Покаяние пророков

Алексеев Сергей Трофимович

В яслях, свернувшись калачиком, спала Вавила Иринеевна! Зоревой свет пробивался сквозь окно, и хорошо было видно ее спокойное, умиротворенное лицо.

Над нею, будто ангел, стоял конь и размеренно качал головой.

Воровато оглядевшись, Кондрат Иванович тихонько опустил пласт сена на нее, потом второй, третий — укрыл, как одеялом. Она не проснулась, по крайней мере, даже не шевельнулась. Выждав еще некоторое время, он спустился с сеновала и, чтобы окончательно прийти в себя, умылся снегом.

Вечером либерал досконально обыскал конюшню, а на кормушку становился ногами, чтоб забраться

на чердак, и там все сено перевернул. Значит, боярышня пришла после этого, и пока ее проверенное опером убежище — самое надежное.

Если что, запасное место — чердак дома, там тоже искали. Только как проскочить эти двадцать метров открытого пространства от конюшни до дома?..

Комендант зашел в избу; либерал уже спал на печи, разбросав руки. Из-под куртки с левого бока торчала из плечевой кобуры соблазнительная пистолетная рукоятка — всего-то кнопочку отстегнуть, и сам вывалится…

— Ладно, поспи пока, — вслух сказал Комендант.

Снег на плите почти растаял, из двух ведер набралось одно чуть больше половины. Кондрат Иванович разболтал воду рукой и понес коню — главное было сейчас контролировать улицу. И только вышел на крыльцо, как услышал гул вертолета. Невидимая машина летела низко и вроде бы по кругу. Он не успел высмотреть ее, как увидел, что в деревню въехал зеленый автобус, из которого посыпались люди, десятка полтора камуфлированных бойцов с оружием и в касках.

Началось!

Три человека устремились через огороды к лесу, еще столько же пробежали через всю деревню и спустились по лыжному следу к реке, отрезая таким образом выходы из Холомниц. Остальные разбились на две группы и рассредоточились по обеим сторонам улицы рядом с домом Коменданта. Среди них он заметил брюнета в расстегнутом пальто и еще двух гражданских — вроде бы они командовали операцией и расставляли людей.

Кондрат Иванович уже понял: сейчас начнется зачистка — повальный обыск и выдавливание из Холомниц всего живого на «номера», стоящие возле полыньи и старой мельницы на реке и у леса на выпасе за огородами. Кроме того, Лебедев упомянул, что оцеплен весь район, значит, есть еще одно кольцо где-то в лесу.

Настоящая войсковая операция! Да неужели это все чтобы поймать девицу, совершенно безвинную кержачку, пришедшую из небытия? И если это так, кто же она такая?!

Ему стало жарко, вдруг заколотилось сердце и появилось желание все время озираться, чего раньше Комендант не замечал за собой даже в самых критических ситуациях. Мало того, он вдруг обнаружил, что теряется и суетится, особенно после того как началась зачистка и бойцы, вооружившись монтажками и пожарными топорами, приступили к крайним, по-зимнему пустым дачам. Ближайший от дороги дом Кондрата Ивановича пропустили — должно быть, рылись там всю ночь. И сразу же с визгом и треском заскрежетали выдираемые запоры.

Тем временем вертолет нарезал круг за кругом, постепенно сужая их; иногда он пропадал за холмами или плавился в ярком свечении восходящего солнца, а иногда зависал над вершинами деревьев, что-то высматривая внизу. Дважды он менял направление и перечеркивал деревню крест-накрест с резким снижением, будто искал цели и намеревался ударить с воздуха. А внизу звенело стекло, скрипели ржавые гвозди и грохотали топоры, и ничем нельзя было объяснить бессмысленность творящегося. Погромщики шли лавиной, будто саранча, ломали и переворачивали все без разбора и особой нужды, вскрывали погреба с запасами, выламывали двери и окна ломами, выворачивали решетки, поставленные от воров, как последняя надежда, и если какой замок не поддавался, вышибали его автоматными очередями. Это был даже не повальный обыск — скорее акция мести или устрашения.

Неудержимая лавина медленно подкатывала к хате Почтарей, а через дом, за соседской дачей, стояла конюшня, где безмятежно почивала виновница всего этого разгрома.

Когда вертолет сузил круг настолько, что летал уже по окраинам деревни, из леса и со стороны реки на чистое место начали выходить лыжники в белых маскировочных халатах — должно быть, оцепление, просидевшее в засадах и секретах всю ночь. Они уже не прятались, занимали позиции на открытых местах, и теперь Холомницы оказались отрезанными от мира чуть ли не сплошной цепочкой. А Комендант все больше чувствовал собственную суетливость и никчемность. Он на самом деле давно вжился в роль ответственного за все, что происходит в деревне, и старостой его никто не выбирал — сам взвалил на себя эту обязанность, только для того чтобы чувствовать себя нужным. И сейчас с ужасом представлял, что скажет людям, как оправдается, чем утешит полунищих дачников?

Он сначала пометался по двору Космача, затем выскочил на улицу и крикнул бойцам:

— Вы что же делаете, мужики?!

На него не обратили внимания, а может, не слышали из-за ревущей над головами машины. Тогда он бросился к другой команде, где заметил разлетающиеся полы пальто Лебедева. Сразу перехватить не удалось, заскочил в проем только что сорванной двери дачи — не брезговал черной работой, но на выходе Комендант стал у него на пути.

— Они выполняют твой приказ? Ты их заставил громить?

— Это еще не все, — ухмыльнулся тот. — Сюрприз впереди.

В тот миг Комендант ничего не мог ему ответить, потому что еще не знал, что делать, и от растерянности почувствовал, как жжет за грудиной и становится трудно дышать. Зачистка наконец докатилась до хаты Почтарей, а поскольку кавказцев перестреляли еще ночью, то опасаться бойцам было нечего. Перемахнули забор, открыли калитку, и тотчас над Холомницами будто жалейка заиграла.

— Ой, лыхо! — запричитала голосистая Агриппина Давыдовна. — Ратуйте, люды добри! Та шо ж творыться, божежки? Налетели ляхы погани! Ой, ратуйте!

Он терпеть не мог ее причитания, бесился, если Почтарка по поводу или без повода начинала блажить на всю деревню отвратительным визгливым голосом. А тут словно боевую трубу услышал и вмиг протрезвел. Остановить произвол и отвлечь эту банду от боярышни можно было единственным способом — устроить «реверс», переключить все внимание на себя и сорвать операцию, пока они не добрались до конюшни. Комендант не любил высоких слов и в тот миг не думал о самопожертвовании, но в груди зажгло сильнее, застарелая ишемия, профессиональная болезнь, буквально схватила за горло, однако голова при этом осталась светлой и холодной, как всегда бывало в суровые часы.