Похождения бравого рядового Гувер
Шрифт:
— Что он вам сделал! — Поддержала разгневанная миниатюрная японка.
— Он хороший! — Засюсюкала французская переводчица.
— Валли! — Подтвердил робот слегка электронным голосом, вызвав дружный стон умиления.
Гувер тут же окружили, оттеснив недоумевающего Доусона, и наперебой принялись протягивать роботу руки, которые он сначала робко, а потом все уверенней пожимал, вертя маленькой головой на длинной гибкой шее. Лейтенант Хаксли бросил на генерала виноватый взгляд и бочком протиснулся к толпе, чтобы тоже потрогать робота за металлическую лапку. Гувер опустила его на пол, протянула относительно чистую тарелку с пола, и Валли принялся кружиться по полу на мягких гусеницах, размахивая ей, как шляпой. Кто-то включил на мобильнике джаз, и робот попытался танцевать, но не удержался на скользком полу и врезался в чьи-то ноги, жутко смутился и поспешил к хозяйке, которая поспешно подняла его на руки. Генерал поймал себя на мысли, что уже думает об этой железке как о чем-то разумном.
Агенты принялись наперебой успокаивать его и гладить по металлическим сочленениям.
— Дурдом какой-то! — Пробормотал Доусон и вышел.
— Он очень общительный, только стесняется! — Объясняла Гувер всем желающим. — Танцевать любит и всякие штуки. Я ему в коробке домик сделала, он уже туда гору хлама натаскал, и играет…
«Действительно, оружие массового поражения» — подумал генерал.
Все столы у аналитиков были завалены горой донесений, и они продолжали поступать. Припряженные к работе курсанты сбились с ног, сортируя их по степени тяжести причиненного морального и физического ущерба, национальности потерпевшего и предположительной личности подозреваемого. Фантом, обнаружив в alma mater такое количество незнакомцев, расстарался и показал себя во всей красе, а иностранные агенты тоже были не прочь попробовать себя в служении проказливому призраку. Практически все двери были расписаны нецензурными высказываниями и картинками разной степени откровенности. Чего стоила только совершенного голая женщина верхом на свинье на двери главы арабских силовиков. Впрочем, две спаривающиеся лягушки в красных беретках и тельняшках, явившиеся с утра французам, были ничем не хуже. Русским все двери разрисовали серпами, звездами и медведями, играющими на балалайках. Японцы уже деловито отмывали со своих аниме-девочек с лицами глав государства, а китайцы, ругаясь, собирали совками в ведра раскиданную по полу лапшу, потому что уборщики уже не справлялись со всей этой вакханалией и дружно просили отгулы за свой счет, а если им отказывали, писали заявления на увольнение. Растяжек, вылившейся на головы воды и прочих менее невинных жидкостей, украденной и испорченной формы, разрисованных несмываемым маркером лиц, связанных под столом шнурков, ручек дверей, бьющихся током, налитого в шампуни клея, краски и прочих подушек-пердушек никто даже не считал. Пока что верхом неприличия считалась подкинутая индусам отрезанная коровья голова, которая вообще неизвестно как взялась на закрытой военной базе.
Кое-кого удавалось вычислить, и несчастный занимал место среди аналитиков, принимаясь разгребать проделки сотоварищей. Но большинство безобразий идентификации не поддавалось. И над всем этим царил невозмутимый Кейдж, будто не замечая воровато крадущихся мимо него своих и чужих людей, лишь изредка фотографируя особо интересные вещи на планшет.
— Как же так можно, сэр? — Недоумевал лейтенант Хаксли. — Как мы будем проводить соревнования… то есть, обмен опытом?
— Первый раз на мероприятии подобного масштаба? — Только посмеивался Меллоуни. — Погоди, ближе к делу все будут на цыпочках ходить. Никому не хочется ударить в грязь лицом перед мировым сообществом.
Дверь личного отсека генерала уже была украшена представителями королевской семьи, отплясывающими кан-кан в разноцветных чулках. Поверх рисунка была надпись: «верни, что украл, вор!», но даже не она заставила генерала побледнеть и схватиться за сердце. Почерк. Это был почерк Стефана Моритца, он бы его ни с чем не спутал!
— Сэр! — Встревожился Хаксли. — Вам плохо, сэр?!
— Ничего-ничего, Уолтер. Я просто устал.
— Но какое возмутительное свинство, сэр!
— Вы военный, лейтенант! И не дело рядовому теряться от резкого окрика сержанта!
— Но это…
— Это то же самое. Оставьте меня, мне надо подумать.
— Корки?
Кейдж кивнул из-за стола, не отрываясь от бумаг, и приветливо указал ручкой на мягкий кожаный диван, принявший в объятия усталое генеральское тело. Что-то дописал, удовлетворенно кивнул сам себе, закрыл журнал и связался по настольному коммутатору с секретаршей, велев приготовить кофе и никого не пускать. После криков и беготни в коридорах его кабинет казался уютным оазисом спокойствия в пустыне хаоса.
— Можно тебя спросить?
— Спросить-то можно. — Игриво ответил Кейдж, не принимая тона. — А с ответом посмотрим.
— Представь, что перед тобой вдруг возник ты сам, только из прошлого. Тебе бы не было стыдно?
— Нет. — Подумав, четко ответил Кейдж. — И еще я бы посоветовал себе не искать продвижения по службе, а скончаться где-нибудь в горячей точке лет в сорок. А ты?
— Я уже второй день словно гляжу в прошлое. Точнее нет, это прошлое глядит на меня. И оно не видит того, каким я стал, оно по-прежнему видит того… другого. Того, кем я уже не являюсь. И перед ним бесполезно оправдываться, оно молодо и полно ярости и огня, и все обиды для него по-прежнему живы. И мне жутко, Корки.
— Рано ты начал хандрить. — Только и сказал Кейдж.
— Скажи, а Морт? Что бы ты сделал, если бы у тебя была возможность начать все заново? Убил бы его?
Кейдж сердито поджал губы.
— Я предпочитаю не думать о том, что было бы если, а оперировать доступными фактами.
— Все не можешь простить меня? А ведь столько лет прошло! Но я, и правда, был настоящим засранцем. Впрочем, он был не лучше. Знаешь, это я украл его нож.
— Что?! — Кейдж вытаращил глаза. — Ты?!
— Я. — Спокойно признался Меллоуни и вытащил из кармана продолговатый чехол. — Мне так хотелось иметь что-то подобное. А он так врал, что нож достался ему от отца, хотя все знали, что у него только мать… он меня жутко злил.
— Я помню. — Прервал Кейдж.
— А тогда… боги, я даже не помню, что он сделал. Он же даже его особенно не прятал, все время таскал с собой.
— Он думал, что потерял его. Что он вывалился из дыры в кармане.
— О дыре позаботился тоже я. Иначе бы он сразу понял. Тогда он так убивался. Искал его всюду. Тогда я злорадствовал. А теперь… не знаю. Наверное, мне его жаль. Сколько ему тогда было? Тридцать? Тридцать пять?
— Двадцать один. — Сквозь зубы проговорил Кейдж.
— Двадцать один. — Повторил Меллоуни, вытряхивая нож из чехла на ладонь.
Отполированная рукоятка пожелтевшей слоновой кости когда-то была покрыта резными узорами, но они почти стерлись за долгие годы употребления. Однако ухоженное лезвие и не думало стариться, такое же смертоносное, как и сорок лет назад.
— Посмотри на него. Рукоять — это мы. Такие же старые, потертые, но все еще выполняющие свою функцию. А лезвие…
— Он так любил жизнь. — Вдруг сказал Кейдж. — Ему всегда было мало. Помнишь, он хотел стать бессмертным?
— Не помню. Ведь я не знал его так, как ты.
— Никто не знал его, так, как я.
— И ты оправдываешь его? До сих пор? Ведь это же ты его тогда сдал? И почему он не преследовал тебя за это?
— Он знал, что я поступил правильно. В этом был весь Стеф.
— Эта девушка… агент Джокер… Мерида… она его дочь? Внучка?
— Мерида сирота, ее обучали здесь.
— Вчера она назвала меня вором. У нее его манеры, его интонации, его движения, его смех. И глаза… у нее его глаза.
— У нее зеленые глаза.
— Вчера были сиреневые.