Пограничными тропами
Шрифт:
— Водой до костей пропитался, — прижимаясь к Краюхину, с трудом проговорил Сергей.
Краюхин раздел солдата — стащил шубу, валенки и шаровары, завернул его в свой теплый, сухой полушубок. Прикасаясь к Кедрову, он чувствовал, как тот вздрагивает всем телом, как выбивают дробь его зубы.
— Возьми мои валенки и штаны.
— Не надо, Вася. Лучше уж одному мерзнуть…
Краюхин как будто не слышал возражения. Сел на отжатый полушубок Кедрова, снял с ног валенки и штаны.
— Бери! — бросил он их Кедрову, а сам стал одеваться в сырое.
Возражать было бесполезно —
— Вот так-то лучше! — довольно сказал Краюхин.
Они долго возились с Игруном, пытались вытащить его на лед, но ничего сделать не могли. Пролом был узкий… Игрун упирался грудью и боками в зубчатую кромку, испуганно храпел, стараясь подняться на дыбы, выбросить на лед передние ноги, но, обессиленный, снова опускался в воду.
— Садись на Громобоя и быстро на заставу! — вытирая рукавицей сырое лицо, сказал Краюхин.
— Не оставлю коня, — тихо ответил Кедров. — Ты, Вася, мог бы оставить Громобоя в такой беде? Мог бы?
В голосе солдата чувствовалось упорство, Краюхин больше ни о чем спрашивать его не стал, подбежал к Громобою, вскочил в седло и мгновенно исчез в снежной мгле…
Кедров лег на лед и, вытянув руку, стал гладить Игруна по обледенелой, вздрагивающей шее. В выпуклых глазах коня уже не было прежнего огня, они смотрели печально.
Медленно приближался зимний рассвет. Мгла постепенно редела, отступала к лесистым берегам. Ветер не прекратился и на утренней заре, а мороз крепчал. В сухих валенках и шароварах, в просторном полушубке с богатырского плеча Краюхина было тепло и уютно. Кедров подумал о Краюхине, который, не задумываясь, поскакал на заставу, навстречу леденящему ветру в промокшей насквозь одежде. Кедров знал Краюхина как пограничника, надежного на службе, твердого в любом трудном деле, но не предполагал, что у этого скуластого, грубоватого парня такая душа…
Сергей вновь глянул на мерзнущего в проломе Игруна. Ему показалось, что Игрун вот-вот упадет на дно реки, утонет. Кедров порывисто вскочил со льда, ухватился за гриву Игруна и соскользнул в пролом. Дальше все произошло как-то само собой: он уперся плечом в грудь коня, обхватил его шею руками. Игрун тоже плотно прижался к своему хозяину, положил голову ему на лопатки. Кедров чувствовал, как тяжко вздрагивает конь всем своим телом. С этой минуты солдат забыл обо всем на свете. Он сильнее и сильнее подпирал плечом грудь коня, прижимая его бок к кромке льда, чтобы не было пространства ни слева, ни справа, куда бы они могли свалиться. Кедров понимал, что если упадет Игрун, то он подомнет и его самого…
— Неужели не могли запомнить, где он остался?.
— Говорю, товарищ капитан, у седьмой вешки… Но ее, проклятую, ветром сбило…
— Надо было поставить. Может, он уже погиб, раз не откликается. Эх, Краюхин, Краюхин!..
Как во сне, Кедров слышал знакомые голоса, но не мог открыть рот, пошевелить языком. Голоса то приближались, то снова отдалялись, а потом глохли совсем. И в эти минуты было так страшно, охватывало такое бессилие, что, казалось, не будь рядом Игруна, он непременно бы свалился в воду…
Вдруг кто-то крикнул рядом:
— Быстрее
Кедров не помнил, как вытащили его на лед, переодели в сухую одежду, положили на сани и повезли на заставу…
Пять недель пролежал Сергей в госпитале с крупозным воспалением легких. Игрун довольно легко перенес это ледяное купание. Когда его вытащили из пролома, он так рванулся с места, что под его тонкими ногами только снежная пыль завихрилась да над рекой загудело отчаянно радостное ржание.
На заставе коня растерли крепкими соломенными жгутами, покрыли теплой попоной, влили в рот стакан спирту. А затем долго гоняли по манежу. Поэтому все обошлось благополучно, только спокойнее, осторожнее с этого дня стал Игрун.
Когда Кедров вернулся из госпиталя, то в свободное от службы время друзья почти не видели его в казарме.
— Опять пошел Игруна ласкать! — дружески посмеивался Краюхин. — Каждую пылинку сдувает. Даже чай без сахара пьет, все, до кусочка, Игруну скармливает…
Солдаты не только посмеивались над привязанностью Кедрова к коню, но и видели, какой преданностью отвечает ему Игрун, ранее слывший самым строптивым, норовистым конем на заставе. Теперь он с первого слова подчинялся хозяину, выполняя все его требования: ложился на землю, вскакивал, брал трудные препятствия на манеже. А когда Кедров оставлял Игруна, то конь сам подходил к солдату, клал на плечо сухую, легкую голову. Преданности Игруна Сергею стали завидовать все кавалеристы заставы.
Но то, что случилось потом, не могли предвидеть даже самые бывалые конники.
Почти двое суток преследовали пограничники вражеских лазутчиков. Враги путали следы, шли таежным буреломом. На резиновых надувных лодках переправлялись через реки и озера.
Пограничники не раз наступали лазутчикам на пятки, но те ловко и хитро ускользали. Было видно, что они хорошо подготовились к прорыву советской границы: имели точную карту местности, богатую экипировку, большой запас продуктов. Тайга в этих местах была труднопроходимой: реки, болота, каменные завалы, буреломы. Ни одного человеческого жилья…
Двое суток пограничники не спали. Утром на третий день след лазутчиков привел их к большой реке. Река эта имела коварный нрав. Плавное течение неожиданно сменялось грохочущей быстриной и порогами, где в самом хаотическом нагромождении торчали вырванные паводками береговые сосны и кедры с корнями и сучьями. Течением деревья били втиснуты в щели между валунами, поставлены стоймя, вкривь и вкось. Такие дикие плотины называют здесь заломами. В них может в клочья разорвать, перемолоть, как в жерновах, не только человека, но и катер.
Начальник заставы капитан Чурин для переправы выбрал место спокойное, но глубокое. В пологом русле вода шла ровно, однако с сильным напором. Переправа требовала осторожности и отваги.
Ниже по течению бился в камнях порог «Мертвая голова». Грозным было не только его название. Шум и грохот порога пограничники услышали за много километров. Он возвещал о своей неукротимой силе. Каждый солдат понимал, чем может кончиться оплошность на переправе.
Пограничники один за другим свели коней с берега и, держась за гривы, поплыли.