Поэзия народов СССР XIX – начала XX века

Коллектив авторов

КАВКАЗ

Главой над Понтийским встает побережьем, Скалистой стопою на Каспие свежем, Простерт меж морями Кавказ-Голиаф, Все дивные дива творенья собрав. Там — грохот обвала, здесь — праздник природы. По скатам ребристым, по глыбам породы Свирепые реки, сломавшие льды, Несут орошенье в поля и сады. Закутанный тучей шелом великана Сверкает резьбой ледяного чекана, Но время наступит, и рухнет шелом, — Лавиною скатится в горный пролом. Скольженье, мельканье, таинственный трепет… Там вьюга чудовище странное лепит, Там новая вьюга столбом завилась И прянула в бездну, исчезнув из глаз. Ревет ураган, и туманные клочья Влачатся, и утро становится ночью. Гляди, — затрещала земная кора, И хлябью потока разверзлась гора. Там лес строевой закачался под ветром, Дорога обвалом засыпана щедрым. Один только высится кряж голубой И распоряжается жизнью любой. Но выглянет солнце, — и в отблесках ранних, Здесь гул водопада, там льда многогранник, Создания нечеловеческих рук Алмазом и золотом вспыхнули вдруг. Любая

былинка — творенья частица. Жизнь искрится, блещет и жаждет вместиться В цветочных кошницах и сочных плодах, На склонах кудрявых, в зеленых садах. На круче опасной, у склона лесного Не встретит беспечный олень зверолова. Он свесил рога и глядит, как внизу Нестрашные молнии мечут грозу. И тур, что ловчее оленя и выше, Добрел до ущелья, где синею крышей Свисает над ним неприступный ледник, И зверь замычал и к теснине приник. Когда-то давно к этим жутким отвесам Титан Прометей был прикован Зевесом, И коршун клевал его печень века, И мчались над плахой его облака. Но время пришло, и к расселине узкой Явился воспитанный в армии русской Герой Цицишвили, и Терек смирил, И в скалах широко врата растворил. И армия Севера в славе железной Шагнула на кряж и, не дрогнув над бездной, Кремневую молнию сжала рукой И склеп раскрошила солдатской киркой. Гряда великанов на вызов металла Рыдала отгулами и трепетала. Но дети Иверии поняли: тут В их светлое Завтра дороги ведут.

ГРИГОЛ ОРБЕЛИАНИ (1804–1883)

ПЛАЧУЩЕЙ Н(ИНЕ) Ч(АВЧАВАДЗЕ)

Если, друг мой, в час свиданья Ты полна изнеможенья, Если впрямь твои страданья — Не каприз воображенья, — О, приди ко мне, светило, Ляг на грудь мою, рыдая, Чтоб душа моя изныла, Скорбь твою перенимая. Если ж, друг мой, эти слезы — Только плод мечты чудесной, Если жемчуг пал на розы, Чтоб сиять росой небесной, — О, продли мое блаженство, Плачь еще! На целом свете Нет такого совершенства, Как живые слезы эти!

₁₈₂₉

ПИР

(Подражание Пушкину)

Люблю я пир, где царствует свобода, Где слово «пей!» с заката до восхода Над беззаботной слышится толпой; Где, веселясь за чашей круговой, Мы пьяный рог сменяем азарпешей; Где на исходе ночи догоревшей, Когда заря над городом встает, Ко мне моя красавица идет, Свой легкий стан в объятия склоняет И за разгул веселый упрекает.

ПРОЩАНИЕ

На лепестках едва открытой розы Роса небес сверкает и горит. Не так ли, друг мой, медленные слезы С твоих печальных катятся ланит? Мой милый друг, в минуту расставанья, О, как ты мне безмерно дорога! И как умерю я твои страданья, Как осушу печали жемчуга? Я слез не лью, и страшной немотою Опять окован бедный мой язык: Пустым словам, затверженным толпою, Моей любви вверять я не привык. Лишь только призрак чувства многословен, Язык любви не есть язык глупца, И не найдется в нем таких диковин, Чтоб всю любовь исчерпать до конца. Вот почему так страшно сердце гложет Пылание бестрепетных страстей. Оно наружу вырваться не может, Но тело прожигает до костей. Лишь слабый сердцем любит по-иному. Его любовь — упавший с гор поток: Упавший с гор, поток подобен грому, Но средь долин он мал и неглубок. Такое сердце стоном и разлукой Свою любовь развеет без труда И, незнакомо с длительною мукой, Вернется к жизни, легкой, как всегда. Но есть сердца, подобные граниту, И, если чувство врезалось в гранит, Не властно время дать его в обиду, Как и скалу оно не раздробит. Пока восходит солнце надо мною, Пока луна не остановит бег, Пока живу я жизнию живою, — Мой милый друг, я твой, я твой навек!

