Поэты и цари
Шрифт:
А в Елизавете очень была сильна славянская традиция. Она была русской во всем: безалаберной, великодушной, доброй, бестолковой. А.К. Толстой в своей сатирической саге об истории Государства Российского эти ее качества отметил: «Веселая царица была Елизавет; поет и веселится, а все ж порядка нет». С политической точки зрения царствование Елизаветы – это форменный застой. Никаких новых реформ, никаких великих потрясений. Елизавета нашила себе столько платьев, что их негде было держать и некогда носить, устраивала балы и спектакли. Конечно, вкус к западной жизни у нее был, но только в смысле досуга. Однако и этого хватило, чтобы не прошла контрреформация.
Елизавета отменила смертную казнь, но забыла отменить пытку. Екатерина сделала ровным счетом наоборот. Она поступила как европеец XVIII века: вернула смертную казнь, но пытки отменила как средневековое варварство. Цивилизация без избыточной доброты, без сантиментов у Екатерины; и сердечная доброта без цивилизации у Елизаветы. Словом,
Она была из тех барынь, что Муму уже топить не прикажут, но наголо обрить девку-ослушницу или дать затрещину горничной еще могут. Институциональной свободы не было, законов, защищающих достоинство личности, не было, но личность имела возможность «по своей глупой воле пожить». Элита читала французские книжки и с восторгом постигала тонкости французской моды, театра и литературы из тех же краев. Французское влияние (стиль, атмосфера, чтение, гувернеры) заменило немецкое. Оно и понятно: Елизавете нужен был европейский досуг, а Франция – это лучший досуг Европы. Екатерина возьмет у французов другое: немеркнущие идеи Просвещения. Ей будут интересны не Мольер и Расин, а энциклопедисты и Вольтер. Но и Мольер с Расином в России были нелишними. Элита приохотилась к театру и стала настолько светской и западнической, что даже при таких издержках, как смешение «французского с нижегородским», возвращение к богомольной, закрытой на запоры от европейцев «хомейнистской» Руси, где женщины сидели по светелкам, а о танцах грешно было думать, стало невозможным. Проект пошел под снос. А чего хочет элита, того в исторической перспективе захочет и страна. Причем, заметьте, никакое насилие уже не требовалось. От европейских соблазнов уже и за уши дворянство было не оттащить. То есть Петр, как русский Ататюрк, не изменил душу страны и ее мысли, но изменил костюм. Свободы не прибавил, европейский порядок не привнес, зато запретил носить фески и содрал с женщин хиджабы, паранджи и прочие приметы Востока. И то хлеб.
А с престолонаследием у Елизаветы опять-таки вышли проблемы. Как у любой королевы-девственницы. Только вот английской больше повезло: сын казненной ею Марии Стюарт Иаков оказался необидчивым и дельным государем и для Шотландии, и для Англии: протестантская этика, торговля, мореплавание, умеренность… А Елизавете пришлось опять заняться импортом. Ее жуткий племянничек Петр III, клинический идиот, солдафон и незадачливый симпатизант Фридриха Великого, который судил и казнил крыс за воинские преступления, и вместо того, чтобы заниматься армией, играл в солдатиков, мог бы стать очередным несчастьем России, но не успел. Потому что Елизавета, кроме застоя, отдыха, разрядки и отмены смертной казни, успела сделать для Руси еще одно благодеяние: она нашла слабоумному Петру жену, хорошенькую и умненькую немецкую принцессу, которая неожиданно оказалась великим государственным деятелем. Это был счастливый случай, то великое русское «авось», на которое мы всегда делаем ставку и которое иногда нас вывозит.
Но за это право, за право стать монархом, а не нелюбимой, постылой женой, которую будет шпынять любовница мужа Лизка Воронцова, вообще за право на жизнь Екатерине придется заплатить очень высокую цену, и именно в той валюте, которая была в ходу и имелась, и применялась, и конвертировалась во власть в той стране, куда занес ее ветер фортуны. Этой ценой были интрига, заговор, военный переворот и мужеубийство. Ей, поборнице закона, чистоплотности и порядка, пришлось связаться с буйными кутилами и бретерами Орловыми и употребить знакомый механизм глуповской смены режимов: с атаманами-молодцами. Конечно, у Орловых на семь бед был один ответ, но тюремщики для свергнутого императора из них получились очень плохие, совсем как в той давней истории с двумя английскими Эдуардами и Изабеллой Французской на грани XV века. Правда, не было депеши из «Центра»: «Eduardum occidere non timere bonum est». 1) Убить Эдуарда не бойтесь, это хорошо; 2) убивать Эдуарда не надо, бойтесь, ваш страх пойдет во спасение вашим душам, и это для них хорошо.
Но совершенно очевидно, что Екатерина была в курсе, как Александр I перед убийством Павла I, и дала санкцию. И эта маленькая уступка российским традициям наложила страшный отпечаток на екатерининскую перестройку и сделала ее «потемкинской» вопреки воле самой Екатерины.
