Похождения бравого рядового Гувер
Шрифт:
— Ты позоришь эти мечи. — Презрительно бросил Хаксли. — Ты не настоящий боец.
Девушка не ответила, продолжая крутиться, и Уолтер с неудовольствием разглядел разводы пота у нее на груди и подмышками. И волосы у не были уже грязноватые. Неопрятных женщин он не любил.
— Не годится использовать боевое оружие для дурацких танцев!
Она продолжала молчать, и Уолтер взорвался.
— Отвечать, когда с тобой разговаривает старший по званию!
Серебряная вспышка жикнула прямо перед глазами, заставив Хаксли отшатнуться. Рыжая стащила повязку и вытерла ей лезвие меча.
— Что… что ты себе позволяешь? — Крикнул Уолтер, которого продолжали игнорировать.
— А? Что? — Завертела головой девушка. — Кто это разговаривает? Никак труп настоящего бойца?
— Что? — Опешил Хаксли.
— Я тебя убила. — Пояснила рыжая с мерзким американским акцентом, коверкающим благородную английскую речь.
— Как это?!
— Полбашки отрезала.
— Что?! Да если бы мы сразились по-настоящему…
— Что? — Передразнила девушка. — Труп хочет со мной сразиться? Максимом на скорость разложения, это да, тут ты выиграешь.
— Как вы со мной разговариваете, вы, рядовой?!
— Ой, гляньте, труп лейтенанта недоволен, что его убил простой рядовой! Ах, какая досада, если бы это был хотя бы полковник, то труп был бы больше рад, и лежал в гробу с улыбкой на оставшейся нижней половине лица.
— Да как ты смеешь! Я адъютант генерала Меллоуни!
— То есть, мальчик на побегушках?
— Что-о-о???
— Ну дава-а-ай! Разно-о-ойся еще тут! — Захихикал рядовой. — Не забудь еще, что тебя побила девка! А твой генерал — дерьмо!
У нее вдруг засверкали глаза, как у кошки, она даже сгорбилась, будто приготовилась прыгать.
— Дерьмо и ворюга! Фантом его покарает!
И выбежала, хлопнув дверью, даже мечи бросила.
Уолтер Хаксли поднял их, любовно погладил бритвенно-острые лезвия, и бережно убрал в лежащие тут же ножны.
— Сумасшедшая! — Пробормотал он.
Русские расположились на плацу, несмотря на мороз, и переговаривались между собой, будто не понимая, почему вокруг них крутятся курсанты и агенты из тех, кто недавно выпустился. Они пели песни под гитару о юности в сапогах, кто-то уже выплясывал что-то похожее на нижний брейк-данс, большинство курили и хитро глядели на американцев. Чтобы не замерзнуть, жгли костерок из ящиков, в которых перевозили новейшие разработки боевой техники. Татьяна возле них даже близко не показывалась, на Родине ее разыскивали за предательство.
— Закурить не найдется? — Наконец подкатила Гувер к одному из русских сержантов.
Тот молча протянул ей квадратную пачку крепчайших дурно пахнущих сигарет с синей картой. Мерида не стала мелочиться и цапнула всю.
— Хорошая сегодня погода, не правда ли? — Подошел с другой стороны Солджер.
— Хорошая. — Отозвался русский, старательно гася искры смеха в глазах.
Говорил он с акцентом, но медленно, понять было можно.
— Холодно только. — Поддакнула Гувер.
— Да разве это холодно! — Оживился сержант. — Вот у нас сейчас…
Лед был сломан, разговор завязался. Гувер и Солджер кивали, ахали и соглашались, что зима без снега — как стол без хлеба, и не забывали договариваться об обмене сухпайков. Остальные американцы тоже занимались бартером, и вскоре уже пробовали гречневую и перловую каши, вкуснейший черный хлеб и тушенку из банок, а русские раскладывали по карманам жвачку, леденцы и прочую сувенирную ерунду, таинственно обещая ночью, когда объявят отбой, пронести на плац огненной воды, чтобы устроить соревнование с японцами, приехавшими со своим сакэ. Украинские военные клялись угостить курсантов салом, «жирным, как ваши мамы». Это было сказано по-русски, но Гувер поняла, и ответила словами, подслушанным у Татьяны Михайлофф в тот жуткий день, когда русская шпионка перед корпоративом сломала сразу два ногтя подряд. Русские ответили восхищенным «о-о-о!», назвали Мериду «своим человеком», а украинцу надавал подзатыльников собственный ефрейтор. Гувер тут же пожелала расширить запас ругательств, в желающих помочь недостатка не было, как сказал один сердобольный лейтенант: «а то что у вас только шит да фак, да факин шит, вот и все радости». Солджер, не выдержав, ушел, так и не поняв, почему ругательством является название женского интимного места с ушами, а почему наличие ушей на этом месте является ругательством, не знали и сами русские.
Пиканье приборов, соревнующихся с тиканьем часов, могло довести до самоубийства закоренелого католика. Еще больше сводила с ума жуткая тишина. Это могло продолжаться часами, он уже знал. Самым невыносимым была не боль или неподвижность, а эти медленно тянущиеся часы и осознание, что их никто не разбавит присутствием, даже соседи по палате, не выдержавшие Дантона даже в бессознательном состоянии. Если бы раненый снайпер по ночам душераздирающе стонал от боли, то это было бы понятно и простительно, бывало, что из больничных лазаретов доносились вопли и погромче, но Джо, обколотый обезболивающим, как заправский наркоман, принимался хохотать, как подорванный, и это звучало так жутко, что матерые агенты слезно упросили Доусона убрать его куда подальше. В результате Дантона перевезли в пустующую сейчас VIP-палату.
Дверь тихо открылась, впустив поток света, бесшумные шаги прокрались к койке, на лоб легли ледяные пальцы, потом сместились на шею, не удержались и погладили по небритой щеке. О прикроватную тумбочку что-то стукнуло, почему-то сильно запахло хвоей. Звук передвигаемого стула, мгновение, и часы заткнулись, запнувшись. Приборы тоже перестали пикать. Опять звук передвигаемого стула, на этот раз совсем рядом с кроватью, и кто-то сел, включил планшет и быстро застучал пальцами по экрану.
— Ты не уйдешь? — Спросил Джо пересохшим горлом, сообразив, что она решила обосноваться здесь надолго.
— Нет. — Ответила Гувер.
— Давно ты знаешь, что я в сознании?
— Как зашла, так и поняла.
— Что ты там делаешь?
— Смешиваю с дерьмом одну фанфикершу, ни писанину которой я убила два часа, а она запихнула в конец поганый слэш! Никто не смеет безнаказанно поганить мой любимый пэйринг!
— Уйди! — Потребовал Дантон, не желавший, чтобы она его видела в таком состоянии.
— Молчи. — Парировала Гувер. — Вам вредно разговаривать, сэр.
— Черт возьми, женщина… — на этом жжение в горле стало невыносимым, и снайпер принялся задыхаться, что отнюдь не улучшило ему настроение.
Гувер быстро встала и принесла маску, плотно прижав ее к его лицу. Жжение в носоглотке и горле прошло, как будто их сбрызнули водой. Мерида опять села и принялась писать дальше.
— Давно я лежу?
— Давно.
— Что со мной?
— Много чего.
— А конкретнее?
— Встанешь — в отчете прочитаешь.
— А чего ты бесишься-то?
— Потому что ты меня бесишь, козел ты самодовольный!
— Да? — Дантон чуть двинул пальцами, коснувшись ее руки, которую она не убрала, а даже взяла его ладонь в свою и переплела пальцы. — За что?