ЛИК ЦАРИЦЫ ТАМАРЫ В БЕТАНИЙСКОЙ ЦЕРКВИ

Твой светлый лик Исполнен красоты, Твой взор небесный светит, как денница. Склонясь у ног твоих, Ловлю твои черты С благоговейным трепетом, царица! Какой восторг Стесняет сердце мне, Как сотрясают грудь мою рыданья! О, если бы я мог С тобой наедине Не вспоминать народные страданья! Но все темней На сердце у меня, Куда ни глянь — везде одни руины… О славе прошлых дней Иверия твоя Забыла в эти черные годины. Как смутный сон, Как невозвратный сон, Исчез в веках расцвет твоей державы. Из тьмы седых времен Лишь мне сияет он, Чтоб не погиб я без любви и славы. На склоне лет, В годину тяжких бед Пришел к тебе я бедным и скорбящим. Склонись на голос мой, Взгляни на край родной, Благослови крестом животворящим! Чтоб расцвела Иверия опять Среди народов, как в былые годы; Чтоб церковь обрела Господню благодать И просвещенье снизошло в народы! Чтобы воскрес Могучий наш язык, Сердца любовью к родине горели; Чтоб до глубин небес, Торжественно велик, Вознесся стих бессмертный Руставели! Чтоб, закален В страданьях и борьбе, Опять воспрянул гений иверийца! Но что тебе мой стон! Не внемлешь ты мольбе, И только в небо смотришь ты, царица! О мать моя, Иверия моя! Откуда ждать на слезы мне ответа? Униженный, больной, Я сын печальный твой, И в сердце ни надежды, ни привета! Пройдут года… Ужели в свой черед Не расцветет земля моя родная? Ужели никогда Добычи не вернет Проклятый ворон, в поле улетая? О грозный мир! В тебе пощады нет. Как беззащитны мы перед судьбою! Где слава — наш кумир, Наш неизбывный свет? Ужель ее мы видим пред собою. Среди лесов В глухом монастыре, Где вековые свесились чинары. Где смотрит в глубь веков Сияющий горе Небесный лик божественной Тамары?

ВАXТАНГ ОРБЕЛИАНИ (1812–1890)

ДРЕВНИЙ ДМАНИСИ

От отцов моих и дедов ты достался мне, Дманиси! Но чего я жду, Дманиси, от твоей бесплодной выси? Высока скала крутая, грозный каменный отвес, Не цветет кругом долина, не бежит на склоны лес, Плуг не бродит неустанно по хребтам твоим бесплодным, Ты не радуешь владельца голубым ручьем холодным, Нет здесь лоз, чтоб щедрым сбором утолил я скорбь свою. Чтоб, вином твоим согретый, стал причастен забытью. Человек ступать не смеет по глухим твоим дорогам. Если не был ты доселе благосклонно узрен богом. Если нынче ты, Дманиси, непригоден ни к чему, — Отчего ж ты, бесполезный, дорог сердцу моему? Но ведь замок — тот, что скалы обнимает здесь сурово, Башня крепости могучей, храм — прибежище отцово, Древле — гордые твердыни, ныне — тишина и прах, — Это все — страницы книги, предком писанной в веках. Пред тобой стою, Дманиси, твой владелец и потомок, Как и ты, последыш славы, зданья мощного обломок, Пред тобой стою поникший, горькой памятью томим, — И живет, цветет волшебно все, что мнилось мне былым. Но зачем так сладко сердцу вспоминать о том, что было, Что ушло и не вернется, что томительно и мило, Что терзает мысль и душу, надрывает стоном грудь? Полно, сердце! Сон минувший, смутный сон скорей забудь! О, исчезни, мой Дманиси! Сгинь навек, скала седая! Ты не стой перед очами, грудь мне памятью терзая!

