Похождения бравого солдата Швейка во время Мировой войны Том II

Гашек Ярослав

Только теперь подпоручик Дуб заметил, что Швейк делал «равнение направо». Это подействовало на него раздражающе. Ему стало как-то не по себе, потому что он до некоторой степени и сам сознавал, что запутался в своей речи и никак не мог выйти на прямую дорогу из этого лабиринта любви солдата к своему начальству. Поэтому он раскричался на Швейка:

— Что же ты уставился на меня, как баран на новые ворота?

— Так что, дозвольте доложить, господин подпоручик, по вашему же приказанию. Вы сами изволили мне как-то заметить, что я, когда вы говорите, должен следить глазами за вашим ртом. Ну, а так как каждый солдат обязан исполнять все приказания начальства и вовеки их не забывать, то я и не мог иначе.

— Гляди в другую сторону, — крикнул подпоручик Дуб, — а на меня не смей смотреть, остолоп! Ты же знаешь, что я этого не люблю, что я этого не выношу...

Вот доберусь я до тебя, тогда увидишь…

Швейк сделал головой поворот налево и так замер в этом положении, продолжая шагать рядом с подпоручиком Дубом. Тот снова не выдержал и гаркнул:

— Куда ж это ты глаза пялишь, когда я с тобой говорю?

— Никак нет, господин подпоручик, а только я по вашему приказанию сделал «равнение налево».

— Ах ты, господи, вот наказание с тобою! — вздохнул подпоручик Дуб. — Гляди прямо перед собой и думай сам о себе: «я, мол, такой дурак, что меня и жалеть не стоит в случае чего…» Запомнил?

Швейк стал глядеть прямо и ответил:

— Так точно, господин подпоручик, запомнил. А ответить на это надо?

— Что? Как ты смеешь? — заорал на него подпоручик Дуб. — Как ты со мной разговариваешь? Что ты этим хочешь сказать?

— Так что, господин подпоручик, дозвольте доложить, что я вспомнил ваше приказание на одной станции, когда вы мне поставили на вид, что я вообще не должен отвечать, когда вы кончаете говорить.

— Стало быть, ты меня боишься? — радостно спросил подпоручик Дуб. — Но ты меня еще не знаешь. Предо мной дрожали и не такие молодчики, как ты, так и знай! Я справлялся с людьми почище тебя, а потому советую тебе не рассуждать и держаться подальше от меня в хвосте, чтобы я тебя не видел!

Таким образом Швейк попал в самый хвост колонны, к санитарам, и со всеми удобствами проехал в двуколке до ближайшего места привала, где, наконец, людям роздали похлебку и мясо злополучной коровы.

— Эту корову надо было бы недельки две мочить в уксусе, — ворчали солдаты, — а если уж нельзя было вымочить корову, то хоть вымочили бы человека, который ее купил.

Из штаба бригады прискакал конный ординарец с приказами для 11-й роты. Маршрут был изменен: надо было итти на Фельдштейн, а Вораличе и Самбор должны были остаться по левую руку, в виду того, что расквартировать там роту не было никакой возможности, так как там стояли уже два познанских полка.

Поручик Лукаш немедленно отдал соответствующие распоряжения и приказал старшему писарю Ванеку и Швейку приготовить квартиры для роты в Фельдштейне.

— Да смотрите, Швейк, не вздумайте опять наделать глупостей! — предупредил его поручик Лукаш. — Главное дело, надо прилично обращаться с местным населением!

— Рад стараться, господин поручик! Правда, мне приснился сегодня нехороший сон, когда я под утро немножко вздремнул. Мне приснилось большое корыто с водой, которое всю ночь текло у меня в коридоре в доме, где я жил, пока не вытекла вся вода, которая подмочила потолок у домовладельца, а тот мне в то же утро и отказал от квартиры. И ведь как раз такой случай, действительно, был у нас в Карлине, сейчас зa рынком…

— Оставьте нас в покое с вашими глупыми разговорами, Швейк, и разберитесь-ка лучше с Ванеком в карте, чтобы знать, какой дорогой итти. Так вот, тут вы видите все эти деревни. От этой деревни вы сворачиваете направо к речке и идете вдоль речки до следующей деревни, а оттуда, с того места, где первый ручей впадает в речку, которая будет у вас по правую руку, вы идете проселочной дорогой прямо на север, и таким манером вы уже без всяких затруднений попадаете прямо в Фельдштейн. Запомнили, что я вам говорил?

Итак, Швейк отправился с Ванеком в путь-дорогу по указанному им маршруту.

Был полдень. Земля тяжело дышала в раскаленном воздухе, а плохо засыпанные братские могилы, в которых покоились солдатские трупы, издавали нестерпимое зловоние. Швейк и Ванек добрались до местности, где происходили бои во время наступления на Перемышль, и где пулеметным огнем скошены были целые батальоны. В небольшом лесу возле речки артиллерийский обстрел оставил значительные следы. На больших участках и на всех склонах торчали вместо деревьев одни расщепленные пни, и эта пустыня была по всем направлениям изрыта окопами.

