Поиски счастья

Максимов Николай Иванович

Стойбище спешно снималось с места. Разбирали яранги, грузили на нарты скарб. Но все делалось молча.

Гырголь и Кутыкай бросились в погоню за беглецами.

…День угасал. В низинах начал скапливаться туман. Тымкар и Кайпэ присели отдохнуть: голод и усталость давали себя чувствовать.

Гырголь, как волк, рыскал по тундре. Он все чаще проверял, на месте ли нож, не потерялся ли. Он покажет этому жалкому бедняку, как уводить чужих невест.

Бежал трусцой по тундре и неутомимый Кутыкай. У ручья он наткнулся на следы. Они были совсем свежие, даже тиной их не успело затянуть. Определив направление, Кутыкай побежал дальше.

…Скоро сутки, как Кайпэ и Тымкар в пути.

— Милый, мы найдем людей. Найдем пищу, — шепчет она.

— Да, да. Конечно, — откликается юноша.

Их губы потрескались, кровоточат: они напрасно так много пили воды, она совсем ослабила их.

Тымкар принюхивается: он улавливает слабый запах дыма. Но что такое там?.. Сердце сжала тревога. Ведь оттуда они идут! Тымкар протирает затуманенные глаза. К беглецам приближается человек. Кайпэ поднялась, всматривается, ее грудь высоко вздымается. Чукча бежит по их следам. Гырголь? Нет. Но это за ними.

— Кутыкай! — стоном вырывается у Кайпэ.

Тымкар вынимает охотничий нож, и они бегут дальше. Ведь он тоже устал. Он не догонит. Он еще далеко…

Расстояние между ними, однако, сокращается.

Беглецы спотыкаются все чаще. Их сердца так сильно бьются. Трудно дышать, глаза заливает пот.

Кутыкай что-то кричит. Он совсем близко. Но и он, видно, изнемог, если так долго не может догнать их.

— Милый, — задыхаясь, еле слышно произносит Кайпэ. Она хватает Тымкара за руку.

Ноги юноши вязнут в холодном ягельнике.

Что-то свистит в воздухе, Кутыкай набрасывает на Тымкара аркан. Кайпэ падает вместе с возлюбленным.

Пастух Омрыквута не рискует подойти вплотную, он душит Тымкара арканом. Кайпэ бросается на помощь. Но в это время Тымкар успевает ножом перерезать ремень, но тут же теряет сознание. Кутыкай хватает обессилевшую Кайпэ, взваливает ее себе на плечи и, утопая в ягельнике, тащит назад.

Девушка вырывается, кричит, царапает ему лицо, но верный пастух терпит и уносит ее все дальше.

С кровавой ссадиной вокруг шеи, Тымкар, превозмогая боль, поднимается на ноги, делает несколько шагов — и снова падает. Сухим надтреснутым голосом он кричит своей Кайпэ:

— Я найду тебя, Кайпэ!

Но слышит ли она его?

Не оглядываясь, Кутыкай тащит к стойбищу невесту Гырголя, невесту будущего зятя своего хозяина.

Туман быстро выползает из низин, делая тундру похожей на небо. Он застилает глаза Тымкару…

* * *

…Бродя от стойбища к стойбищу в поисках кочевья Омрыквута, обтрепанный, исхудалый, лишь поздней осенью вернулся Тымкар в Уэном.

Глава 10

ГРЕХ ОТЦА АМВРОСИЯ

Стойбище Омрыквута откочевывало на северо-запад. Как тень, Амвросий следовал за стадом.

Время шло. Торопилась жить полярная тундра. Коротко здесь лето. Все живое спешило: сновали щенки песцов, в озерах, заводях рек резво плавали выводки уток; даже моховые ковры тундры и те чуть не на глазах меняли тона.

Не спалось Амвросию белыми ночами. Он выходил из шатра на воздух.

Река, небольшие озера, ручьи казались огромным потрескавшимся зеркалом в темно-зеленой оправе мхов.

В воздухе тучами сновал гнус. Нет от него спасения. Забивается в волосы под шапку, влетает в рот, в нос, в глаза, до крови изъедает обнаженные части тела.

Тундра тихо журчит, сочится. Под ногами сыро.

Опершись на ярангу, задумчивый Амвросий вызывает в памяти картины прошлого. Они меняются, бегут, обгоняют друг друга, и вот он уже видит себя стоящим среди сонного стойбища. «Купец… Конечно, меня считают купцом, — думает он. Его руки машинально щиплют полы подрясника. — Действительно, ведь я ничего не сделал в этом кочевье как миссионер. Но что было бы в том проку? Ведь и сам я никогда больше не встречусь с этими людьми, да едва ли встретится с ними и кто-либо другой из служителей церкви. Что ж, все равно теперь! Пусть», — шепчет он, отмахиваясь от гнуса.

Наутро, чтобы ускорить отъезд — ведь ездят же кочевники на легких нартах по траве! — Амвросий стал задаривать хозяев остатками своих товаров. Омрыквуту он отдал последние папуши табака, кирпичи прессованного чаю. Кейненеун — бисер, браслеты, зеркало и прочую мелочь.

Оленевод дивился щедрости купца. Хорошо знал он торговых людей! Это на них не было похоже. «Доброе сердце имеет», — решил кочевник и ласково посмотрел на загостившегося у него таньга.

Лицо Амвросия густо заросло. Лохматая рыжая борода закрывала грудь. Одежда истерлась, засалилась. Омрыквут велел жене сшить ему новые торбаса и рубашку из пыжиков. Сам стал еще теплее разговаривать с ним.

К тому времени Амвросий уже ухитрялся все понимать и давать сносные ответы. Омрыквут сквозь табачный дым улыбался и помогал ему строить фразы по-чукотски.

Так протекло лето. Но когда кончилось время «белого дня», то есть белых ночей, хозяин стойбища начал примечать, что его невольный гость затосковал, ест мало, не спит ночами, стал задумчив, нелюдим. Больно было Омрыквуту видеть печаль человека в своем шатре.

— Какие у тебя думы? — участливо спросил он однажды.

— Ты спрашиваешь непотребное, — смутившись, ответил Амвросий.

— Обидные слова говоришь, — все еще без гнева заметил оленевод.

Амвросий молчал. По его щекам текли слезы. Он утирал их грязными руками, покрытыми болячками.

— Почему ты плачешь, как слабая женщина? — не унимался Омрыквут в порыве сострадания.

Амвросий молчал.

Оленевод нахмурился, набил еще трубку, посмотрел на жену. Кейненеун потупила взор, плечи ее съежились. Наступило безмолвие. Стало слышно, как по куполу яранги мерно постукивает дождь.

Двое мужчин и женщина молчали. Сырая, гнетущая ночь усиливала мрачное настроение. Близилось время освежения воздуха, за ним — время длинных ночей.