Цель иногда оправдывает средства в глазах историков, но тяжко ложатся они на душу и диктуют отступления от регламента модернизации, причем до тех пор, пока всякое европейское начинание не вернется к посконным и сермяжным стандартам традиционализма: самодержавию, православию и народности. Шаг в сторону от европейского пути – считается варварство. История открывает огонь без предупреждения. Екатерина была свободна от всякой державности и самовластия, ведь она не была даже пруссачкой: Фридрих Великий только создавал тогда в Пруссии сильное немецкое государство. А в том княжестве, хрупком, изящном, фарфоровом, откуда Екатерину выписали, не было силы и ресурсов, чтобы кого-то подавлять и угнетать. Екатерина была трудоголиком,
Екатерина была цивилизованной государыней. С ней в России (не считая Павла) навсегда, до большевиков, кончились для правящего монарха крики, топанье ногами, затрещины, брань, вульгарные разносы. Даже выговор будет начинаться с «милостивый государь». Понятно, почему Европа называла ее «царскосельской Минервой». В варварской стране, среди миллионов рабов – и вдруг философские диспуты, разговоры о прекрасном… Екатерина даже звала в Россию Вольтера, которому нигде из-за его языка жизни не было. Но какое-то шестое чувство философа удержало, несмотря на королевский грант. Кто знает, не постигла ли бы его судьба Радищева и Новикова?
Первым делом Екатерина собирает Съезд народных депутатов. В самом деле, екатерининская перестройка была очень похожа на горбачевскую (а реформы Александра II – на ельцинские: всего вдоволь, свободы от пуза, полностью европейские нормы, а там будь что будет, даже если этой свободой мы зарежемся; и надо сказать, что «дорогие россияне» использовали и ельцинские, и александровские преобразования, чтобы зарезаться свободой и удавиться либерализмом). Екатерина и Горби дозировали свободу, давали понемножку, чтобы не подавиться, давали не всем и не во всем; это была эволюция, которая закончилась срывом в павловский террор сверху и в потенциальные репрессии гэкачепистов, в планировавшуюся ими реакцию, и только чудом этот вариант не прошел. А вышло бы – было бы похоже на павловскую автократию. То есть если революция – риск, то эволюция тоже небезопасна: несамостоятельное, инфантильное общество теряет свободу и вместе с ней начатки реформ, и снова – выжженная пустыня и ожидание нового Мессии, нового поводыря.
Екатерина собрала выборных от всех сословий, кроме, конечно, несчастных крепостных. Выдала им свой «наказ», собственноручно адаптированный тамиздат юридического и политического толка, послушала мнения. Убедилась, что элита страны, единственные широко образованные люди – дворяне (они же крупные чиновники и высшие офицеры, да и низшие в то время были из дворян) не хотят освобождения крестьян. Даже крестьяне-однодворцы не хотели. Узость, эгоизм, местничество Екатерину ужаснули. Екатерина имела все основания презирать своих подданных: они не были ни энциклопедистами, ни вольтерьянцами. А путешествуя по подведомственной стране, Екатерина столкнулась с холопами и святотатцами: некие крестьяне просили разрешения поклоняться ей, как иконе. Из увиденного можно было сделать два вывода: сбить ярмо или оставить все как есть. Екатерина выбрала второе. И это не была благая часть. Да, Екатерина создала дворянское самоуправление. Но ведь XVIII век – век третьего сословия. Почему друг энциклопедистов не последовала их совету? «Мадам, при вас на диво порядок расцветет, – писали ей учтиво Вольтер и Дидерот. – Лишь надобно народу, которому вы мать, скорее дать свободу, скорей свободу дать».
Россия, народ, дворяне, землемеры… они не готовы всегда. Их не надо бы и спрашивать. В 1861 году Россия была не готова к реформам Александра II, однако он их провел. Екатерина слишком увлеклась народностью, что и привело к продолжению самодержавия. Жалкие потребности в диктате и патернализме, которые она вычитала из умов своих жалких подданных, были не тем атласом, которым следует руководствоваться. Екатерина не поладила с дворянской интеллигенцией. Интеллигенция – это тонкий слой тех, кому приспичило спасать Россию от нее же самой. Дворянские интеллектуалы в медных тазиках. Таким был Радищев. Крупный чиновник таможенного комитета, богатый помещик. Не Пугачев, отнюдь! Долгие месяцы следствия, а ведь судили за самиздат… Почему Екатерина так поступила? Потому что Радищев написал: «Иду туда, где мне приятно, тому внимаю, что понятно, вещаю то, что мыслю я. Могу любить и быть любимым; творю добро, могу быть чтимым; закон мой – воля есть моя». Русское самодержавие немецкой принцессы и западный индивидуализм русского вольнодумца не совпали и сцепились. Та же история с масоном Новиковым: православие продиктовало заключение в крепость. То же самое и с крестьянами, подавшими прошения о выходе из крепостного состояния. Холопами удобно управлять, с ними только не хочется общаться. Потемкинская деревня могла стать настоящей. Не стала.