Белинского. Затем стихи Жадовской публиковались в различных журналах и альманахах.

В 1847 году была напечатана повесть Жадовской «Простой случай». За ней последовал ряд рассказов, повестей и романов; наиболее значительным среди них явился роман «В стороне от большого света» («Русский вестник», 1857).

В 1858 году появился второй сборник «Стихотворений». Кроме многих перепечатанных из первой книги, сюда вошло большое число новых произведений, наряду с глубоко-личными — и стихи гражданского звучания. Книга была тепло принята критикой (рецензии Добролюбова, В. Майкова, Писарева; известна также положительная оценка Чернышевского). Добролюбов, в частности, отнес сборник «к лучшим явлениям нашей поэтической литературы последнего времени» [72] .

72

Н. А. Добролюбов, Собр. соч., т. 3, М. — Л., 1962, с. 134.