Поиск-92: Приключения. Фантастика

Другаль Сергей Александрович

Залп! Его звук пронзает меня сладкой болью и завистью к подругам, ощутившим в этот миг, что такое полет; догадываюсь: им сейчас горячо, славно, как в первую минуту рождения.

Крики, короткие стоны. Пауза. Два одиночных выстрела.

Снова пауза. Отдаленные голоса грубо подгоняют кого-то.

Сильные пальцы крепко обхватывают нашу коробочку… А-ах!!! Нас распахнули! Успеваю увидеть: широкая поляна, залитая солнцем. Сочная зелень листвы. Поодаль, забросив ногу на ногу, сидит офицер. На нем красивая серая форма, изящная черная нашивка на рукаве. Фуражка с высокой тульей. Он похлопывает стеком по сверкающим голенищам сапог. Отдает короткие спокойные распоряжения. Солдаты в такой же серой форме, только более скромной, энергично взаимодействуют с группой мужчин весьма утомленного вида. Общая веревка, которой они связаны, едва помогает им удерживаться

в шеренге…

Дальше не вижу: пальцы выхватывают меня из коробочки. Щелк-щелк — и я в тесноте механизма. Приятно пахнет смазкой. Что-то сильное, тугое вталкивает меня еще глубже. Ощущение долга растет. Все вместе — я, механизм, его прочные стенки, умное устройство, дославшее меня в патронник — мы едины по отношению к чему-то очень важному! Мы сильны этим единством а горды им. А если вспомнить о тех замечательных людях, что придумали меня и сконструировали многозарядный автомат, и о тех, чьи старательные руки добыв? — ли свинец, изготавливали станки, строили ружейные заводы, и о тех, кто учил солдат быстро и правильно пользоваться мною; если вообразить себе этот обширный круг людей и вещей, имена которых — человечество и мир… О! Подумать только: не кто-нибудь, а именно я отправлюсь гонцом, вестником этой мощи, ее полномочным представителем, и мой полет станет торжественным финалом, последним этапом во всей этой согласованной деятельности! Мысленным взором я окидываю пространства и времена, становища народов и глубины эпох. Я вижу гениальных выдумщиков, творцов пороха. Остроумных механиков и изобретателей. Вижу гигантские заводы. Толпы инженеров. Армады рабочих. Нянечек вижу, неусыпно бодрствующих в родильных домах, в заботе, чтобы мои будущие создатели благополучно появлялись на свет во все большем количестве. Вижу поля, тучные хлеба, трудолюбивых крестьян — надо кормить моих будущих создателей, и хорошо, сытно кормить. Легионы учителей усаживают их за парты, преподают им родной язык и элементарный счет, чтобы позже перейти к законам плавления металлов, кинематике, баллистике, газодинамике, ко всему грандиозному своду знаний и умений, без которых я не могла быть создана…

Поистине, среди миллиардов людей нет ни одною кто не имел бы ко мне никакого отношения. Кто может поспорить со мной в этом? Солнце? Но и оно не согревает одновременно всех. Господь Бог! По у людей нет одного бога. Я — солнце, согревающее всех сразу. Я — Бог, в которого верят сразу все!

Все плюс я — и против нас некто на траектории моего будущего полета. Я ему не завидую. Еще не испытываю ненависти, но уже не завидую… Ствол пока направлен в землю. Я смотрю через длинный тоннель, по стенкам которого красиво навиваются спиральные борозды. Вижу упругие травинки. Букашка переползает со стебля на стебель. Червячок пробурил влажную почву и вертит головкой. Пробежал муравей. Крошечные следы его лапок. Все это любопытно, но где небо? Даше взглянуть на небо!

И вот команда!

— В ружье!

Ствол качнулся и замер. Картина изменилась. Неба по-прежнему не видно, но возникло нечто не менее интересное: преграда, о которую я разобьюсь. Я вижу свою смерть. Кто никогда не сидел в тесном патроннике, у истока ствола, в последние секунды перед выстрелом, не поймет, какая это смесь восторга и отчаяния. Сейчас начнется полет, будет движение, скорость, станет радостно я горячо. Но в эти секунды, когда, находясь а полной неподвижности, видишь размеры оставшейся жизни, видишь место, где погибнешь… этому не подобрать слов.

Моя преграда прикрыта грязной и изношенной тканью. Трудно определить, гимнастерка ли что или обыкновенная рубашка. Через отверстие ствола не разглядеть ни фигуры, ни липа. Я еще не знаю, стар он или молод.

Тишина словно бы сгустилась. Догадываюсь: офицер привстал со складного стула и поднял руку жестом, требующим внимания. Сейчас прозвучит одно короткое слово и…

Но вместо этого разносится вопль. Яростный, хриплый. Это моя преграда посылает проклятия. Ридом кто-то рыдает. Перекрывая эти глупые звуки, не имеющие никакого значения для того, что сейчас произойдет, — наконец раздается:

— Огонь!

