Похождения бравого солдата Швейка во время Мировой войны Том II

Гашек Ярослав

С этого момента Швейк тщетно старался завести с ефрейтором разговор и любезно растолковать ему, почему ефрейторов называют «ротными язвами».

Ефрейтор отвечал только весьма неопределенными угрозами, вроде того, что, мол, хорошо смеется тот, кто смеется последним, и что там видно будет, когда придут в штаб бригады. Словом, земляк оказался тяжелым человеком, и, когда Швейк спросил его, из каких он краев, он ответил, что Швейку до этого нет дела.

Швейк пробовал заговаривать с ним и так и этак, рассказал ему, что его везут под конвоем не в первый раз, но что до сих пор он всегда ладил со своими спутниками. Так как ефрейтор все же упорно молчал, то Швейк продолжал:

— Сдается мне, господин ефрейтор, что с вами случилось в жизни какое-нибудь

несчастье, так что вы лишились языка. Я знал много угрюмых ефрейторов, но такого божьего наказания, как вы, господин ефрейтор,— простите меня и не сердитесь! — я еще не видывал. Поделитесь со мной, расскажите, что вас удручает, и, может быть, я могу вам посоветовать, потому что солдат, которого везут под конвоем, всегда располагает гораздо большим опытом, чем те, которые его караулят. Или знаете что, господин ефрейтор? Чтобы нам не соскучиться в пути, расскажите-ка нам что-нибудь, например, что есть замечательного в ваших местах, — может быть, какие-нибудь пруды или развалины какого-нибудь замка, с которыми связано интересное предание.

— Хватит уж теперь с меня, — крикнул ефрейтор.

— Счастливый вы человек, — отозвался Швейк, — потому что иному человеку всегда чего-нибудь нехватает.

— Погоди, ужо в бригаде тебя цукнут, а я с тобой не стану тут мараться, — буркнул еще ефрейтор и погрузился затем в гробовое молчание.

Вообще удовольствии во время этого путешествия было мало. Мадьяр разговаривал с немцем каким-то совершенно особым способом, так как знал по-немецки только три слова: «да», «и» и «что». Когда немец ему что-нибудь объяснял, он кивал головой и говорил: «Да, да!», а когда тот замолчал, спрашивал: «Что?», и немец снова начинал трещать. Поляк держался аристократически, никого не удостаивая внимания и будучи занят исключительно самим собой. Он развлекался тем, что сморкался на землю, необычайно ловко пользуясь большим пальцем правой руки, затем ом меланхолично размазывал сопли по земле прикладом ружья и, наконец, аккуратно обтирал запачканный приклад о штаны, беспрестанно бормоча себе под нос:

— Пресвятая дева, пресвятая дева!

— Ты это совсем не так делаешь, — обратился к нему Швейк. — Вот на улице «На Боишти» в Праге, в подвальчике, жил метельщик Махачек, тот сморкался на оконное стекло и потом так ловко размазывал, что получалась картина, как Любуша пророчествует о грядущей славе города Прага [53] . За каждую такую картину он получал от своей жены такую «стипендию», что у него глаза вылезали на лоб, но он все-таки своего искусства не бросал и продолжал в нем совершенствоваться. Правда, это было его единственное развлечение.

53

Любуша — легендарная правительница Чехии, о которой впервые рассказывает Козьма Пражский в своей Хронике (XI век).

Поляк ничего не ответил: наступило полное молчание, словно люди ехали на похороны и благоговейно поминали покойника.

Они приближались к месту своего назначения, к штабу бригады в Воялицах. Тем временем в штабе бригады произошли некоторые существенные перемены.

Начальником штаба бригады был назначен полковник Гербих. Это был человек с большими «тактическими» способностями, которые почему-то отозвались на его ногах, ибо он страдал подагрой. В военном министерстве у него были хорошие связи; поэтому он не выходил в отставку, а околачивался в разных штабах крупных войсковых соединений, получая усиленное жалованье с соответствующими прибавками военного времени и оставаясь на одном месте до тех пор, пока приступ подагры не заставлял его совершить какую-нибудь из ряда вон выходящую глупость. Тогда его переводили в другой штаб, и обыкновенно с повышением. В офицерском собрании за обедом он беседовал с офицерами большей частью о своем большом пальце ноги, который распухал иногда до чудовищных размеров, так что полковнику приходилось носить специально

сшитые сапоги.

