Покаяние агнца
Шрифт:
ОН И ОНА
«До и после»
Выйдя из ворот парка, я направился к универмагу и буквально столкнулся с вышедшей оттуда девушкой, с которой вчера вечером танцевал в парке на площадке.
– Здравствуйте, – сказал я, не скрывая радости от встречи. Она взглянула на меня и кивнула в ответ. – Что вы тут делаете? – продолжил своё приветствие я, не желая так быстро расстаться с ней.
– А что можно делать в универмаге? – удивилась вопросу она. – Осматривала вещи, какие тут есть.
– Дело в том, – пояснил я, пытаясь завлечь её в разговор,– что в этом здании не всегда располагался торговый центр. Раньше здесь был клуб. А десять лет назад, вон на том месте,
– Как видите, – подвёл итог я, – это место памятное. Можно сказать, «историческое» для нашей семьи, и я, когда приезжаю домой, частенько подхожу к этому месту.
– Очень интересно, – сказала она, и в свою очередь спросила: – А чем заняты вы?
– Абсолютно ничем. Да и чем может заниматься студент, только что прибывший с производственной практики к себе в родные пенаты. А вот вы, как к нам попали, ведь вы приезжая? – И добавил: – Лично я живу вон в том, самом красивом в посёлке трёхэтажном доме с колоннами.
– А я, – подхватила она, – живу здесь рядом в двухэтажном доме, который называется «интернатским».
– Да, здесь два дома называются так, хотя только в одном из них находится интернат для детей, страдающих искривлением позвоночника. Вы, в котором из них расположились?
– Во втором отсюда. Я приехала в санаторий по путёвке на десять дней из Таврии.
Про Таврию я знал только то, что селение с таким названием находится где-то на берегу Иртыша. Но ни разу там не был. – Слушайте, может, перейдём на «ты»? – предложил я. – Мы ведь не такие солидные и старые, чтобы «выкать». И скажу вам прямо и честно, вы мне понравились ещё вчера на танцах, а сейчас, – продолжил я, переходя в атаку, – когда я увидел ваши большие голубые глаза, не могу удержаться, чтобы не сказать вам сразу же об этом.
– Вас я тоже вчера приметила, мы танцевали три танца, даже помню какие. Впрочем, на «ты», так на «ты». Будем знакомы. – Она назвала своё имя, а я своё, хотя итак было ясно, что я «Юрик», о котором спрашивал отец.
– Может, пойдём? – сходу предложил я.
– Куда?
– Да хоть куда. Можно по этой дороге. Она ведёт сначала к сопке, потом огибает её. Но мы поднимемся наверх, и я покажу тебе большую воронку. Зимой в ней собирается снег, и я помню, как мы с моим «дядей» Алёшкой сбегали с уроков и скатывались вниз на дно воронки. Он был старше меня на три года, а учились мы в одном классе.
– Не возражаю, – согласилась она. – Я вижу, ты всё тут знаешь, тогда будь моим гидом.
И мы пошли к «воронке». С вершины сопки хорошо открывалась панорама. И я, воспользовавшись этим, стал знакомить спутницу с окружающим наш посёлок ландшафтом. – Вон там, вдали за рекой Иртыш синеет трёхглавая гора, называется она «Три богатыря» – красивая, правда? – говорил я спутнице, указывая в том направлении. – На самом деле это не гора, а мираж из беспорядочно разбросанных высоких холмов, которые нам отсюда видятся как единый горный ансамбль. Своему брату Шуне я посвятил стихотворение, в котором писал: «А помнишь ли ты Гребенюшку, Чёрную гору, Иртыш, трёхглавой горы верхушку и глубочанскую тишь?» Так вот, Чёрная гора – это вон та гора, справа, если смотреть по кругу от «Трёх богатырей», мы там в детстве стреляли из поджигов, а далее по кругу – наша знаменитая «Гребенюшка» – туда жители, особенно молодёжь, ежегодно ходят в майские праздники, чтобы полазить по скалам. Ещё правее находится сопка «Календарь», люди говорят: «Как «Календарь» задымит – быть дождю, погода испортится»…
А потом мы стали спускаться по склону к церквушке, которая возвышалась на поляне с другой стороны сопки.
– Церковь давно не действует, – рассказывал я, – теперь здесь, кажется, краеведческий музей, и рядом могила (без креста) бывшего
…Так я развлекал бесконечными разговорами свою знакомую, а сам между тем поглядывал на неё сбоку, и чувствовал, что она всё больше и больше мне нравится. Она доверчиво слушала, и в её больших голубых глазах порой вспыхивал живой интерес, тогда она с любопытством бросала взгляд на меня. Светлые волосы свисали с её плеч, а изящная фигурка скрывалась за тонкой летней одеждой.
Между тем мы перешли по мостику речку, прошли поповский дом и поднялись выше по отлогой дороге, где слева начиналась улица с незамысловатыми избушками и огородами, уходящими вниз к руслу речки.
– А вот здесь, среди этих избушек, уже и не помню где точно, – продолжал я развлекать спутницу, – была хата моей бабушки Оли. Она сама её строила с младшим сыном, мальчишкой ещё. Строила, можно сказать, из ничего. Вот у нас с тобой под ногами ровная поверхность, покрытая травой. Это «дёрн». Его вырезали в виде прямоугольных кирпичиков, и из этого «почвенного» слоя, состоящего из земли и травы, сооружали жилище, которое потом обмазывали глиной. А чтоб сделать крышу, бабушка запрягала корову Феньку в телегу и ехала в лес. Вырубала стропила и другие опоры. Привозила и строила. Виктор Павлович – последний бабушкин муж, был тогда очень болен: его на шахте бадьёй прибило. Он не мог физически работать, зато курил самоотверженно самосад. Дедушку я помню именно в этой избушке, лежащего на русской печи с самокруткой во рту. В доме постоянно стоял дым коромыслом. Дедушка был к тому же отъявленным матерщинником. Матерился он не на людей, а когда сильно припекали боли. Маты у него были особенные. «Но не буду тебе их повторять, – пошутил я, – а то ещё понравится, и будешь ты в старости, как мой дедушка, заядлой матерщиницей». Я говорил этот вздор, а ей, как мне казалось, было интересно слушать.
– Но вот справа от этой улицы открывается настоящий простор, – с пафосом заговорил я. – Здесь начинаются поля. Засаживаются они гречихой, подсолнухами, а иногда оставляются «под пары». Тогда здесь произрастает трава, и появляются сначала копны и стога, а затем уже к зиме, их собирают в большие скирды…
День был тёплый и солнечный, мы свернули с дороги и укрылись в тени одного из стогов. Ещё когда мы шли, беспечно болтая, особенно я – нёс не совсем увлекательный вздор, – я вдруг почувствовал, что меня невероятно сильно влечёт к моей спутнице. От этого всё окружающее воспринималось с ореолом восхищения. Во мне зарождались новые светлые чувства, которые только через много лет, уже достаточно осмысленные, найдут своё словесное оформление в стихах о любимой девушке, виновницей которых, безусловно, была она, моя новая знакомая: