Поэты пражского «Скита»

Малевич Олег Михайлович

«Полуденных нам не услышать песен…»

Полуденных нам не услышать песен, Не трогать солнечные удила — Безумная земля нас родила, Чтоб только прободать густеющую плесень, И бросила в распластанные ночи. Исторгнули мы искры изо льда, Мы вьюгами легли на города, И тел истерзанные осветила клочья Колдующая, четкая звезда. И правы мы… Не миллионы ль мертвых Из нас кричат во вздыбленные дни… — Пусть древние горят в крови огни. Пусть кости слабых сломлены и — стерты, Растоптаны последние когорты, — Чтоб в судорогах зачатый убийца Безмерной похотью засеял новый род… О,

никогда победа не умрет, А слава никогда не истребится. Но переплавится в назвездные зарницы. И будет опьянять издалека Того, кто соберет в танцующее тело Все то, что в нас томилось и звенело, Угадывая дальние века. «Воля России». 1925. № 11

MARCHE FUN'EBRE [96]

Снова годы ползут без крыл — Так до конца. Огненный взмет не достиг, не открыл Солнечного венца. Разве поверить — навек угас. — Допито все вино — В тысячелетьях, быть может, раз Все нам узнать дано. Разве простить — как позабыть Времени алый ссек. Разве не мог бы и большим быть Тот, кто всего человек. Будут сниться, будут звать Глотки голодных труб, Не целовать, не целовать Вишенья милых губ. Если бы гребни алых сеч Вновь схлестнуть на горе. Если бы пламя вновь разжечь, Чтобы сгореть, сгореть. В ночь оглянуться… увидать Зубьи изломы воль, Все превозмочь… и оторвать Всю человечью боль. «Годы». 1926. № 4

96

Траурный марш (фр.).

«Уж яблони на солнце устают…»

Уж яблони на солнце устают медовиться под ношею тяжелой. Весь день и ночь сады поют, поют. Не отлетают золотые пчелы. Куда бежишь от солнечных тенет? — Все тяжелее бахромятся маки. Такой тугой и терпкий в жилах мед взострил грудей серебряную накипь, и сдвинулись спаленные поля. О, для чего же безнадежно спорить? ведь в этот час для каждого земля задохшиеся вывернула поры. «Своими путями». 1926 № 12–13

«Целомудренно сокрывшие печали…»

Целомудренно сокрывшие печали В годы исполнения и гроз — Все мы, сталь приявшие и сталью Пораженные, не стоим слез. Но, исполнив слово мудрых библий, Предсказанья вещих снов, Мы погибнем, как другие гибли. Как грядущим гибнуть суждено. Много нас, уже уснувших рано, Восприявших гибели и тлен. Под колючим скорчены бурьяном В пустырях у выщербленных стен. Оттого ль репейники и цепки. Что под ними полегли Возлюбившие до ненависти крепко Смоляные буести земли. Будут цвесть и клены и сирени, Колыхаться золотые дни… Господи, в лугах Твоих весенних Без весны ушедших помяни. «Родное слово». 1926. № 11

«Золотом и снегом зори росные…»

Золотом и снегом зори росные Яблонное кружево исплели, В синих перелесках снова весны Звонкие возносят хрустали. Опоили день кудрявой брагой, Опрокинули в кудрявый хмель; Девушки в сиреневых оврагах Тонкую пригубили свирель. И поют над миром те свирели — Ждут кого иль плачут над собой; Пухлые ручонки в колыбелях Тянутся за розовой звездой. И мерцают звезды… Звезды — дети… А над ними веет, никому не зрим. Мягкими крылами — взмах — столетье — Ласковый и мудрый серафим. Без конца путей в широком мире. Без числа детей и ясных звезд… Ворожит грядущим птица Сирин, По

ушедшим плачет Алконост. «Родное слово». 1926. № 12

ВЕДЬМЫ

Хмелея от серебряного сна, Рыхлеют ячмени под синеватым паром, И сладкая, комолая луна Прилипла к старой липе за амбаром. Едва звенит плескучий разговор Ленивых струй на мельнице забытой. Медвяная мука обсахарила двор, Мерцая в черноте горбатого корыта. Пахнет от сена жаркой духотой И солодом, вздохнет в хлеву корова, На насести патлатый домовой Встревожит кур, и все затихнет снова. Лишь тикает мечтательный сверчок… В оконной проруби распяливаясь, невод Влечется по избе и зеленит плечо. Откинутую грудь и икры спящих девок. Скользит по мягким ртам и бередит До тусклого белка размученные веки. И снятся им блескучие котлы среди Огней. И вот он, властный, некий Дает им знак… Как змеи, поднялись И отдались скольженью гибких метел, И рулится навстречу им в полете Неистово сверкающая высь…

«Теплые сосны…»

Теплые сосны В розовом вечере, Синие росы, Тихие встречи. Кроткая память Затеплила свечи Всем, кто ушел, кто далече, Там, где не ранит Заботой сегодня. Там, отгремев, отпылали Их битвы. Скорби их стали, Как стройное пламя Светлой молитвы, — Как милость Господня.

«Темная, тяжелая вода…»

Темная, тяжелая вода Нас несет неведомо куда; И, едва родясь, слепые дни Умирают; нищие огни, Погасая там, на берегах, Весть дают о мертвых городах. Острова последние — как сон; В темноте последней чайки стон. И ничто не может нам помочь — Черный океан и ночь… «Звезда». 1993. № 7

«Голубые лепестки…»

Голубые лепестки Раскрывают новый сон, У вечерней у реки Я стою заворожен. Закипает светлый хмель, Тихо рушатся кремли, Золотая от земли Оторвалась карусель. Уплывают навсегда Времена и города В трепетаньи милых рук, В бесконечности разлук. Сердце нежное, поверь Неизбежности потерь; Слышишь, слышишь, как шумит Старый, черный водопад; Сдайся, милое, — пойми Радость тайную утрат. Ко мгновениям склонясь, Полюби их вечный хмель, Золотую карусель. Голубую мира связь.

«Не было ни пытано, ни прошено…»

Не было ни пытано, ни прошено, А пришла — забыть ее нет сил… В голубых лучах, в цвету некошеном Легконогую девчонку я любил. Пела что-то, тихая да ласковая. Щурясь на румяную струю, И ничем, ничем не подпоясала Рубашонку тонкую свою. Может быть, такая соловьиная Лишь одна на свете и была, Косы справила, бровями вскинула, Навсегда в орешенье ушла. «Звезда». 1993. № 7

«Ранним утром у сырой опушки…»

Ранним утром у сырой опушки, Где роса курчавит зеленя, Обманула милую кукушка. Обманула милая меня. Задразнила и не пожалела — Колдовала мне не долгий час. Холодом русалочьего тела, Несытью зеленоватых глаз. А когда упругую дорогу Пыльный запад тихо золотил, Я шагал с котомкою убогой И не знал, любил иль не любил. И к кому ушла моя подружка По вечерней тропке на межу… Ты скажи мне, вещая кукушка, Сколько песен про нее сложу?..