Покаяние пророков
Шрифт:
Глеб Максимович взял трубку после второго гудка — бодрствовал.
— Простите, я не разбудил вас?
— Ну что? — отозвался Землянов. — У вас в Москве встали?
— У нас уже гостей принимают, — сказал предводитель, сдерживая чувства.
— Кто пожаловал в столь ранний час?
— Великий неизвестный Автор.
— Так. — Длина паузы говорила о многом. — Это событие, нужно обсудить. Через три часа жду.
Палеологову очень хотелось взглянуть на Космача, но переносить встречу с Земляновым хотя бы на час было нельзя. Он приглашал к себе в исключительных случаях и всегда по вопросам основополагающим.
— Хорошо, я еду в аэропорт.
И все-таки не мог
И теперь если предводитель куда-либо уезжал, то обязательно заглядывал в конюшню.
— Скоро придет твой звездный час, — пообещал он коню и похлопал по изогнутой шее.
Уже из машины предводитель позвонил Галену, сказал, что вылетает в Питер, и велел начинать работу с Автором.
Всегда невозмутимый барон заколебался.
— Предлагаете мне составить первый разговор?
— Обязываю! Подготовьте его, объясните ситуацию, поставьте задачу. Все как мы намечали. Пока я не вернусь, пусть сидит и думает. Поселите в моих апартаментах, свободу не ограничивайте, но под пристальным наблюдением.
Гален был искусным мастером «разговорного жанра», обладал редким даром убеждения и внушения, однако при этом не любил ответственности.
— Генрих Сергеевич, я боюсь навредить, — начал упираться он. — Первый контакт всегда самый важный, и вы сделаете это лучше. Тем более что с Автором уже встречались…
— Надеюсь на вас, барон! — жестко оборвал предводитель. — Не забывайте генерала. С Богом!
Он велел водителю выставить на крышу спецсигнал и гнать по осевой; его всю жизнь преследовал рок опоздания, всегда не хватало одной минуты, а то и вовсе нескольких секунд. Он прилагал огромные усилия, чтобы преодолеть судьбу, но стоило чуть-чуть расслабиться, потерять ощущение времени, и все шло насмарку.
Палеологов родился и вырос в Ленинграде, поэтому ездил сюда с удовольствием и тайной надеждой хотя бы раз задержаться на сутки, чтоб без всяких дел и забот побродить по местам юности, переночевать не в гостинице, а у отца на Васильевском, под особое, ностальгическое настроение, может быть, даже зайти к матери на Грибоедовский. Однако всякий раз, едва вывалившись из поезда или самолета, он забывал, в каком городе находится, и не то что суток — часа свободного не было. Иногда, переезжая с одной важной встречи на другую, из окна машины он видел что-нибудь памятное, просил остановить и несколько минут потом стоял, тупо соображая, зачем же остановился. В лучшем случае он успевал позвонить родителям, и то, чтобы не расстраивать, врал, будто звонит из Москвы, благо появились сотовые телефоны.
В столице Палеологов закончил историко-архивный институт, в общей сложности прожил уже тринадцать лет и все это время ее ненавидел. И когда искал любую работу без прописки, и когда был уже полноправным москвичом и устроился по специальности в музей Октябрьской революции. Однако, достигнув желаемого, понял, что опоздал, ситуация резко изменилась и все, что связано с революцией, стало непрестижным и подлежало сокращению.
Он чувствовал презрение к Москве, когда, выброшенный на улицу, пришел на Арбат продавать две собственноручно написанных иконы — в детстве окончил художественную школу, которая пригодилась в трудный час. На рынок он опоздал, места оказались заняты, и его вытолкнули из ряда. Палеологов не любил сдаваться, зашел с другой стороны и повесил свой товар на забор. К нему подошли, отняли одну икону и с другой вышвырнули вон, поскольку образа в то время писали и продавали тысячами. Он ушел в подъезд какого-то мрачного дома, поплакал там, вытер слезы, закусил губу и снова полез в ряды. Нагло потеснил парня, торгующего наградами, и встал, готовый умереть, но не сойти с места.
И тут же налетел покупатель! Палеологов спрятал деньги и хотел уйти, но парень вынул из сумки подушечку с орденами.
— Под пять процентов. У тебя легкая рука. Фамилия как?
— Палеологов.
— Нет, под такую фамилию давать товар опасно.
— Почему?
— Придуманная фамилия-то, неестественная. Еврей, что ли?
— Я русский, — с гордостью сказал он. — А фамилия, между прочим, семинарская. И пошел ты на хутор со своим товаром!
— Погоди! — Тот всучил ему ордена. — Ты мне нравишься. Торгуй! А кликуха тебе будет Богомаз.
Так он познакомился с Балдиным.
Палеологов продолжал ненавидеть столицу и когда вступил в касту торгующих на Арбате, и потом, когда владел сетью антикварных магазинов, заработал первый миллион и ездил на «мерседесе» со спецсигналом.
Этот город существовал, чтоб унижать человека в любом его состоянии и при любом режиме. Всякий житель, от бомжа до олигарха, был его добровольным заложником, беззащитным перед хамством, наглостью и болезненной жаждой денег, царящими повсюду, от трамвая до министерства. И если в провинциальном, но с революционными традициями Питере попросту отстреливали друг друга средь бела дня, то в стольном граде гуманно и цивилизованно с живых сдирали шкуру.
В девяносто первом он, как и все торгующие на Арбате, по зову сердца бросился к Белому дому защищать демократию и свободу. Да еще уговорил и взял с собой Балдина, которому все кроме денег было до фонаря. И когда уже праздновали победу, Палеологов так радовался и ликовал, что всюду опоздал — не попал в какие-то списки, не оказался в нужный момент рядом с президентом, точнее, был чуть дальше, чем требовалось. А этот прохиндей Балдин, чуть ли не насильно притянутый в революцию, тут же, у Белого дома, сделал блестящую партийную карьеру и оказался в московском правительстве.
Первый антикварный бизнес, созданный с его помощью и сделавший Палеологова миллионером, постепенно сожрал сам себя, ибо все заработанное уходило только на одни взятки. Он знал, почему это происходит, может, лучше многих тогда, поскольку был непосредственным участником и свидетелем событий. По крайней мере три правительства России, меняя друг друга, выходили из драконьей шкуры торгующих на Арбате, и каждое последующее требовало все больше и больше.
В девяносто третьем, ограбленный и разоренный вдребезги, он восстал против этой касты и опять оказался защитником Белого дома. Он мог вырваться, но, как всегда, опоздал на мгновение, подземный выход перекрыли, а патроны кончились. Расстреливать его вывели на стадион, однако омоновец был настолько пьян и безумен от крови, что не мог совладать с оружием. Разрядил полмагазина чуть ли не в упор, издырявил железобетонный забор и не убил. Под утро Палеологов уполз со стадиона к метро «Краснопресненская», где его подобрали и отправили в «Склиф». Четыре пули навылет прошли меж ребер и по мягким местам, не тронув ни одной косточки.