Во время еды любимой темой его разговора было повествование о том, что его палец потеет ужасно и что поэтому приходится заворачивать его в вату, а пахнет он при этом, как прокисший мясной бульон.

Поэтому все офицеры с искренним удовольствием прощались с ним, когда его переводили куда-нибудь в другое место. Впрочем, он был довольно добродушный начальник и относился доброжелательно к своим подчиненным, которым охотно рассказывал, сколько ему пришлось выпить и съесть в те времена, когда у него еще не было проклятой подагры.

Когда Швейка доставили в штаб бригады и по приказанию дежурного офицера отвели и полковнику Гербиху, у того в канцелярии как раз сидел подпоручик Дуб.

За несколько дней со времени перехода Санок — Самбор с подпоручиком Дубом снова случилось приключение.

Дело в том, что за Фельдштейном 11-я маршевая рота встретила партию кавалерийских лошадей, направлявшуюся в драгунский полк в Садовую-Вишню. Подпоручик Дуб и сам в точности не знал, с чего это ему вдруг вздумалось показать поручику Лукашу свое искусство в верховой езде; во всяком случае, он вскочил на одну из лошадей, которая неожиданно понесла и умчалась со своим всадником в долину реки, где подпоручика Дуба нашли потом завязшим в топкой грязи так прочно, как будто бы его, словно цветок, нарочно посадил туда искусный садовник. Когда, при помощи досок и веревок, его с трудом вытащили оттуда, подпоручик Дуб ни на что не жаловался, а только тихо стонал, как будто ему пришел конец. Поэтому его отвезли в штаб бригады и положили в лазарет.

Через два-три дня он настолько оправился, что врач заявил, что придется только еще раза два смазать ему иодом спину и живот, а затем он спокойно может возвратиться в свою часть.

Итак, он сидел теперь у полковника Гербиха и рассказывал ему про разные болезни.

При виде Швейка он воскликнул громовым голосом, так как ему было известно исчезновение Швейка при Фельдштейне:

— Вот, вот, попался, голубчик! Многие уходят бестиями, а возвращаются протобестиями. Ты тоже один из таких.

Ради полноты повествования нелишне будет отметить, что при падении с лошади подпоручик Дуб получил легкое сотрясение мозга; поэтому не следует удивляться тому, что, подойдя к Швейку вплотную и призывая силы небесные на борьбу с ним, он возопил:

— Всевышний, тебя я молю… под грохот орудий... в сверканьи штыков... даруй нам победу… все-благий господь… о, дай нам... над этим мерзавцем… Говори, где пропадал, подлец? Что это у тебя за форма ?

Надо еще добавить, что страдающий подагрой полковник завел у себя в канцелярии вполне демократические порядки. Всевозможные воинские чины непрерывным потоком сменялись перед его столом, чтобы выслушать мнение полковника о распухшем пальце на ноге с запахом прокисшего бульона. А в такие дни, когда боль в пальце утихала, канцелярия бывала битком набита людьми; полковник ходил веселый и разговорчивый, рассказывая похабные анекдоты; это доставляло ему видимое удовольствие, а слушатели делали вид, что их очень развлекают анекдоты, которые, пожалуй, были в обращении еще при генерале Лаудоне [54] .

54

Лаудон (716 - 1790) австрийский фельдмаршал, получивший большую известность во время Семилетней войны.

Служить с полковником Гербихом в такие дни было одно наслаждение; все делали, что им вздумается; считалось установившимся порядком, что в каждом штабе, где появлялся полковник Гербих, происходили хищения и всякого рода недопустимые вещи.

Вот и теперь вместе со Швейком в канцелярию полковника прошли разные воинские чины в чаянии предстоящей потехи, в то время как полковник читал препроводительную бумагу майора из Перемышля.

Подпоручик Дуб продолжал в своей обычной приятной манере начатую беседу со Швейком: