Поэты пражского «Скита»

Малевич Олег Михайлович

«Со всею нежностью припоминать тебя…»

Со всею нежностью припоминать тебя, Опять вплотную подходя к апрелю, Кудрявую влюбленность теребя Ночною непокорною куделью. И ближе к свету счастье подносить, И ждать, когда последний в доме ляжет… Она скользит, запутанная нить Из песенной, из вылинявшей пряжи. Поют в руках резные челноки, Поют стихи над мертвыми листами, — Им не белеть наутро у реки Тяжелыми и влажными холстами. В последний раз послушная строкам Любовь журчит и бьется, как живая, Чтоб умереть по темным сундукам, Невиданным приданым истлевая. 1934 «Меч». 1934. № 17

РАССТАВАНИЕ

Распускают вокзалы вязальные петли, И по рельсам расходятся,

брызнув, дымки; Ты проходишь по залу в звенящем рассвете И в закинутых жерлах считаешь клубки. Это птицы слетелись на зов отовсюду По железным межам с потревоженных скал, Но в привычном чаду окрыляется чудо И живет, как платок, что в дверях заплескал. Легкий купол клубится и никнет слюдою, И прощанье закинуто к небу пращой, Заалели ладони, летя чередою Перед солнцем, как перед огромной свечой. Ты проходишь по залу, и на циферблате Отраженье твое рубежи перешло, И платки, запрокинувшись, стали крылатей И летят журавлями сквозь сталь и стекло. И с подножки неопытной стаи метанье Ты увидишь, прикинув на вечность маршрут, И узнаешь, что крайняя птица отстанет И назад упадет через створки минут… …Лишь к тебе приобщенная в зове вокзала. Ворох розовых перьев сметя со скамьи, Небывалая нежность бессмертья бежала, Чтоб на сером перроне заплакать с людьми… «Скит». I. 1933

МАРУСЯ

Маруся отравилась…

Зачем же без оглядки, слишком скоро. Опять, опять, как много лет назад?.. Финал фальшив фабричного фольклора — В стакане вновь неотвратимый яд. Фатальным ожерельем на ключицах, На ветках — звезды, в небе — пустота… Под осень птицы улетают, птицы, И над тобою снова всплеск креста. Мари, Маруся, разве райской Мери Не райские стихи посвящены? Щеколдою задвинутые двери, В окне сентябрь, и в нем весы весны… Гармоникой растянутые ночи. Ладами слез налаженные дни, Туман из подворотни кажет клочья, Но под веночком волосы твои. И лишь в апреле, может быть, и ране. Ведь в марте тоже тает и томит, Опять тебя на землю тайно тянет, И ты плывешь над теми же людьми. И блеклый голос желтой запевалы, Перебирая песенную прядь, Ведет тебя неотвратимым жалом Смиренно жить и жадно умирать. «Скит». II. 1934

«Это будет первое восстанье…»

Это будет первое восстанье, Первый шорох в голубой золе, В час, когда твое дыханье станет Легче всех дыханий на земле. Отдыхая от земных пожарищ, Разве кто сегодня может знать, Что ты снова крыльями ударишь В черную истлевшую тетрадь, Высекая искры. Как от страха, Как от жара волосы легки. Два крыла, две рифмы, две руки Первенство отстаивали взмаха. И для них, наладивши черед, Всплески сил, раскинувши попарно, Ты опять одна в ночи пожарной, Но теперь возможен твой полет. Поверху, над самым черным дымом. Привыкая к счастью, не спеша, Мимо стана погорельцев, — мимо — Намечает путь душа. 1934 «Ночные птицы»

«Разобран лесок тропинками…»

Разобран лесок тропинками. По ребрышкам и бренча, С заминками и с запинками Проходит вода ручья. Как будто уже погонями Застигнута — ты бежишь, Зачерпываешь ладонями, Хоронишься за камыш. И смотришь, и снова кажется, Что там, в глубине руки, Шальное крыло развяжется И вылетят светляки. Сейчас из-под кожи выступит Живая голубизна, И выпорхнет кровь на выступы Из неживого сна. Горя легчайшими мушками От счастья и от стиха, Схоронится за подушками Гагачьей опушки мха. Чтоб вечером не заметили Настоящие светляки, Кто чертит синие петли Огнем у твоей руки. «Современные записки». 1934. Т. 56

