Похититель звезд
Шрифт:
«Вкладываю в письмо цветок, который сорвала с куста, что растет возле гостиницы. Английских романов здесь нет, вернее, те, что есть, я уже прочитала и скучаю, а перечитывать второй раз не хочется. Моего француза (как ты выражаешься) я несколько дней не видела. Зато видела Пюигренье, и доктор сказал, что я иду на поправку. Раньше он был не уверен, не хотел меня обнадеживать раньше времени и т. д., но теперь вполне за меня спокоен. Он ужасно старый, но, несмотря на это, я чуть не обняла его и не расцеловала».
«На бульваре мы встретили коляску знаменитой певицы, о которой я тебе прежде писала. Она приехала сюда не ради лечения, а просто чтобы отдохнуть. С ней постоянно видят то русского князя, то английского герцога, но никогда обоих сразу. Все прохожие смотрели только на нее, и я сказала вслух,
«Сегодня, когда пришло твое письмо, у меня был Матьё, и мы долго беседовали о тебе и о дружбе вообще. Он говорит, что у него немного друзей, потому что он был долгое время беден и только наследство от рано умершей кузины позволило ему подняться. Матьё утверждает, что друзья вообще делятся на три категории: на тех, кто тобой дорожит, на тех, кому ты безразличен, и старых преданных врагов. «Но у меня даже не было врагов», – добавил он и улыбнулся. Я ему ответила, что нельзя столь мрачно смотреть на мир. Это было немного дерзко с моей стороны, но он ничего не сказал и только поцеловал мне руку. А потом, представь себе… потом сделал мне предложение. Я уверена, ты порадуешься за меня, что я не ответила ему отказом…»
Амалия отложила письмо. Значит, Аннабелл была так сдержанна в своих рассказах о лже-Гийоме потому, что Эдит-Диана с самого начала как-то дала ей понять, что француз ей не по душе; и выражение «порадуешься, что не ответила отказом» больше походило на просьбу понять и извинить, чем на предложение разделить радость подруги. Но не это важно сейчас, размышляла Амалия, а то, какие зацепки можно извлечь из рассказов Аннабелл о своем будущем муже. Упоминание об умершей кузине вряд ли может что-то дать, потому что «Матьё» мог попросту ее придумать, более того, если Амалия права насчет него и он овдовел не в первый раз, наследство должно было оказаться от его предыдущей жертвы. «Но что, если кузина и в самом деле была? – подумала Амалия. – Ведь нельзя же упускать такую возможность… Надо будет попросить Рудольфа навести справки. Хотя нет, Рудольфу не до того, он приехал сюда по совсем другому делу. Проще поговорить с мадам Легран, которая знает все обо всех, кто находится в санатории… Интересно, удастся ли Рудольфу отыскать пропавшее письмо? И что именно в том письме может быть?»
Глава 26
– Должен заметить вам, – холодно промолвил граф Эстергази, – что содержание письма не имеет никакого отношения к делу.
– А я вовсе не склонен так считать, – возразил Рудольф с обаятельнейшей улыбкой, глядя прямо в глаза своему собеседнику.
Граф Эстергази поморщился. Это был невысокий коренастый брюнет лет пятидесяти, с лицом, в котором неуловимо проскальзывало нечто бульдожье. Он носил точь-в-точь такие же длинные холеные усы, как король Богемии, его повелитель, и вообще слыл одним из самых преданных ему людей. Так как Рудольф получил инструкции в случае чего обращаться напрямую к графу, он без промедления воспользовался ими, и теперь мужчины разговаривали в саду, возле высокой стены, которая окружала виллу. В дом Эстергази приглашать гостя не стал.
– То, что вы считаете, не имеет значения, – наконец произнес Эстергази.
Однако Рудольф был слишком опытным агентом, чтобы его можно было сбить с толку подобными высокомерными фразами.
– Вы усложняете мне задачу, граф, – покачал он головой. – Мне сказали, что я могу рассчитывать на полное сотрудничество, а вы молчите о самом главном. Это нехорошо.
– Главное я вам уже сообщил, – бросил Эстергази. – Письмо личное, имеет лишь частное значение, но способно бросить тень… очень нежелательную тень. Больше я вам ничего открыть не могу.
И по упрямому выражению его лица Рудольф понял, что настаивать бесполезно. Бульдог не из числа тех, кто делится своими тайнами.
– Ну хорошо, – вздохнул немец. – Шевалье де Вермон знает о содержании письма?
– Нет.
– Но хотя бы может подозревать? – настаивал Рудольф.
– Вряд ли. Даже так: в нынешних условиях совершенно исключено.
Рудольфу неудержимо захотелось выругаться, что наверняка было бы ошибкой. «Черт возьми, – с досадой подумал он, – я постарел. Кажется, я больше не гожусь для этой работы». Подняв глаза, он неожиданно увидел в окне второго этажа полускрытое занавеской женское лицо. Ему показалось, что лицо было красивое, но все же, вспомнив, какой болезнью страдает графиня, Рудольф невольно вздрогнул. Увидев, куда смотрит его собеседник, Эстергази обернулся, и занавеска тотчас опустилась. Женщина исчезла.
– Кто автор письма? – спросил Рудольф.
Граф покосился на него с явным раздражением и сердито буркнул:
– Вас не касается.
– Черт подери, – разозлился немец, – но должен же я знать хоть что-нибудь!
– Все, что вам должно быть известно, вы и так знаете, – сухо продолжил Эстергази. – Письмо исчезло. Агент барона Селени и свидетель кражи письма были убиты. Кстати, Селени я тоже не могу найти со вчерашнего дня, и это мне совершенно не нравится. А в санатории находится… находится хорошо известное вам лицо. Вам лучше меня известно, на что то лицо способно.
– Она не брала письмо, – возразил немец.
– Она вам так сказала? И вы поверили?
– Письма у нее нет, – с металлом в голосе отчеканил Рудольф. – И я не вижу смысла продолжать разговор на данную тему.
– Допустим, взяла его не она, – согласился Эстергази. – Но кто же тогда?
– Кто-то другой, я ручаюсь, – ответил фон Лихтенштейн. – Вы уверены, что в санатории больше нет подозрительных людей?
– Давайте посмотрим, – задумчиво уронил граф. – Итак, доктор Пьер Гийоме. Окончил курс с отличием, но рассорился с профессорами по причине независимого характера. Любит всегда отстаивать свою точку зрения и идет напролом, даже когда обстоятельства того не требуют. Известен как хороший врач, хотя многие его коллеги утверждают, что он обыкновенный шарлатан. Вылечил дочь покойного герцога Савари, за что был почти представлен к ордену Почетного легиона, но отказался от награды. Мизантроп, но, в общем, куда более безобиден, чем думает сам. В порочащих связях не замечен. Далее: виконт Поль-Рене-Ксавье де Шатогерен, помощник Гийоме. Не любит упоминать о своем титуле, обычно представляется как Рене Шатогерен. Принадлежит к старинному роду, который был почти полностью истреблен во время революции. Доброволец во время войны… на которой, по-моему, вы с ним и познакомились. Был женат, жена умерла от чахотки через несколько месяцев после свадьбы. После ее смерти он поехал в Африку военным врачом и там познакомился с другим врачом, неким Леграном, который изучал местные болезни. Шатогерен был его помощником, а после смерти Леграна его супруга порекомендовала виконта другу мужа, доктору Гийоме. Работает в санатории, предан своему делу, в нежелательных связях не замечен. – Эстергази вздохнул. – Теперь Филипп Севенн, любимый ученик парижского профессора Лафоре. Сватался к племяннице профессора, чей отец – «бессмертный» [18] , но она предпочла какого-то маркиза. Профессор и рекомендовал его Гийоме, который тоже когда-то у него учился. Севенн – молодой врач, подающий большие надежды. Педантичный, старательный, судя по всему, далеко пойдет. Связей со службами не имеет. Далее: мадам Легран, главная сиделка…
18
То есть член Французской академии, одного из самых престижных учреждений Франции; в ней состоят только сорок человек, причем каждый из них является академиком пожизненно.
Рудольф досадливо выдохнул сквозь зубы. Он уже знал все о мадам Легран, единственный недостаток которой заключался в том, что она была втайне влюблена в доктора Гийоме, а также об Эдит Лоуренс, которая устроилась в санаторий под чужим именем, о Мэтью Уилмингтоне, который вчера потерял невесту, Натали Емельяновой, шевалье де Вермоне, поэте Нередине… И, разумеется, знал о баронессе Амалии Корф.
– Хватит, – сказал он. – Все это мне уже известно.
– Боюсь, не все, – бархатно-вкрадчивым голосом ввернул Эстергази. – К примеру, настоящая Эдит Лоуренс…