Поиски счастья
Шрифт:
— Миссис Тауруквуна была очень милая, Я приносил ей лепешки, когда она голодала.
Мать Тауруквуны опустила голову, утирая руками глаза.
— О, да, да — запнулся норвежец. — Я не должен говорить об этом.
Ройсу так и не удалось втянуть Тымкара в разговор. Устюгов молчал.
После обильной мясной еды юношу клонило ко сну.
…«Тэнэт?.. «Желаю тебе, юноша, счастья…», — туманится его мысль. — Однако счастье есть, если он так сказал! Кайпэ? Где найду? Как возьму?» — Тымкар закрывает глаза. — «Плохо, ружья нет. Кочак забрал шкурки… Что же, придется пасти оленей в тундре морскому охотнику?»… И снова перед его взором Тэнэт. Потом — Кайпэ. Но это уже не Кайпэ, а Сипкалюк… Но Сипкалюк далеко, за проливом, туда не пойдешь!
Тымкар проснулся перед утром. Все в яранге спали. Какая-то сила заставила его подняться, выползти в наружную часть яранги.
Солнце еще не взошло, было свежо, сыро. Ни о чем не думая, он взял свой багор с костяным крючком на конце, деревянную закидушку, нашел шапку и вышел.
Когда в Энурмино все проснулись, Тымкар был уже далеко.
Переправившись на плоту через лагуну, он нашел место, где они сидели у костра с Богоразом, присел. Ему казалось, — он видит этого таньга с длинным носом и большим лбом. Все разговоры с ним перебирал в памяти Тымкар. Как он хотел бы расспросить сейчас умного таньга о дороге к счастью, которого тот ему пожелал! Но опрашивать было некого. Даже следов костра не осталось после непогод и снегов.
В этот осенний день Владимир Богораз находился в бухте Строгой.
Кроме чукчей здесь жили и русские: несколько старателей и охотников, женившихся на камчадалках или чукчанках, купец с работниками и ссыльный поселенец Кочнев. Богораз остановился у него.
Ссыльного звали Иваном Лукьяновичем, чукчи именовали его «Ван-Лукьян». Роста он был невысокого, сложен ладно, во взгляде пытливых глаз чувствовалась твердая воля. Богораз присмотрелся к чертам лица Кочнева: крутой подбородок, развитые скулы, прямой, но широкий нос. В своей черной рубахе-косоворотке этот ссыльный напоминал Богоразу волжских сплавщиков леса.
История жизни Кочнева коротка. Родился он не на Волге, как предполагал Богораз, а в устье Печоры, в семье рыбака. Один из сосланных туда революционеров обучил его грамоте, а потом, обнаружив в нем недюжинные способности, подготовил в университет и, используя свои сохранившиеся в столице связи, помог поступить на медицинский факультет. Но так как учил он его не только тому, что предусматривалось программами, то с последнего курса Кочнева исключили из университета, подержали в Орловском централе, судили, а затем выслали на поселение в Колымский округ.
С детства полюбив Север и море и пользуясь ходатайством местного купца о присылке хотя бы малоблагонадежного лекаря в бухту Строгую, он и забрался сюда — подальше от докучливых властей. Из плавника и шкур построил домик в одну комнату, обложился книгами, готовый к многолетнему изгнанию.
Ко времени встречи с Богоразом он отбыл лишь два года наказания и сейчас с пароходом ждал жену.
Все это Иван Лукьянович запросто рассказал о себе Богоразу в первый же день их встречи.
Такая доверчивость и взволнованная откровенность несколько удивили тогда Владимира Германовича. (Он не предполагал, что Кочнев не только слышал о нем в Петербурге, знал о его прошлой принадлежности к партии «Народная воля», ссылке и научных изысканиях на Чукотке, но знал также кое-что и из того, что было известно лишь очень немногим его товарищам). Однако умудренный жизнью, Богораз не спешил следовать примеру этого молодого человека.
— На какие же средства вы живете? — спросил Владимир Германович.
Ссыльный метнул на него настороженный взгляд, но колючие искры тут же угасли, и он ответил:
— У меня ружье, и я добываю себе кое-что. Ведь море и тундра так богаты! Не скрою также: меня поддерживают местные жители. Иногда как медика приглашает купец. Хожу. А главное, — он снова взглянул на собеседника и закончил: — Главное, конечно, в том, что мне помогают товарищи из столицы.
— Вы слишком доверчивы, молодой человек, — укоризненно заметил ему Богораз. — Об этом говорить не следует.
— Принимаю. Но я слышал о вас еще в Петербурге, — снова сказал Кочнев. — Мне и сюда писали, что вы на Чукотке.
Брови Богораза шевельнулись.
— Кто вам писал обо мне?
— Ну, этого я не скажу. Ведь вы сами только что…
— Правильно. И не нужно никого называть, — улыбнулся бывший ссыльный.
Кочнев слегка волновался. Эта встреча была так неожиданна и так радостна для него, живущего здесь, в этой страшной глуши! Письма приходили раз в год. А тут перед ним оказался живой человек из столицы, который мог бы так много рассказать ему. Ведь в России бурлила жизнь — он это знал.
— Владимир Германович, будем откровенны, я сослан, вы это знаете. А ведь ссылают, как правило, не царедворцев, — начал он.
Но тут в дверь постучали. Хозяин вышел. Через минуту он вернулся и начал поспешно одеваться.
— Вы оставайтесь. Я быстро, — он приоткрыл походный ящик с медицинскими инструментами. — Подросток прострелил другому плечо. Извините, — и он скрылся за дверью.
Богораз посмотрел в окошко вслед ему.
Худощавый, подвижной, «Ван-Лукьян» обогнал посыльного, который едва поспевал за ним.
В жилище Кочнева вместо кровати стоял топчан из необтесанных жердин, матрац и подушка были набиты сухой травой; заставленный книгами грубый стол на двух ножках приколочен к стене; полка из связанных прутьев прогнулась от вороха бумаг, журналов, книг. Два толстых круглых полена служили стульями. Кресло, обтянутое со всех сторон — сверху донизу — шкурой белого медведя, не отличалось изяществом форм и вероятно было изготовлено тоже из бревен и жердин, ибо оказалось тяжелым, как сундук с железом, но определенно понравилось этнографу, когда он сел в него.
Обращало на себя внимание и то, что, несмотря на отсутствие в доме женщины, комната содержалась с безупречной опрятностью. Кастрюля и чайник были вычищены, хотя пища, по-видимому, приготовлялась над жирником или в топке печи из необожженного кирпича. На столе все находилось в строгом порядке. Потертые в дороге чемоданы и крестьянский сундучок (наверное, с ним Кочнев приехал в столицу с Печоры) были аккуратно прикрыты газетой.
Кроме медицинских пособий и беллетристики, на столе лежали книги об Америке, по философии, праву, искусству — с обилием пометок на полях. Раскрыв одну из них, Богораз начал читать помеченные ссыльным места и самые пометки.