Страшная — еще более могучая, чем мне представлялось, — сила ударяет меня, извините, по заднице! Расширенным от восторга взглядом лечу по спиральным бороздам, они врезаются мне в бока, заворачивают… Оборот… второй… третий… Скорость растет фантастически… Мелькает дульный срез, в я выскакиваю на волю.

Полет хорош в любом виде, не правда ли? Но я еще и вращаюсь! Восемьсот сорок метров в секунду и тысяча двести

оборотов в минуту, но сами по себе эти данные не выражают ничего. Небо и солнце, лесная опушка, горы вдали, цветущая поляна, снова небо и солнце летят на карусели… А впереди, Молодой он или старый, так и не разберешь: лицо в грязи и подтеках крови. Глаза уставились в ствол. Его реакции недостает, чтобы понять, что я уже появилась и приближаюсь. В его ушах звучит грохот выстрела. Вспышка пламени — максимум того, что ему успело прислать зрение. Но он, видимо, еще надеется на чудо: разглядеть, как из маленькой дырочки выпрыгиваю я — ладненькое свинцовое тельце — и устремляюсь к нему. А я — ха-ха! — давно вылетела и успешно преодолеваю расстояние между стволом и пыльной измятой тканью, в которой по-прежнему нелегко угадать военную либо штатскую принадлежность. Мне радостно и горячо, как в самом раннем детстве. Полет возбуждает фантазию, мечтательность, хочется петь, декламировать…

Я пуля, я философ! Из множества вопросов один меня волнует из века в век, от века: Ищу человека!

Вот оно — чудо полета: сочиняю стихи! Кто бы мог подумать? Возможно — некоторое несовершенство формы, но что вы хотите: я всего лишь горячая капля свинца, взвинченная скоростью до эйфории…

Очарованною пчелкой забиваюсь прямо в щелку, прямо в сердце, как в середку медоносного цветка.

«Очарованная пчелка» — как вам это нравится?.. Интересно, работает ли сейчас поэтическое воображение у него? Возможно, и он представляет меня злой горячей пчелкой, которая вопьется ему в грудь и ужалит. А может быть, я для него — гроза, молния, выскочившая из узкой синей тучи, непостижимое явление природы, гром среди ясного дня. Не исключено, однако, что у него техническое мышление, и он воспринимает меня объективно: тело параболического сечения, разогнанное до скорости в восемьсот сорок метров в секунду, разогретое до трехсот восьмидесяти градусов по Цельсию и, благодаря этим незаурядным параметрам, способное пронзить биологическую массу на глубину восьмидесяти сантиметров. Это последнее ограничение могло бы спасти живое существо, поместившее свои жизненно важные органы на большей глубине; но таковых, кажется, нет; что до людей, то поставьте их в затылок друг к другу, и я дойду до третьего, лишь четвертый останется неуязвим.

Лицо его искажено гримасой. Тут и страх, и ненависть, и, отдадим должное, — мужество, проглядывает даже вера в какие-то убеждения. Милый мой! Верить можно только в меня, только я — неотразимый аргумент в споре, единственная надежда победить в столкновении идей. Если бы не я, жизнь на планете превратилась бы в бесконечную и бесплодную дискуссию, ибо сколько людей, столько представлений о личном благе и общественном устройстве, и еще никто никого не убедил в своей правоте одним говорением слов. Чтобы прекратить деятельность мозга, вырабатывающего идеи, противоположные вашим, бесполезно прибегать к словам. Эту работу быстро, аккуратно и дешево может выпот-нить небольшое металлическое тело вытянутой формы, пушенное с определенной скоростью. Пуля. Я.

Над поляной летит бабочка. Медленно вздымаются огромные оранжево-черные крылья. Жаль невинное создание, но мне не дано распоряжаться своей трассой Я ударяю воздушной волной, вдавливаю крыло, прожигаю в нем огромную дыру — и все это за четверть его взмаха…

Он, видимо, что-то кричит. За то время, что я лечу, губы его успевают немного округлиться — для какою-то звука.

Я приблизилась. Вижу грязные струпья на щеках. Напрягшийся кадык. Вижу мельчайшие складки одежды. Тусклую латунную пуговицу нагрудного кармана. Только бы не угодить в нее, это будет слишком больно. Но нет, к счастью, я пройду рядом. А ветхая ткань дли меня такая же преграда, как облачко для самолета. Обнажилась кожа. Прожигаю ее, меня обволакивает густой дым, и… страшный удар! Кость! От чудовищной боли я расплющиваюсь, но ненависть прибавляет сил: грызу, буравлю, проламываю ребро, стало немного легче, но существенно упала скорость. Втискиваюсь в мягкое, булькающее. Клокочут сосуды. Мясистый мешок вздувается и опадает, врезаюсь в него, застреваю… Красное, багровое, больше ничего не видно. Вокруг все шипит, кровь омывает и охлаждает меня. Теряю сознание…