Поезд на Солнечный берег
Шрифт:
– АДА!!!
И эхо вернуло его крик, потому что Ады уже не было.
Сон тридцать пятый
Ночь была черна, как замыслы злодея. Бледнолицая луна притворялась, что светила, но от ее ровного мерцания мрак только густел и мрачнел. Вдоль полуразрушенной стены, стелясь по земле, пробиралась какая–то фигура, закутанная в плащ; видны были лишь красные горящие глаза, да изредка слышалось тяжелое дыхание, которое неизвестный тщетно пытался затаить. Ровно на девять секунд он остановился, чтобы убедиться, что его никто не видит,
– Нет, нет, нет, нет! – закричал Лаэрт, сбрасывая шлем. – Только не это!
– Что случилось? – спросил Амадей. Он сидел за столиком и играл в шахматы с хорошенькой мышкой из мышкетерского отряда, ушедшей в отпуск.
– Всюду любовь, – стонал Лаэрт, – всюду! О, как она мне надоела!
– Шах, Амадейчик, – промурлыкала мышка.
– Белые вводят четвертую ладью, – сказал кот. Он сделал ход и продолжал, обращаясь к вам пиру: – Если тебе не нравится виртуальный иллюзион, так и скажи. Я бы на твоем месте утащил Изольду, не раздумывая.
– Не люблю быть злодеем, – проворчал Лаэрт.
– Эта игра, – назидательно объяснил кот, – хороша тем, что ты можешь быть кем угодно и можешь оставаться в ней, сколько тебе влезет.
– А меня она раздражает, – упрямо твердил Лаэрт. – И потом, я уже прикончил лягушку.
– Да? – раздумчиво молвил кот, ставя шах мышке. – Лягушка – это, наверное, кто–то из предыдущих игроков. По–моему, ее там не было.
– Мне пора домой, – расслабленно протянул Лаэрт и поднялся в воздух. – Всего хорошего, пушистый.
– И тебе того же, кровожадный, – отозвался кот и вернулся к игре. Он вгляделся в доску и недоуменно вскинул брови. – Что такое? Черные совращают моего ферзя?
Лаэрт выпорхнул в окно, пошел по стене (вертикальной, как все стены) и, добравшись до своего этажа, юркнул в форточку. Вампир изнывал от скуки, потому что Филипп куда–то запропастился, и Лаэрту не с кем было ругаться. На всякий случай он показал нос зеркалу, в котором ничего не отражалось, но оно и на этот раз не удостоило его ответом. Неожиданно в соседней комнате раздался хрустальный звон, словно на пол уронили что–то хрупкое и чрезвычайно дорогое. Лаэрт подпрыгнул до потолка и нырнул в стену. Радость распирала его. Едва не устроив короткое замыкание, вампир вынырнул из стены и описал восьмерку в воздухе, собираясь плавно спланировать на шею Филиппу и гаркнуть ему в ухо: «Где же ты пропадал, старина?»
В комнате было темно: хозяин опустил черные стекла. Он сидел на диване; разбитые мыльные пузыри в беспорядке лежали у его ног. Локти Филипп поставил на колени, а руками обхватил голову. Он был такой
– А я у Амадея был, – сказал Лаэрт неловко, когда молчать было уже невозможно.
Он сел на краешек дивана. Филипп погладил его по голове. Глаза у Лаэрта стали совсем круглые и жалобные.
– Что же, хозяин, вы… вы ее нашли?
– Нашел.
Филипп не произнес этих слов; Лаэрт догадался, что он хотел сказать, только по беззвучному движению его губ.
– Такая буря, такая буря была, – торопливо заговорил вампир, – и град, и ураган, и просто тихий ужас…
– Все кончено, – сказал Филипп. – Этого больше не будет. Я обещаю.
– Почему? – спросил Лаэрт жалобно. – Почему не будет?
– Потому что – все, – ответил Филипп беспомощно.
Лаэрт уткнулся лбом в его плечо и зарыдал.
– Она вас не любит, – проговорил он, всхлипывая. – Все дело в этом, хозяин?
– Она? – как–то странно переспросил Филипп, глядя прямо перед собой строгим, застывшим взглядом. Лицо его постарело, в углах глаз обозначились морщинки. – Да. Конечно. Она любит меня. Просто, знаешь, она хотела меня уберечь. Разве я просил ее об этом? Но теперь все. Я сам больше не люблю ее, Лаэрт. Знаешь, она сказала мне, что она цветок.
Лаэрт вздрогнул.
– Правда, странно? И еще она говорила… говорила мне, что я ей дороже всех на свете. Я так хотел быть дорог кому–то, даже ей. – Филипп рассмеялся, и его смех резанул Лаэрта по сердцу. – Но ведь она не человек. Может быть, больше, может быть, меньше, но все равно не человек. Почему же свой последний полет я посвятил ей? Я не понимаю этого, Лаэрт.
– Вы… вы расстались с ней? – спросил вампир.
– Она ушла, – сказал Филипп горько. – Я больше никогда не увижу ее. Почему, Лаэрт? Почему?
Лаэрт отстранился, избегая молящего взгляда хозяина.
– Оставь меня, – сказал Филипп, отворачиваясь.
Лаэрт подошел к двери и бережно притворил ее за собой. Филипп даже не заметил эту странную перемену в поведении друга. Он думал об Аде, о радуге, о девушке, представшей перед ним среди пластмассовых кустов и колючей проволоки.
«Я никогда не должен был покидать тебя. Никогда. Зачем, зачем я сделал это?» И он не находил ответа. «Голокожее бесхвостое двуногое – так, кажется, говорил Амадей? Вот именно. Я поступил, как голокожее бесхвостое двуногое. Ада, как бы я хотел выразить всю мою любовь к тебе! Но теперь уже поздно… слишком поздно».
Он очнулся от своих мыслей только тогда, когда услышал выразительный кашель. Лаэрт стоял в дверях с увесистым рюкзаком, из которого торчали лыжи, удочки и еще какие–то туристские приспособления.
– Ты куда? – спросил Филипп.
– Пообщаюсь с народом, – уклончиво ответил вампир, – поброжу по белу свету, погляжу, что на нем делается.
– Ты уходишь? – спросил Филипп.
Лаэрт вздохнул и свесил голову.
– Но… – Филипп остановился. – Что ж, счастливого пути. Ты всегда был свободен.