Поговори со своей тенью
Шрифт:
— Я не верю, что это любовь. Это черт знает что, только не любовь!
— Бессмысленный разговор. С чего ты взял, что разбираешься в чувствах? Уж в чем в чем…
— Ах, да! Я и забыл! Ты же отказываешь мне в наличии души! Значит, вы едете на Селигер. На базу, принадлежащую клубу? — спросил брат и сам же ответил: — Ну куда же еще!
— Так что извини: разбирайся со своей женой сам. Слетайте за границу. Или в Сочи. Вдвоем. Думаю, что вам не нужен третий. Леночке уж точно.
— Ладно, — сумрачно сказал брат. —
— Ну раз понял, тогда пока. Леночке мой пламенный привет и пожелание счастья.
— Да. До свидания, Саша.
— Целую, милый.
И я положила трубку. Чего это Великий Будда так суетится? Не к лицу ему. Оно, лицо это, словно застыло навеки. А мне надо собираться на Селигер.
…Вечером одиннадцатого позвонил Смеляков и спросил:
— Как настроение?
— Состоится, — кратко ответила я за нас обеих.
— Что, путешествие? — рассмеялся он. — Оригиналка! Ну, до утра. Позвоню.
— И мы спустимся, — сказала я уже гудкам в телефонной трубке.
Встали мыв половине шестого утра. Фиалка не выспалась. Она вообще была страшная соня и вставала поздно. Поэтому, зевнув, сказала:
— Общайся с ним сама. А я подремлю.
Когда Глупая Пучеглазая Лягушка полезла на переднее сиденье, Смеляков промолчал. Вздохнул украдкой и, только когда отъехали от дома, высказался:
— В своем репертуаре.
То есть стройные обнаженные ножки рассматривать ему не придется, а потертая джинса — замена неважная. Ничего, внимательней будет следить за дорогой.
— А вообще-то я соскучился, — высказался он, выруливая на шоссе.
— По ком? — осторожно спросила я.
— По Виоле, разумеется! Уж не по Глупой Пучеглазой Лягушке! Ха-ха! Надо же было такое придумать!
— Придется в пути удовольствоваться ее обществом, — сухо сказала я. Фиалке надо как следует выспаться, ведь ей ублажать Смелякова целых три ночи! Мне надо ее поберечь.
— Вообще-то она забавная, — покосился на меня Смеляков. — Но напрягает.
Я промолчала. Фиалка спала, и его бессмертная душа была целиком и полностью в моем распоряжении. Так мы ехали минут десять.
— Ну раз ты решила побыть Глупой Пучеглазой Лягушкой, расскажи мне что-нибудь забавное, — заговорил наконец Смеляков.
— Например?
— В чем ты еще разбираешься, кроме боулинга? Вообще: какое у тебя образование?
— Высшее педагогическое. У меня диплом учителя математики.
— С ума сойти! Бедные дети!
— Не переживай: им мало меня досталось.
— А я уж испугался: при нынешнем дефиците учителей и такое чудовище могло бы работать в одной из школ!
— Чудовище?!
— Я имею в виду раздирающие тебя противоречия. И твой образ жизни. Ты так хорошо и правильно говоришь, а между тем…
— Между тем?
— Не хочу тебя обижать. Давай забудем. В конце концов наша задача какая? Приятно провести выходные! Мне надо расслабиться. Так устал!
И понеслась! Поскольку я молчала, Смеляков увидел во мне благодарного слушателя. Он был ничуть не лучше Великого Будды! То есть мог часами говорить о своей фирме и о том, какой он мудрый, талантливый, дальновидный руководитель! И какие изобретает способы, чтобы разрулить (еще одно модное словечко) сложившуюся ситуацию. За каких-нибудь два часа я убедилась в наличии у него всех пороков, какие только можно себе вообразить!
Он был тщеславен, потому что упоминал имена известных людей, с которыми ему довелось общаться, с таинственным придыханием. Ты видишь, милая, кто сидит рядом с тобой!
Он страдал чревоугодием, потому что следующей темой его монолога стали рестораны, в которых Смеляков обедал, опять-таки со знаменитыми людьми. И блюда, которые стоили баснословно дорого. Стоимость их Смеляков также произносил с придыханием, но с придыханием иного рода — здесь в его словах чувствовалось сожаление. Ты видишь, милая, каких денег мне на это не жалко, но, черт возьми, я же их не рисую!
И я заподозрила, что он жаден. Но тщательно скрывает это. То есть Золотая Середина оказалась вымученной. Он придерживается ее, но чувствует при этом напряжение. Или на него грядущий кризис так повлиял? Ох, как не хочется все терять! Никто из таких, как он, не хочет быть проигравшим, вот в чем дело! Но деваться некуда. В случае кризиса выигрывает только тот, кому вообще нечего терять.
И он был болтлив, потому что не давал мне и слова вставить. А когда мы дошли до отношений с Виолой, я поняла, что еще и развратен. Потому что предложил попробовать кое-что. Я, скромница эдакая, поморщилась: мол, это не к Глупой Пучеглазой Лягушке. Только подумала: где он смотрит такие фильмы? Уж наверняка не дома с женой!
Не дошли мы только до греха гнева, ибо я не успела его разозлить. Мы остановились, чтобы перекусить, отъехав от Москвы километров двести. А я уже от него устала. Фиалку, что ли, разбудить?
— Правильно сделал, что согласился на полторы штуки, — сказал Смеляков, собираясь вылезти из машины.
— В каком смысле?
— Зато сэкономил на психотерапевте, — серьезно пояснил он. — Мало кто может так долго меня слушать, а мне надо выговориться.
— А совещания на что?
— Ты не понимаешь. Разве я могу сказать подчиненным о своих сомнениях? Наоборот: даже если корабль идет ко дну, надо говорить только о том, что еще чуть-чуть и мы достигнем линии горизонта. Как все-таки здорово, что я тебя в свое время уволил!