«Отходя от сновидений ночью…»

Отходя от сновидений ночью Прямо к смерти, — спящих не задень… Во сто крат светлее и короче Мнится нынче неизжитый день. Не задень

лампады темно-синей, И легко на кладбище ступив. Очерти квадрат на балдахине По земле волочащихся ив. Чтоб лежать в земле тебе просторно. Чтоб былое детство отыскав. Желтый холмик кубиками дерна Обложили у высоких трав. Чтобы прямо на зарытом горле. Опуская белую ступню, Мраморные ангелы простерли Взмах крыла к лампадному огню. Чтоб, когда замшеют эти складки Мрамора на вскинутом плече. Ты бы все еще играла в прятки Вечером в гостиной при свече. Чтоб тебе был близок настоящий Детский и невозвратимый рай. Одеяла притянувши край, Мертвая, ты притворилась спящей. 1934 «Скит». III. 1935

ТЕЛЕГРАММА

Строчили провода над полем, По деревням и городам. Текли слова любви и боли, Летели стаи телеграмм… Пускай разгадан и оплачен Короткий радостный ответ — Телеграфист уездной почты Садится на велосипед. И радуясь, и подтверждая, И глядя вверх на провода. Послу, слетевшему из рая, Ты пишешь на бумажке: да. Чтоб, позабыв о мокром снеге И отстранив земное зло. Он звонко простучал коллеге Ответ в соседнее село. И долго помнил ночью лунной, Как плещет чуждая любовь, Что пели провода, как струны, Стекая в венчики столбов… 1934–1935 «Городской ангел»

ПРИГОРШНЯ ЗА ГРОШ

На лотках, на народном гуляньи. Из-под кучи расшитых платков. Розоватое зарево глянет, Целый ворох стеклянных стручков. На картоне, как будто — медали, Эти пуговки с грядкою дыр. Их разыщет из сказочной дали Прискакавший на смертный турнир. Будет долго искать по палаткам Перероет тряпье и найдет На железе, натянутом гладко, — На груди этот ворох пришьет. Леденцами они загорятся, И ребенок, напавший на след, Отстранит и шары и паяца И отвяжет литой эполет. Витязь, витязь, не торопитесь, Там на площади, на краю, Вам покажут, как дама и витязь Обвенчались в рогожном раю. И как пригоршни этих кружочков — Этих пуговиц с ангельских лат, Продевает красавица в мочки И считает свой розовый клад. Все сокровища этого мира Мы на сердце своем унесем, Приходите скорее с турнира За моим деревянным конем. 1934–1935 «Ночные птицы»

РОЖДЕСТВО I

Под крышей стынущего дома Сама почти что не жива, Забвенья легкою соломой Ты перекладывай слова. Твои созревшие полеты И прозвучавшие слога, Как лучших фруктов позолоту. Хранят до срока погреба. Зима страницы залистает, Зима забудет звонкий клад, Когда на окнах зацветает Тропический бесплодный сад. Но вот в столовую метели По очереди, по одной, Под тающею пеленой Пропустят срубленные ели. На крест подножьем опираясь, Они глядят, как из бумаг Выходит легкий ватный заяц И чей-то небывалый флаг. И яблоки, вдыхая хвою, Увидят снова между хвои. Как встанешь ты почти живою, Как воскресает голос твой. Твой голос радостный и зримый, Крылатый сбереженный стих, Взлетает выше херувимов На нитках бледно-золотых. 1934–1935 «Ночные птицы»

РОЖДЕСТВО II

Пахнет детство орехом в меду, Пахнет детство эмалевой краской, Рождество раскатилось на льду И к дверям привязало салазки. А сочельник в закрытых дверях Тщетно скважину хочет расширить. Там в гостиной серебряный прах На почти изумрудной порфире. Там в гостиной твой маленький брат Станет рыцарем без посвященья, Ты одна принимаешь парад, Задыхаясь от восхищенья. Но потом, заслонясь от огня, Что играет на золоте брони, Ты небрежно погладишь коня И хлопушкой покормишь с ладони. Ведь уже подсказали огни, Что на завтра, на после обеда. Хорошо бы сюда пригласить Синеглазого сына соседа… 1934–1935 «Ночные птицы»