КАXЕТИЯ

Кто роком придавлен, чья жизнь безутешна и сира, Кто радостных дней на печальной земле не обрел, Чье скорбное сердце навеки замкнулось для мира, Кто жизнь называет сцепленьем бессмысленных зол, Пусть тот, для кого вся природа нема и сурова, Мне руку подаст! На вершину взберемся мы с ним: Там сердце его для желаний пробудится снова, Погаснувший взор оживится сверканьем былым. Постигнет он снова отрады и скорби земные, Минувшего счастья познает ликующий свет, И грудь его снова стеснится, как будто впервые Священной любовью он страстно и нежно согрет. На небо и землю он глянет воскреснувшим оком, Едва перед ним развернется, безбрежно цветя, Наш солнечный край, зеленеющий в круге широком, — Прекрасный эдем, первозданное божье дитя. Едва он увидит снега, что синеют по кручам Подоблачно-гордых, лесистых, взмывающих гор, Увидит наш дол с многоводным потоком могучим — То бурным средь скал, то струящимся в тихий простор, — Вновь жизнь воскресит он, несбыточной радостью мучим Для нового счастья раскроются сердце и взор. Когда же и я, о Кахетия наша родная, С вершины Гомбори взгляну на равнину твою? Когда, о, когда, созерцаньем свой взор насыщая, Наполненный кубок во здравье твое изопью?

НИКОЛОЗ БАРАТАШВИЛИ (1817–1845)

СУМЕРКИ НА МТАЦМИНДЕ

Люблю твои места в росистый час заката, Священная гора, когда твои огни Редеют и верхи еще зарей объяты И по низам трава уже в ночной тени. Не налюбуешься! Вот я стою у края. С лугов ползет туман и стелется к ногам. Долина в глубине, как трапеза святая, Настой ночных цветов плывет, как фимиам. Минутами хандры, когда бывало туго, Я отдыхал средь рощ твоих и луговин. Мне вечер был живым изображеньем друга. Он был, как я. Он был покинут и один. Какой красой была овеяна природа! О небо, образ твой в груди неизгладим. Как прежде, рвется мысль под купол небосвода. Как прежде, падает, растаяв перед ним. О боже, сколько раз, теряясь в созерцаньи, Тянулся мыслью я в небесный твой приют! Но смертным нет пути за видимые грани, И промысла небес они не познают. Так часто думал я, блуждая здесь без цели, И долго в небеса глядел над головой, И ветер налетал по временам в ущелье И громко шелестел весеннею листвой. Когда мне тяжело, довольно только взгляда На эту гору, чтоб от сердца отлегло. Тут даже в облаках я черпаю отраду. За тучами и то легко мне и светло. Молчат окрестности. Спокойно спит предместье. В предшествии звезды луна вдали взошла. Как инокини лик, как символ благочестья, Как жаркая свеча, луна в воде светла. Ночь на Святой горе была так бесподобна, Что я всегда храню в себе ее черты И повторю всегда дословно и подробно, Что думал и шептал тогда средь темноты. Когда на сердце ночь, меня к закату тянет. Он — сумеркам души сочувствующий знак. Он говорит: «Не плачь. За ночью день настанет. И солнце вновь взойдет. И свет разгонит мрак».

_1833–1836

ТАИНСТВЕННЫЙ ГОЛОС

Чей это странный голос внутри? Что за причина вечной печали? С первых шагов моих, с самой зари, Только я бросил места, где бежали Детские дни наших игр и баталий, Только уехал из лона семьи, Голос какой-то, невнятный и странный, Сопровождает везде, постоянно Мысли, шаги и поступки мои: «Путь твой особый. Ищи и найдешь». Так он мне шепчет. Но я и доныне В розысках вечных и вечно в унынье. Где этот путь и на что он похож? Совести ль это нечистой упрек Мучит меня затаенно порою? Что же такого содеять я мог, Чтобы лишить мою совесть покоя? Ангел-хранитель ли это со мной? Демон ли, мой искуситель незримый? Кто бы ты ни был, поведай, открой, Что за таинственный жребий такой В жизни готовится мне, роковой, Скрытый, великий и неотвратимый?

₁₈₃₆

МОЕЙ ЗВЕЗДЕ

На кого ты вечно в раздраженье? Не везет с тобой мне никогда, Злой мой рок, мое предназначенье, Путеводная моя звезда! Из-за облаков тебя не видя, Думаешь, я разлюблю судьбу? Думаешь, когда-нибудь в обиде Все надежды в жизни погребу? Наша связь с тобой, как узы брака! Ты мне неба целого милей. Как бы ни терялась ты средь мрака, Ты мерцанье сущности моей. Будет время, — ясная погода, Тишина, ни ветра, ни дождя, — Ты рассыплешь искры с небосвода, До предельной яркости дойдя.