— Да, здесь совсем не то, что в Праге! — сказал Швейк, чтобы нарушить тягостное молчание.

— А у нас уж начали снимать хлеб с полей, — отозвался старший писарь Ванек. — У нас в Кралупе всегда раньше всех начинают.

— Что ж, здесь после войны будет получаться

очень хороший урожай, — ответил немного погодя Швейк. — Здесь уж не надо будет покупать костяной муки; для крестьянина это очень выгодно, если на его поле сгниет целый полк, потому что будет хорошее удобрение. Только одно меня беспокоит: как бы эти крестьяне не дали себя облапошить и не продали этих солдатских костей за бесценок на костяной уголь для сахарных заводов! У нас в карлинской казарме был, знаете ли, один поручик, Голубь по фамилии; он был такой ученый, что все наши ребята считали его идиотом, потому что он за своей ученостью не научился обкладывать солдат разными нехорошими словами, а на все смотрел только с научной точки зрения. Вот однажды наши солдаты ему доложили, что выданный им хлеб никуда не годится, прямо невозможно есть. Другой офицер рассердился бы за такую дерзость, а он — нет, остался совершенно спокоен, никого не обозвал ни свиньей, ни другим каким словом, и никому даже по морде не съездил. Он только позвал своих солдат и сказал им своим приятным голосом: «Прежде всего, солдаты, вы должны понять, что казарма — это не гастрономический магазин, где бы вы могли выбрать себе копченого угря, сардины или что-нибудь в таком роде. Каждый солдат должен быть настолько сознательным, чтобы без рассуждений лопать все, что ему выдают, и настолько быть проникнут дисциплиной, чтобы не задумываться над качеством того, что он ест. Вот вы себе представьте, что у нас вспыхнула война. Так вот, тому полю, где вас зароют после боя, будет глубоко безразлично, каким казенным хлебом вы набили себе брюхо перед своей смертью. Мать сыра-земля разложит вас на составные элементы и поглотит без остатка, вместе с сапогами. Во вселенной ничто не теряется, и из ваших трупов, солдаты, вырастет новая рожь для солдатского хлеба. Этот хлеб будут есть новые поколения солдат, которые, может быть, тоже будут чем-ниоудь недовольны, пойдут жаловаться и нарвутся на такого, который посадит их куда следует и надолго, потому что он имеет на это полное право. Ну вот, братцы я теперь вам все толком объяснил и надеюсь, что мне больше никогда не придется вам напоминать, что если кто-нибудь впредь еще раз вздумает жаловаться, то он не так-то скоро снова увидит божий свет». — «Хоть бы он, по крайней мере, обругал нас!» — толковали потом между собой наши солдаты, которые очень обижались на эти тонкости в обращении господина поручика. А потом они как-то не выдержали да выбрали меня от всей роты, чтобы я сказал нашему поручику, что его все очень любят, но какой-же это военный человек, который не ругается! Ну, я пошел к нему на квартиру и стал просить его, чтобы он отбросил всякую робость, что начальство должно хлестать словами, как ремнем, и что солдаты привыкли, чтобы им каждый день напоминали, что они — псы смердящие, свиньи и т. п., так как иначе они потеряют уважение к своим начальникам. Сперва-то он отказывался и говорил что-то такое об интеллигентности, что-то вроде тoro, что в нынешний век нельзя уж больше служить из-под палки, но в конце концов дал себя уговорить, надавал мне пощечин и вытолкал за дверь, показывая этим, что он сумеет заставить себя уважать. И, когда я доложил нашим о результатах наших переговоров, все были очень рады, но он уже на другой день испортил им эту радость. Знаете, он при всех подходит ко мне и говорит: «Швейк, я вчера немножко погорячился, так вот вам гульден, и выпейте за мое здоровье!» Да с солдатами надо уметь обращаться!..

Швейк замолчал и оглянулся вокруг.

— Мне кажется, — промолвил он, — что мы идем не той дорогой. Ведь господин поручик нам так хорошо объяснил: сперва направо в гору и с горы, потом налево и опять направо, потом снова налево… А мы все время идем прямо. Или мы все эти повороты сделали так, между прочим, в разговорах? Вот я как раз вижу перед собой две дороги в Фельдштейн. Я хотел бы предложить свернуть влево.

Но старший писарь Ванек — как это всегда бывает, когда двое стоят на распутьи — утверждал, что надо итти направо.

— Моя дорога, — сказал ему на это Швейк, — во всяком случае удобнее вашей. Я пойду вдоль ручья, где растут незабудки, а вы в это время будете жариться на самом солнце. Я держусь того же мнения, что и господин поручик, — думаю, что мы вообще не можем заблудиться. Так для чего же я стану карабкаться в гору? Я себе пойду потихоньку лугами, заткну себе в фуражку цветочек и наберу целый букет для господина поручика. Впрочем, мы сможем убедиться, кто из нас прав, и я надеюсь, что мы разойдемся с вами как добрые товарищи. По-моему, здесь такое место, откуда все дороги должны вести в Фельдштейн.