Похитители
Шрифт:
Нед рассказал, что перед самым рассветом какой-то белый – не мистер Полимас, констебль, а другой – разбудил его, поднял с сена й приказал забирать коня и выметаться из города.
– Только тебе с Громобоем? – спросил я. – А Буну и остальным? Где они?
– Там, куда их определили белые, – сказал Нед. – Так что я сказал – «Премного благодарен, белый мистер», взял Громобоя за повод…
– Но почему? – спросил я.
– Какая тебе разница – почему? У нас теперь одно дело – быть сегодня в два часа на старте, и выиграть два заезда, и забрать хозяйский автомобиль, и вернуться в Джефферсон, – нам оттуда и уезжать было не след…
– Нам нельзя уехать без Буна, – сказал я. – Если они отпустили
– Вот ты меня послушай, – сказал Нед. – У нас с тобой и без того хватает дела с этими скачками. Так что кончай завтракать, иди и ложись отдыхай, пока я не разбужу тебя и…
– Брось ты ему врать, – сказал дядюшка Паршем. Нед ел, низко наклонившись над тарелкой, быстро-быстро жевал. Лицо у него было усталое, белки глаз уже не просто порозовели, они стали красные.
– Мистер Бун Хогганбек на время крепко к месту пришит. Они его сейчас по-настоящему в каталажку упрятали. Сегодня утром отвезут в Хардуик и посадят под замок. Но ты об этом забудь. Нам с тобой одно нужно…
– Расскажи ему, – сказал дядюшка Паршем. – Он все выстоял, во что вы его впутали, когда привезли сюда, почему ж ты думаешь, что и остального не выстоит, пока вы как-нибудь не выкрутитесь из этой заварухи и не отвезете его домой? Не ему, что ли, пришлось смотреть – вот здесь, на моем дворе, и у меня в доме, и там, на моем выгоне, не говорю уж чего он наверняка потом в городе навидался, – как тот жеребец приставал к барышне и изгилялся над ней, и как она старалась вырваться от него и только ей и было помощи, что от этого одиннадцатилетнего парнишки? Не на Буна Хогганбека надеялась и рассчитывала, и не на законное начальство, и не на взрослых белых людей, а только на него одного? Расскажи ему. – И сразу голос внутри меня сказал Нет, нет, не спрашивай, не надо тебе знать, не надо! Я спросил:
– Что Бун натворил? – Нед жевал, наклонившись над тарелкой, моргая покрасневшими глазами, как будто ему насыпали в них песок.
– Отдубасил начальника. Этого Бутча. Чуть не прикончил его. Они выпустили его еще до меня с Громобоем. Он даже не остановился дух перевести. Прямо пошел к девушке…
– К мисс Ребе, – сказал я. – К мисс Ребе.
– Нет, – сказал Нед. – К другой. К этой большой. Мне не назвали ее по имени… и отлупцевал ее и сразу…
– Ударил ее? – сказал я. – Бун ударил Эвер… мисс Корри?
– Ее мисс Корри зовут? Да… и сразу пошел и отыскал этого начальничка и отдубасил его, не посмотрел на пистолет и прочее, еле его оттащили.
– Бун ударил ее, – сказал я. – Он ее ударил.
– Да, – сказал Нед. – Это ей спасибо, что меня с Громобоем выпустили. Когда Бутч увидел, что ему никак не заполучить ее, и когда он пронюхал, что мне, и тебе, и Бу-ну хоть задавись, а надо выиграть скачки, иначе нам нельзя вернуться домой, и вся наша надежда на Громобоя, он взял да и запер его. Вот и все. Вот так оно было. Дядюшка Пассем только что сказал тебе, что еще в понедельник видел, к чему все клонится, и, может, я тоже должен был увидеть и, может, увидел бы, когда бы у меня мозги не были заняты Громобоем или знай я этого Бутча поближе…
– Не верю, – сказал я.
– Да, – сказал он. – Все так и было. Что говорить, не повезло, да еще таким манером, что заранее и не рассчитаешь. Это ж чистый случай, что он пришел в понедельник туда, где увидел ее, и ему в голову ударило, будто хватит и того, что у него бляха и пистолет, привык, что в этих местах ему ничего другого и не нужно. А на этот раз вышло, что мало бляхи и пистолета, и он стал прикидывать и так и этак, и тут подвернулся Громобой, и на Громобоя была вся наша надежда, чтобы выиграть скачки, и вернуть хозяйский автомобиль, и, может, самим вернуться домой…
– Нет! – сказал я. – Это была не она. Ее даже и нет здесь. Она вчера вечером уехала с Сэмом в Мемфис. Тебе просто не сказали. Была какая-то другая, не она!
