Пограничная тишина
Шрифт:
— Есть! — Иван Александрович повернулся и вышел. Следом за ним выбежал и старшина. Догнав майора в коридоре, заговорил на ходу:
— А в чем встанут, та ще в парадной форме, те наши модники?
— Как — в чем?
— В какой обуви, извините за выражение?
— В той самой, какая на них есть.
— Чтобы начальник отряда видел такой цирк?
— Ничего не поделаешь...
— Пусть поменяют с теми, кто отдыхает, например, сержант Галашкин и Мельник...
— А Дегтярь?
— Болен. Руку обжег.
— На самом деле сильно обжег или сачкует?
— Порядком сварил...
— Может, когда гармошки делал?
— Говорит, что у плиты. Так разрешите, товарищ майор. На мою ответственность... Приму уж все на свою седую
— А у меня, думаешь, на плечах нет головы?
Майор вошел в дежурку, наперед зная, что замену сапог старшина давно уже организовал. Стоило только взглянуть на его усы, которые он то и дело приглаживал, на беспокойно бегающие глаза. За долгие годы службы начальник заставы хорошо изучил привычки Тихона Ивановича, знал и хорошие стороны и слабости; вот он сейчас испрашивал санкцию на замену, а когда уедет полковник, будет требовать укрепления дисциплины и наказания виновных.
Иван Александрович понимал, что с этими гармошками на голенищах солдатских сапог не так-то все просто. С каждым годом поступало на редкость разное пополнение, работать с ним становилось все труднее и труднее. Если раньше большинство ребят были с незаконченным средним образованием, то за два последних года военкоматы присылали только с десятилеткой. Пополнение это начинало свою сознательную жизнь в период массового развития телевидения, транзисторов, которых не делал только самый ленивый мальчишка; следом мутным потоком хлынула мода на магнитофоны. Что только там не записывается! Какой умопомрачительной мешанины там нет! Как и во все времена, молодежь всегда была чувствительна к разным новшествам, и, конечно, к моде. Только что закончилась «эра» брюк дудочкой, их сменили расклешенные, с волочащимися по земле задниками, откуда-то внезапно возникла манера укорачивать козырьки фуражек, носить ремень ниже пупа, напускать брюки на укороченные, сборенные голенища. Некоторые молодые солдаты привозили в армию свои моды, свою чисто юношескую строптивость, а вместе с нею чуточку всезнайства, иногда, к сожалению, клочковатую образованность. Школу одолевала перегруженность. Ребята порой получали не очень глубокие политические знания, поэтому вся моральная и прочая общечеловеческая «доводка» молодых парней ложилась на плечи офицерского состава. Недаром о трудновоспитуемых в народе твердо укоренилось мнение:
— Хулигана Петьку мать с отцом хотят отдать в армию... Там человеком станет.
Петьке этому нет еще и восемнадцати, а он уже несколько раз успел побывать в милиции, наведывался на дом к нему и участковый.
— Даже милиция не может с ним сладить!
— А выходит, армия сможет?
— Армия все может!..
Лестно офицерам получить от народа такую характеристику. Но вот практически заработать ее дело нелегкое.
Иван Александрович сидел в канцелярии и раздумывал об этой житейщине, а солдаты и сержанты, получив от начальника отряда благодарность, бодро и весело управлялись с сытным солдатским обедом.
Пообедав, шумным гуртом все идут на веранду «в солдатский клуб» — место курения возле ящика со щетками для чистки сапог. Предлагают друг другу сигареты, хохочут, при этом вспоминают старшину — любителя плотно покушать и богатырски поспать. Один рассказывает, как он упустил большущую щуку, другой — как бежал от попавшего на удочку угря. После таких веселых разговоров даже Ивану Александровичу захотелось разок-другой закинуть на канале удочку. Однако вместо этого он вызывает старшину и приказывает, чтобы тот привел всех троих модников, и обязательно в сапогах, которые они изуродовали.
Первым вошел сержант Галашкин, встал, откозырял, как положено. Поджав тонкие губы, избегая взгляда майора, стал глядеть куда-то в угол, где стоял сейф.
Старшина, басовито хохотнув, показал пальцем на измятые сапоги сержанта. Собственно, сапог, как таковых, можно сказать, на ногах и не было... Галашкин не ждал вызова и не успел, хотя бы немножко,
— Ну и ну! — Майор встал и, выходя из-за стола, покачал головой. Даже он не ожидал такого превращения. — Как вы могли, товарищ Галашкин! — Иван Александрович вдруг почувствовал, что он не знает, как продолжить этот нелегкий для обоих разговор.
Опустив ресницы, Галашкин молчал, на щеках его зарозовели пятна.
«Вроде дошло», — подумал про себя майор. Вслух же добавил: — Я бы, пожалуй, не поверил, если бы мне сказали, что сержант Григорий Галашкин пошел на такую дешевку. Этим могут заниматься только легкомысленные фигляры, а вы образцовый инструктор, с отличием закончили школу сержантского состава и вдруг...
— Позор! — вмешался Тихон Иванович.
— Погодите, товарищ старшина. Завтра, товарищ Галашкин, вам предстоит поездка на сборы. Вы так и поедете? — спросил майор.
— Как можно! — снова не удержался старшина.
Дежурный, рядовой Лукьянчик, что-то, видимо, напутал и ввел еще двоих модников, не дождавшись, когда выйдет Галашкин. А может быть, решил облегчить участь сержанта, зная, что при рядовых делать внушение младшему командиру не полагалось.
— Сержант Галашкин, вы свободны. Но имейте в виду, к этому разговору мы еще вернемся.
Откозырнув излишне вывернутой ладонью, Григорий вышел с мыслью о том, как он еще не провалился от стыда в подпол. Помигивая зеленым огоньком, тихо пел радиоприемник, постоянный свидетель многих душевных мук... Около него, младенчески поджав слегка надутые губы, стоял ефрейтор Мельник, чуть поодаль — повар Дегтярь с печальным, как у падшего ангела, лицом, в сапожках, совершенно непохожих один на другой.
Мельник надеялся, что с получением благодарности все их беды с сапогами окончены, они уж как-нибудь выправят их, придадут им хотя бы мало-мальски пригодный вид. Но не тут-то было. Оказывается, горести только начинались. Внезапная тревога, усиленное движение по заболоченным местам, а теперь вызов к начальнику заставы обнажили всю нелепость их затеи с сапогами.
Неожиданное появление этой модной болезни не поставило майора в тупик, он готов был к любым неожиданностям, а потому хорошо понимал, что заразу с гармошками крутыми мерами не вылечишь. Старшина, объявивший модникам беспощадную войну, сейчас хоть посмеивался, но начальнику заставы было не до смеха. Привычные методы уже не годились — время было не то, и парни были другими. Нужно было придумывать что-то новое. Несмотря на огромный опыт, Ивану Александровичу сейчас вдвойне было трудно. Мельник, например, совершил подвиг, забыв обо всем на свете, босиком догонял по болоту нарушителя. Вот они стоят перед ним — двое парней, с которых за год службы еще не совсем слетело домашнее оперение. Конечно, если случай этот, не вдаваясь в тонкости, посчитать обычным нарушением формы с порчей казенного имущества, то можно наказать согласно инструкции... Но майор в вопросах воспитания всегда шел несколько против течения и не признавал шаблона, который не одному ему набил оскомину. Историю с сапогами он рассматривал как вопиющее, но замаскированное нарушение воинской дисциплины, того святого порядка, на котором держится все ратное дело. Попытку такого нарушения нужно было решительно пресечь, но как?..
Начальник заставы молча, не спеша обошел вокруг виновников, нагнувшись, внимательно осмотрел изделие этих горе-щеголей и спереди и сзади. Мельнику и Дегтярю показалось, что это молчаливая, намеренно рассчитанная пытка, от которой можно было сгореть от стыда...
— Непостижимо! — Майор приподнял голенище поварского сапога и тут же отпустил — заутюженные гармошки покорно легли косыми, неровными складками. — Вот это мастерство!.. Товарищ Дегтярь?
— Слушаю вас, товарищ майор. — Повар, чувствуя, как горят щеки, сделал шаг вперед, не подозревая, какой подвох уготовил ему начальник заставы.