Пограничники
Шрифт:
— Поработаете пока под руководством товарища Акаловского, — сказал генерал, словно не замечая ее разочарования. — Всё. Идите.
Акаловский был не простой связист, а связист-бог, человек, специально созданный для того, чтобы повелевать радиосвязью. Еще мальчишкой он стал известным в Харькове любителем-коротковолновиком и имел право связываться со своими коллегами на всем земном «шарике». Перед войной работал в Харьковском электромеханическом институте и с началом войны создал удачную радиостанцию для партизанских отрядов — РПО; первые группы, ушедшие в неприятельский тыл, были оснащены рациями Акаловского, которые выпускал завод в Харькове.
Генерал Строкач любил и ценил молодого инженера не только за ум и талант, но и за скромность,
Он принадлежал к известной семье украинских революционеров. Мать его, Вера Евгеньевна Акаловская, вместе с сестрой Лидией еще в гражданскую войну при немцах, гайдамаках, Петлюре, деникинцах, пилсудчиках работали в киевском подполье.
Акаловские в чистоте берегли революционные, интернациональные и национальные, украинские традиции, неотделимые от их высокой духовной культуры и противостоящие мещанским, буржуазным взглядам на мир. Так, приемного сына старшая сестра вопреки нормативным мнениям записала на себя: Акаловский Игорь Верович — она и в самом деле была мальчику и за мать и за отца. С конца тридцатых годов обе сестры находились на Востоке, от них приходили редкие письма.
Когда немец подошел к Харькову, Игорь забеспокоился: в городе оставались его младший брат Ивась Акаловский и двоюродная сестра Майя Блакитная — дочь Лидии и известного украинского поэта и журналиста Василия Эллана, умершего в 1925 году; Майя только кончила школу, Ивася ждал девятый класс. Игорю с трудом, в последнюю минуту, без вещей и денег, удалось втолкнуть обоих в поезд, на котором курсанты-радисты ехали в Ворошиловград.
В городе курсы заняли помещение детского сада. Отгородили Майе простыней уголок, в котором сложили плюшевых мишек и тряпичных кукол. Когда начались занятия, Майя с Ивасем стали ходить на занятия по морзянке. Карточек хлебных и продуктовых у них не было, денег тоже (Майя увезла из Харькова семейные фотографии, мамины грамоты да однотомник Маяковского; и одета она была в красный кожух и козловые сапоги, как мама в двадцатом, когда ей было столько лет, сколько сейчас Майке, ее еще поляки чуть было не утопили в Днепре). Кормил Игорь, и курсанты помогали, отрывая от своего отнюдь не роскошного пайка. Игорь повел сестру и брата к начальнику курсов, чтоб они могли официально оформиться, но тот либо поостерегся, либо в самом деле права не имел никого брать:
— Все уже укомплектовано. Да и люди проверены… Подождите, через два дня приедет генерал Строкач, он решит…
Появился генерал, и они пошли к нему.
Сбивчиво объяснили, что хотят на курсы. Он оглядел их обоих и ответил, что курсы им не нужны, пусть уезжают. Где их родные? Выслушал, посмотрел пристально: надо все-таки ехать в Павлодар. Но они этого не хотели, они принялись доказывать, что их место на фронте. Майя, увидя: генерала не переубедить, — сказала о культе революционного подполья в семье, о том, что они с Ивасем знают азбуку Морзе — это был ее последний, самый сильный довод.
Генерал задумчиво сказал, что по биографиям их у него возражений нет. И он дает им месяц сроку: пусть догонят группу и на практике докажут, что хотят стать радистами.
— Как себя покажете, так и будет…
После нового, 1942 года в селе Меловом под Воронежем сдали экзамены. Майя сдала на радиста первого (высшего) класса. Начали вызывать к начальнику курсов «на переговоры». Группа комплектовалась из двух радистов: у первого рация РПО, у второго питание. «Я буду как ты и Вера в гражданскую», — писала маме Майя. Но ее все отставляли; причины были все разные — то здоровье слабое, то нужна радистом в штабе, то вовсе отводили глаза. Стала добиваться — посылали к старшему начальнику. Кинулась к Игорю (с братом не было никакой «семейственности» — здоровались и расходились):
— Ты меня бережешь?
