Похождения Нила Кручинина
Шрифт:
Сразу по её уходу ювелир дал знать полиции о поступи-вшей к нему бирюзе. Список вещей, похищенных в ломбарде, давно уже был роздан всем ювелирам.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава третья
1. НЕОПРАВДАННЫЕ НАДЕЖДЫ
Это может показаться невероятным, но свержение монархии в России и приход февральской революции не только не заставили приуныть уголовников, населявших царские тюрьмы, но многие из них даже воспрянули духом. Буржуазное Временное правительство, декларируя открытие тюремных дверей для политических заключённых, под горячую руку выпустило на свободу и представителей уголовного дна, не имевших никакого отношения к политике. Кроме того, многие провинциальные сатрапы царя освободили и уголовную «шпану», рассчитывая на её помощь в подавлении революции. Так действовали некоторые
В первое время после февральской революции преступный мир приглядывался к происходящему. Отсутствие твёрдой власти способствовало активизации уголовного подполья. Когда на смену Временному правительству пришла власть рабочих и крестьян, разогнавшая старый полицейский аппарат царизма, уголовники решили, что настал их золотой век. Не рабочим же, без всякого опыта в борьбе с преступностью, тягаться с бывалыми уголовниками! Воры и грабители всех масштабов и оттенков потирали руки.
Буржуазные юристы пытались бороться с «самоуправством» власти. Они искали для своих подзащитных оправдания в отброшенных советским судом старых законах или в том, что никаких законов вообще больше нет. Но молодой советский суд в те горячие дни сам являлся творцом нового права. Законом становилась воля революционного народа. Не только в приговорах судов того времени, но и в том, как строилось обвинение всем и всяким врагам революции и нарушителям революционной законности, отражался смысл новой карательной политики. По духу своему революционный суд не был склонён миловать ни больших, ни малых нарушителей порядка. Но, в то время, главными врагами революции являлись её политические противники — контрреволюционеры, потому и основные усилия карательных органов были направлены на борьбу с ними. Кроме того, в то время целью зарождающейся советской юридической науки и работы судов была охрана народной, государственной собственности. Охране личного достояния граждан уделялось мало внимания. Обе эти причины и привели к тому, что чисто уголовный элемент, в особенности его мелкие представители, вредившие только отдельным гражданам и главным образом в имущественном плане, оставался как бы в тени. К тому же и молодая советская милиция, навербованная из рабочих, пока ещё плохо представляла себе основы своеобразной и нелёгкой полицейской службы.
Все это, вместе взятое, предоставляло преступным элементам, в особенности мелкой «шпане», промышлявшей карманничеством, домашними кражами и рысканьем по покинутым сейфам разных контор, почти полную безнаказанность действий.
Но праздник преступников оказался недолгим. Так же как ЧК вела беспощадную войну с отечественной и импорт-ной контрреволюцией, вербовавшей исполнителей своих тёмных планов среди преступного мира, так и Боевые отряды уголовных розысков вступили в борьбу с нарушителями законности и порядка. Борьба была сложной и подчас требовала подлинной самоотверженности. Кожаная куртка и маузер — это было ещё далеко не всё, что требовалось для борьбы с преступниками. Нужно было знать их мир, их притоны, повадки, способы действия, хорошо законспирированных наводчиков и сообщников, склады краденого, места и способы сбыта. К тому же «дно» сопротивлялось, и подчас весьма активно. Операции и облавы превращались в сложные предприятия. Редкая ночь обходилась без стрельбы с обеих сторон. Были жертвы среди работников розыска и милиции. Но борьба велась упорно, настойчиво, с сознанием её высоких партийных и государственных целей. В этой борьбе закалялись кадры, приобретался опыт.
«Золотой век» преступности оказался неосуществившимся миражем.
Выйдя из тюрьмы в 1919 году, Паршин уже не застал его расцвета. Не решаясь появиться в Москве, он рыскал по её дачным окрестностям. Он искал Фелицу. И наконец он её нашёл… с Грабовским. Паршин готов был забыть старую обиду — только бы она вернулась к нему. Но она наотрез отказалась расстаться с Грабовским и согласилась лишь изредка встречаться с бывшим мужем. Паршин согласился и на это. Он даже не затаил злобы на удачливого соперника, бежавшего из тюрьмы.
От Грабовского он узнал о судьбе Горина. После их ареста Горин целиком ушёл в деятельность фальшивомонетчика, торопясь сколотить капитал, необходимый на приобретение дома. Говорят, будто он стал ещё скупее, чем прежде, опустился до того, что ходил в опорках и обносках, прятал каждую добытую тёмными делами копейку. Воспользовавшись паникой, наступившей в деловых кругах в первые дни войны, он купил вожделенный дом о четырех подъездах. Но и этого ему показалось мало. Им овладела идея приобретения ещё одного дома. Горин вошёл в новую шайку московского «медвежатника» Красавчика и участвовал с нею в нескольких ограблениях.
Пришла февральская революция. Под шум революционных событий уголовный мир поднял голову. Грабежи шайки Красавчика делались все более дерзкими. Капитал Горина рос. Он уже видел себя владельцем ещё одного дома. И действительно стал им. В первые же дни Октябрьского переворота домовладельцы поняли, что им не удержать своих владений, и Горин дёшево купил огромный дом, за ним ещё один. И только тут он уразумел, что домовладельцем ему всё-таки не стать: была объявлена национализация крупных домовладений. Горин не мог пережить того, что все награбленное им, все заработанное на фальшивых деньгах и превращённое в недвижимость стало ничем. Если бы его дома сгорели, развалились, но оставалась на месте старая власть, он понял бы, что нужно приняться сызнова грабить, делать фальшивые кредитки, снова копить деньги и потом опять покупать дома. Но с тем, что больше нет смысла грабить и копить, что капитал не нужен и больше никогда не будет нужен, Горин смириться не мог. Долго сидел он, запершись в своей новой, вдвое большей, чем бутырская, но заваленной таким же хламом квартире. Сидел, сидел, да и повесился. Долго висел он в наглухо запертой новой «секретной» каморке для выделки фальшивых денег. Каморку вскрыли только тогда, когда смрад от того, что было прежде Гориным распространился по всему дому. В ней нашли труп Горина и много пачек уже никому не нужных «романовских» кредиток. Никого даже больше не интересовало, какие из них настоящие, а какие изготовлены самим Гориным.
Второй член шайки, Вершинин, испуганный арестом Паршина, спрятался в своей тверской усадьбе. Он решил, что все сложилось, в общем, хорошо: имение есть, положение его в Петрограде прочно и чисто, его Колюшка уже студент. Стремления Вершинина сосредоточились теперь на том, что-бы обеспечить себе и Колюшке твёрдую жизненную базу в виде благоустроенного и доходного имения. Но и Вершинина, подобно Горину, постигло разочарование: революция свела на нет все плоды его преступной деятельности. Тверскую усадьбу национализировали. После некоторых колебаний (он смертельно боялся «Чеки») Федор Иванович вернулся на скользкую стезю преступлений. Дела он делал маленькие, тихие. Да и вообще-то воровать деньги стало бессмысленно: их ценность падала с катастрофической быстротой. Украденный вчера миллион завтра становился копейкой. Награбленные миллиарды через неделю едва обеспечивали фунт масла. А воровать вещи было трудно, хло-потно, реализовать их становилось все трудней. «Банд- группы» ЧК и Угрозыска не давали житья.
Федор Иванович переехал в Москву, оставив Колюшку в Петрограде. Так надеялся он сохранить от сына секрет своей профессии и сберечь его в случае своего провала.
Полегчало после объявления нэпа. Рубль становился устойчивым. Появился смысл воровать червонцы.
Третий член шайки, Грабовский, выйдя на свободу раньше Паршина, работал по мелочи, со случайными сообщниками. Он все больше опускался, пил.
Почти целый год Паршин жил, присматриваясь к непонятной ему жизни и к новым отношениям людей. Тюрьма выпустила его в незнакомый мир. Здесь все было не так, как прежде. Паршин ничего не делал. О работе не думал. Жил, занимая по мелочам то у Грабовского, то у Вершинина. Все искал случая, которым стоило бы заняться. Не хотел рисковать из-за пустяков. А крупных «дел» больше не было. Советские магазины и учреждения денег у себя не держали. Банки не были специальностью Паршина, да и охрана их становилась все серьёзней. Крупных частных фирм не стало. Нэпманы были такой мелкотой, что не стоило марать об них руки.
И вдруг на этом безотрадном фоне вспыхнул луч надежды. Появился он случайно в разговоре со старинным знакомым — бывшим охотнорядским торговцем-рыбником Кукиным. Этот Кукин теперь заведовал рыбным отделом в магазине, принадлежавшем раньше братьям Елисеевым, что на Тверской, у Страстного. По словам Кукина, в елисеевских подвалах сохранились огромные стальные шкафы, используемые не то городским банком, не то сберегательными кассами для хранения денег. Касса, через которую деньги сдаются в эти сейфы, находится в боковом отделении магазина — там, где прежде торговали мясом. Со слов Кукина выходило, что денег к вечеру в сейфы свозится много, притом червонцами, то есть устойчивой монетой. Об этом уже стоило подумать.
Паршин поделился сведениями с бывшими сообщниками. Начали разведку. Вскоре все было установлено: когда привозят деньги, куда складывают, когда берут. Кукин провёл Паршина в подвал, чтобы осмотреть, где расположены несгораемые шкафы, какой они системы.
При этом выяснилось, что стальные шкафы огромного размера стоят в том же помещении, где расположен склад продуктов. Никакой охраны у шкафов нет, так как днём деньги из шкафов вынимаются, а на ночь подвал наглухо запирается снаружи.
Стало ясно, что единственным днём, когда можно заняться взломом, было воскресенье: подвал запирается с вечера субботы и отпирается лишь в понедельник. Кукин брался провести Паршина и его сообщника в подвал. Сделать это можно утром, когда на склад прибывают продукты. С тюками товара на спинах грабители вместе с Кукиным пройдут в подвал. Там они спрячутся. Шкафы стояли не вплотную к стене, а на расстоянии примерно четверти метра. Паршин считал, что сможет втиснуться в этот узкий промежуток. К тому же это было в самом холодном, отсыревшем углу подвала, — туда никто не заглядывал и тем более никто не лазил за шкафы. Значит, взломщики смогут просидеть там субботу, никем не замеченные.