Поездка в горы и обратно
Шрифт:
Ничего подобного не доводилось слышать и квартирантке. Улыбнулась смущенно. Казалось, порвется криво сшитый неопытным хирургом уголок губ.
— Когда познакомились, думала: квочка. Оказывается, вы настоящая лиса. Лиса!
— Лисой мне больше нравится быть, чем квочкой! Даю вам время подумать. Видите, не такая уж я плохая. — И Лионгина очаровательно улыбнулась одной из своих будущих улыбок.
Квартирантка смолчала, еще не убежденная, но ошеломленная.
Браво, ты победила! Твоя улыбка и в самом деле необыкновенна, но как повернуться и выскользнуть, не покачнувшись?
Очухалась она на лестнице, всем телом повиснув на перилах. Висела между небом и землей, и некому было протянуть ей руку помощи.
Беззвучно открылась дверь кабинета, хотя не должна была открываться — за порядком следила зоркая и услужливая секретарша. Гертруда стояла в дверях и оглядывала приемную, как полководец — поле боя. Интуиция шепнула, что в сети может оказаться редкая рыбка. Только бы ее не спугнули! Холодноватый, все видящий и словно бы ни на ком не останавливающийся взгляд пригнул головы, заскрипели стулья. Боятся ее посетители, подумала Лионгина, а я больше всех, хотя пришла не просить, а в глубине души она боится меня.
— Следующий?
Повелительным жестом Гертруда преградила дорогу мужчине с высоким белым лбом и вялыми, словно от жары набухшими ушами.
Она молниеносно оценила и посетителя, и протянутую им бумагу.
— У вас не слишком срочное дело. Подождете!
— Я уже полдня сижу! — вскочила со стула женщина в огромном желтом берете, выросла, как экзотическое растение.
— Вы ждете всего двадцать минут. Ваша соседка справа пришла гораздо раньше. — Гертруда по-деловому взглянула на свои мужские наручные часы и улыбнулась женщине деревенского вида в платочке, которая от уважения разинула рот.
— Я с работы! Поймите, мы работаем! — взвизгнула франтиха.
— А эти люди, по вашему мнению, баклуши бьют? — Гертруда повела головой на сидящих вдоль стен, на раскладывавшую бумагу секретаршу, которая только что устанавливала очередь, и крикунья обмякла под своим беретом, как трухлявый гриб.
— Я подожду… когда кончите прием… — Лионгине было неловко, что суровая начальница, раскидав всех по сторонам, подняла ее и ведет под руку.
— Как вам у нас нравится, Лионгина?
— Трудно сказать… не понимаю. — На Лионгину удручающе подействовала приемная — какие-то безликие люди: огромный берет, набухшие уши, грубый платок — больше ничего не запомнилось. Удивилась, что кабинет Гертруды столь велик, мебель под орех, много стекла. Гертруда была в темно-синем шерстяном платье, перетянутом блестящим пояском, выглядела молодо и элегантно — иначе, чем дома, где суровела и сковывала других.
— Тебе, детка, следует прийти в себя. — Обогнув огромное кресло, присела на стул. — Кофе будешь пить? Чай?
— Там люди…
— Не переживай. Не государство у них, они у государства тянут. Любыми возможными и невозможными путями стараются выбить больше, чем положено. Ну, а наш долг… — Она засмеялась, и стало ясно, что не так-то просто вытянуть из нее лишнюю копейку.
— Завидую вам, Гертруда, — вздохнула Лионгина, обегая взглядом просторный, сверкающий кабинет. — Я с одной наглой квартиранткой не могу управиться.
— Все-таки я заставлю тебя выпить кофейку. — Фамильярные нотки в голосе выдали радость Гертруды. Она ждала этого часа, ждала с нетерпением и страхом.
Неслышно вошла секретарша с кофейником, Гертруда решительно открыла дверцы буфета, вытащила пузатую бутылку.
— Начальник, как бы это тебе сказать, личность бесполая. — Улыбнулась, поймав вопросительный взгляд гостьи. Пододвинула ей рюмку, нацедила и себе несколько капель. — Кончишь учебу, возможно, тоже выбьешься в начальники. Учись!
Лионгина послушно зажмурилась, отхлебнула коньяк, и жар из груди хлынул в глаза, выдавил влагу.
— Ну, ну, держись. — Гертруда потрепала ее по плечу, ненавязчиво успокаивая. Лионгина почувствовала, что расслабляется, принялась рассказывать о своих затруднениях.
— То, что могу я вам посоветовать, Лионгина, — пока гостья говорила, Гертруда сменила позу и сидела выпрямившись, величественная, полузакрыв глаза, словно беседуя сама с собою, — мне и самой не по душе. Прослышав, что кто-то так поступил, я, безусловно, осудила бы его. Но нас с вами, Лионгина, — она пристегнула и себя, почувствовав, как вздрогнула при этом Лионгина, — оправдывает одно — Алоизас.
Из ее стеклянных глаз сочился холод, студил Лионгине лицо, грудь.
— Что же вы предлагаете?
— Обменять обе квартиры на одну большую.
— Куда же мы денем маму?
— На какое-то время возьмете к себе.
— Говорите все как есть, Гертруда! Одну подлость за другой делаю, говорите, пока не очухалась. Может, никогда и не очухаюсь, но… Говорите скорее!
— Необходимость — не подлость. Потом сдадите мать в инвалидный дом.
— Да кто ее примет, если живет у дочери?
— Положитесь на меня. Есть не только прямые дороги, но и окольные. Моего влияния на такое дельце хватит, но процедура, предупреждаю, не из самых приятных.
— Гадко, правда? Можно еще глоток?
Гертруда наклонила бутылку, плеснула на донышко. Как ядовитое лекарство больной, подумала Лионгина.
— Мне было бы легче, если бы вы представили справку…
— Какую?
— Ну, что ждете ребенка. Вы молодая женщина…
— Это невозможно. Меня предупредили после второй операции, что не смогу рожать.
— Прогнозы бывают ошибочными. Наконец, нам важна только бумажка.
— Ложь на лжи. Коварство на коварстве! И все это должна делать я?
— Не делайте. Тогда квартирантка отправит в могилу мать и вдобавок захватит принадлежащую вам жилплощадь. Вообще, Лионгина, вы слишком драматизируете все. По-моему, вашей матери в инвалидном доме будет лучше.
— О том, где ей лучше, не будем говорить. А что скажет Алоизас?
— Что может сказать маленький ребенок? Он витает в облаках. Бытовые заботы его раздражают, выбивают из колеи. Да если ему и не понравится акция, наша с вами акция, — поправилась она, снова почувствовав, как вздрогнула Лионгина, — вам он все простит. Мне — нет, вам — да! — Стеклянные глаза лукаво сверкнули. — Неужели сомневаетесь?