— Нет, Макса, я не мешаю тебе. Меня, сама знаешь, тоже не выпускают…
Тогда решилась: надо к Строкачу. Он на других не станет кивать, решит сам.
— Товарищ генерал, почему мне не верят, не пускают лететь к партизанам? Я комсомолка, курсы кончила на «отлично». Вы мне уже помогли, помогите еще…
Он сказал без раздражения, но недовольным тоном:
— Чего вам не хватает? Или я должен всю жизнь этим заниматься?
— Я хочу бороться.
— А тут тоже борьба. У нас две руки — одна там, другая здесь.
— Я хочу быть той рукой, товарищ генерал.
— Это не женское дело. Все девушки должны остаться при штабе. А мужчины-радисты пойдут туда — стрелять, тонуть в болотах, передавать нам радиограммы…
И тут она заплакала. И Строкач утешил: обещал «посодействовать», чтоб ее послали на задание. Но для Майи испытания еще не кончились.
Вызвали коммунистов. Она вновь рассказала свою биографию, о маме и тете Вере рассказала. Согласился Коваленко, судья с Кировоградщины. В самолете он все рассказывал ей о своей жене Оксане, какие у нее были косы. 12 марта их выбросили. В 130 километрах от места предполагаемой высадки. Внизу шел бой партизан с немцами. Начинался рассвет, и снежное поле, на которое они опускались, казалось Майе ядовито-голубого, очень приметного отовсюду цвета.
Коваленко получил пулю в грудь. Майя глотала снег и вытирала лицо, чтобы встретившие их партизаны не видели ее слез. Потом они собирали по полю грузовые мешки, принесли даже том Маяковского, прихваченный Майей в немецкий тыл. А она послала отсюда первую свою радиограмму, принятую Галей Бабий, завершив ее традиционной цифирью: «73-С» и «88» — «наилучшие пожелания», «целую»…
Из вражеского тыла вышла малая часть отряда Ивана Копенкина во главе с начштаба Николаем Подкорытовым. Подкорытов, человек смелый, умный, думающий, своим суровым и правдивым рассказом о партизанской одиссее лишний раз подтвердил давно вынашиваемые генералом Строкачем мысли о необходимости более широкого, целенаправленного, планомерного технического оснащения борьбы в тылу врага, разгоравшейся все сильнее. Отряды Ковпака, Сабурова, Емлютина, Дуки, бывшего командира-пограничника Наумова стали грозной для врага силой потому, что их деятельность корректируется штабом, они связаны «радиомостом» не только с УШПД, но и между собою. Совершенствование методов руководства движением со стороны штаба прямо-таки необходимо.
Надо безотлагательно просить помощи у Центрального штаба партизанского движения, у Ставки! К этому выводу пришел генерал Строкач.
Скромный, непритязательный в быту, любящий свое дело и умеющий работать отреченно, самозабвенно, он в интересах дела сейчас готов был адресоваться в самые высокие инстанции, вплоть до личного обращения к Верховному Главнокомандующему. Гремела на весь мир битва в Сталинграде, судьба войны решалась на берегах Волги, и в этот час Красной Армии огромную помощь оказывали партизаны и подпольщики. Их вклад в будущую победу может стать стократ большим, если движение получит необходимую помощь. Вопросы, связанные с новой, более значительной ролью партизанского движения, тревожили, конечно, не одного Строкача. Они назрели в масштабах всей страны, и вот пришло время их решать.
Осенью, когда генерал Строкач вслед за передислокацией в столицу штаба сам приехал в Москву, его вызвали в Ставку к Верховному. Незадолго перед этим руководитель ЦШПД генерал Пономаренко и командиры больших партизанских отрядов Украины были на приеме у Сталина, и здесь было принято решение об организации крупных рейдов на Правобережную Украину силами партизанских соединений Ковпака и Сабурова. Таким образом, получил развитие план, который давно волновал командующего партизанским движением на Украине. План обсуждался на заседаниях ЦК республики, и Сабуров и Ковпак получили задания разведать перспективы рейда. Когда были намечены маршруты тысячекилометрового невиданного рейда, о них доложили в Ставку, и там они получили одобрение. Верховный при этом сказал, что активная помощь партизан, на которую Ставка рассчитывает, значительно сократит сроки окончания войны. Было ясно: деятельность партизан получила высокую оценку.