– Нет, – сказал Нед, – она самая. Ты же своими глазами все видел в понедельник.
Да, и днем в дрожках на пути назад видел, и у доктора, и вечером, в гостинице, пока мисс Реба не припугнула его, не заставила, как думали мы или по крайней мере я, убраться восвояси. Но и мисс Реба все-таки только женщина. Я сказал:
– Почему ей никто не помог? Какой-нибудь взрослый мужчина, ну, тот, который забрал тебя с Громобоем, а Сэму и Бутчу сказал, пусть они хоть кто в Мемфисе, или Нэшвилле, или Хардуике, но здесь, в Пассеме, он один… – Я сказал, крикнул: – Не верю!
– Да, – сказал Нед. – Это она откупила Громобоя, чтобы можно было его выпустить сегодня. Я не о себе говорю, и не о Буне, и не об остальных. Бутч на нас плевать хотел, разве что не прочь был убрать Буна с дороги до утра. Бутчу только Громобой и требовался, но пришлось припутать и меня, и Буна, и всех гуртом, иначе мистер Полимас ему бы не поверил. Потому что Бутч и его обманул, и его обвел вокруг пальца, а потом нынче утром что-то случилось – может, он уже получил свою плату, ну, и сказал, что, мол, вышла ошибка, конь не тот, а может, к тому времени уже и сам мистер Полимас сложил один и один, и учуял дохлую мышь, и всех выпустил, но не успел опомниться, как Бун пошел и отлупцевал эту девушку и сразу вернулся и голыми руками чуть не прикончил Бутча, не посмотрел на пистолет и прочее, и тут мистер Полимас учуял уже целую дохлую крысу. И пускай мистер Полимас ростом не вышел и старик к тому же, он мужчина что надо. Мне тут говорили, его жену в прошлом году хватил удар, она обезножела и обезручела, а дети все женаты и замужем, разъехались кто куда, так он ее и кормит, и моет, и каждое утро поднимает с постели, и каждый вечер укладывает в постель, и стряпает вдобавок, и порядок в доме наводит, разве что придет какая-нибудь соседка и поможет. Но по его виду и повадке ни за что этого не скажешь. Он пришел туда – сам я там не был, но мне говорили, – и увидел, что не то двое, не то трое держат Буна, а еще один старается не дать этому Бутчу избить Буна пистолетом, и тогда прямиком подошел к Бутчу и выхватил у него пистолет, а потом стал на цыпочки и сорвал бляху, а с ней и половину рубахи вырвал, и дал по телефону звонок в Хардуик, чтобы прислали машину и забрали всех в тюрьму, женщин тоже. Когда женщины, это называется бляжничество.
– Бродяжничество, – сказал дядюшка Паршем.
– А я что говорю? – сказал Нед. – В общем, зовите как хотите, а я называю – каталажка.
– Не верю, – сказал я. – Она это бросила.
– Значит, скажем ей «премного благодарны», что снова начала, – сказал Нед. – Не то я, и ты, и Громобой…
– Она это бросила, – сказал я. – Обещала мне, что бросит.
– Так почему нам вернули Громобоя? – сказал Нед. – Почему у нас теперь одно дело осталось – выпустить его на скачки? Не обещал разве мистер Сэм вернуться сегодня, а уж он-то знает, как быть дальше, и тогда я, и ты, и Бун уже почитай что дома.
Я продолжал сидеть. Было еще рано. То есть было всего еще восемь утра. День обещал быть жарким – первый по-настоящему жаркий день, предвестник лета. Понимаешь, просто повторять не верю облегчало, но только на секунду, стоило словам, звуку голоса замереть – и оказывалось, что она – мука, ярость, обида, боль, называй как хочешь – ничуть не притупилась.
– Мне надо в город, – сказал я дядюшке Паршему. – Если вы позволите мне взять одного мула, я, как вернусь домой, сразу вышлю вам деньги. – Он тут же встал.