Поиски счастья
Шрифт:
— Я буду Баранов, ты — Хлебников, ты — Загоскин. Вы, — указал он на одну группу, среди которой были и девочки, — индейцы. Вы — испанцы. Вот вам аркан, кандалы, — и он сунул им какие-то веревки. — Вождем индейского племени будешь ты, Витька. Найди себе перья на шапку и разрисуй щеки и нос… Вы, ребята, будете промышленными людьми и землепашцами. Ладно?
— Не хочу я быть испанцем, — утирая рукавом нос, воспротивился сын отца Савватия. — Лучше индейцем или эскимосом.
Колька секунду подумал, но согласился. И это была его ошибка, так как тут же и все остальные «испанцы» пожелали стать русскими, а если уж нельзя, то индейцами.
Распределение ролей затягивалось. Однако уже вскоре Михайловский редут наполнился дикими криками. Это «конные испанцы», оседлав хворостины, ловили лассо мирных индейцев, чтобы обратить их в рабство, заставить возделывать свои поля.
— Русские, за мной! — вдруг на весь редут раздался звонкий голос «Баранова», и вместе со своими помощниками и промышленными людьми он бросился вызволять индейцев из рабства.
Среди пленных испанских жандармов оказался один очень подозрительный человек. На допросе выяснилось, что это капитан пиратского брига, который привез оружие индейцам с целью поссорить их с русскими, побудить их выступить против них…
Капитана звали Джои Сивая Борода. Когда же («Хлебников» сорвал с него приклеенную бороду, то обнаружилось, что это вовсе не Джон, а мистер Смит, с которым уже доводилось встречаться правителю Русской Америки.
— Так вы опять, мистер Смит, нарушили русские поды? На этот раз это вам так не пройдет! — и «Баранов» распорядился снять с него штаны и выпороть.
Однако такого позора не мог вынести Колькин друг Юрка, и он заявил, что больше не играет…
Подростки заспорили, зашумели. Игра явно не удавалась.
День угасал.
— Пойду покличу Кольку, — дед поднялся с завалинки, — пора ему вечерять да спать. Поутру раненько к трактирщику.
Не видя старика, ребята продолжали спорить!
— Сам будь Сивой Бородой!
— Нешто так играют?
Среди мальчишек и девчонок — эскимосы: вместе с поселковыми ребятами они ходят в школу к отцу Савватию и свободно владеют русским.
— Хитрый, — говорит один из них. — Сам всегда Баранов, а мы? Мы тоже хотим.
— Давайте в горелки?
— Витька, беги вымой фейс и давайте начинать, — предложила вождю индейского племени Нюшка.
— Это что еще за «фейс»? — неожиданно раздался за Нюшкиной спиной недобрый голос деда. — Это ты, Нюшка-греховодница, фейсишь тут? — Старик вплотную подходил к сразу притихшим спорщикам.
Девчонка опустила глаза, затеребила подол платья. Она знала, что дед не выносит, когда поганят, как он выражается, родной язык.
— Ты что же молчишь? Никак запамятовала, как по-русски «лицо»? — И костлявой рукой он поймал ее за ухо.
Нюшка покорно выносила боль, молчала.
— Молчишь, упрямая?
— Не буду, дедушка!
— Не будешь? — он не отпускал уже сильно покрасневшее ухо.
— Вот еще отец выпорет, да еще батюшка в храме помянет, тогда не будешь, тогда не будешь, — приговаривал он, — поганить язык прадедов. Срамота! — Он, наконец, выпустил Нюшкино ухо. — Срамота! Колька, домой! — И гневный, что-то бормоча, дед зашагал к избе. — Бесстыдники! — повернувшись, крикнул он стоявшим молча ребятам.
Около отца Савватия собралась большая группа поселенцев.
Батюшка говорил:
— Невозвращенцами нас называют. Да нешто мы ведали, что перестали уж быть тут хозяевами?
— Беспаспортные, говорят, — с горечью вставил кто-то.
— Наш паспорт, чадо, на медной доске начертан, что храним, яко святыню, в храме. А вот их-то паспорт — центовая картинка с чека, коим будто рассчитались они за Русскую Америку.
— Хоть янки и хвастают, что вроде бы купили у царя Аляску, — вмешался худой поселенец, — а токмо, видать, неправильно купили, если боятся, чтоб люди знали, что не они, а мы открыли эти земли.
— Похоже на это, — согласился Савватий.
— Трудно нам, — вздохнул кто-то.
— А ты, сыне, не падай духом. Пока держимся все вместе, никакие тяготы нам не страшны. Протянем руку друг другу в трудный час. Не мы одни, и другие поселения — до самой Калифорнии — тяжкое время переживают.
— Во, во! — вмешался дед Василия. — Правильные слова батюшка сказывает. А ты, басурман, оставлять наши земли задумал. Срамота одна да и только, — он отвернулся, блеснул глазами. — Ишь, вырядился! И не поймешь — чи ты русский, чи нет, — снова привязался к внуку старик. — Нешто забыл одежу нашу? Так погляди хоть на меня, что ли?
Молодежь переглядывалась. Кое на ком были клетчатые ковбойские рубахи, шляпы, у некоторых были сбриты бороды…
К поселенцам подходил старый эскимос. Поздоровались.
— Ты что, Асина? — ласково спросил гостя дед Василия, и его нависшие брови приподнялись.
— Праздник Асина всегда ходи. Слушай хочу. Рыбная снасть проси буду.
— Ну, ну, слушай, — довольный, улыбнулся старик. — А невод дадим. Как не дать!
Поселенцы Михайловского редута балагурили, как всегда в воскресный вечер. Сегодня они почти все были в русских национальных костюмах. А завтра… завтра их будет трудно узнать. Утром они разойдутся на работу — делать кирпич, рыбачить, плотничать и малярничать в Номе, добывать уголь, переводить стрелки на железной дороге, грузить и разгружать суда.
Отец Савватий думал о том, что разбредается его паства, трудно удержать на месте. А надо! Надо держаться дсем миром, чтобы воспрепятствовать раздроблению поселений, не позволить разобщать русских. Немало докук у отца Савватия. Надо вот еще написать письмо архиепископу всея Аляски. Савватий тихо поднялся и вошел в избу.
Дед Василия повествовал о прежней жизни. Правда, он не все это видел сам, но ему рассказывал отец, который прожил долгую жизнь, многое успел сделать и повидать.
Поселенцы любили слушать деда. Каждый раз он вспоминал что-либо новое, еще не известное слушателям.