Покер с Аятоллой. Записки консула в Иране
Шрифт:
незамысловатого языка фулла, на котором в Африке беседуют десять миллионов не очень
образованных людей, — вещь архисложная. На это уходит минимум пять-шесть лет. И если
получив уникальное и дорогостоящее образование за счет государства, выпускник вуза вдруг
решил выйти замуж, забеременеть и в Африку к папуасам не ехать, то как быть казне с
потерянными деньгами? Поэтому девочек в ИСАА можно было по пальцам пересчитать. Это,
конечно, печалило, но, с другой стороны,
отвлекались от дел. А их было невпроворот.
Нас, длинноволосых (по моде тех лет) молодых людей, прессовали в высшей степени талантливые
преподаватели. На вооружении у них были знания и методики, отшлифованные в течение
нескольких веков российской и советской востоковедческой школой. По языку нас дрючили
особенно. Занятия попеременно вели два преподавателя, один из которых обязательно был
носителем языка. Мы занимались с ними как проклятые, по нескольку часов в день, а потом еще
самостоятельно в лингафонном кабинете.
Существовало негласное правило: если студент «тянул» восточный язык, ему прощали любые
грехи. Если язык «не шел», но в целом парень был не дурак, то не выгоняли, а переводили на
другой факультет МГУ: исторический, филологический, юридический — там тебе и воля, и
девочки.
В отношении преподавателя персидского языка мне особенно повезло. После вынужденного
академического отпуска, в который я угодил по причине неуспеваемости в связи со страстной и
разделенной любовью на первых двух курсах, мне посчастливилось очутиться в группе Ирины
Константиновны Овчинниковой. Ирина, как мы ее называли, являлась автором учебников и
словарей, которыми иранисты пользуются до сих пор. Она была великолепным методистом,
любую тему преподносила так, что понять мог даже слон в зоопарке. Кроме того, она считала
личным для себя оскорблением, если ее студенты учились плохо. После институтских занятий
Ирина Константиновна грузила меня книжками и тетрадками, которые ей самой нести было
трудно (она страдала пороком сердца), и на троллейбусе с Охотного ряда везла на Маяковку к
себе домой. Там кормила обедом и сажала рядом с собой делать уроки. Это происходило три раза
в неделю и продолжалось год. О деньгах не было речи, максимум, что она принимала, —
недорогие цветы. Благодаря этому уникальному человеку я не стал студентом истфака, филфака, юрфака, а через несколько лет с отличием окончил ИСАА.
Помимо первого восточного языка мы должны были изучать еще западный: английский,
французский, а также второй восточный. Для иранистов это были арабский или пушту. Вы когда-
нибудь слышали, как говорят на пушту?
привяжите к хвосту дворового кота и смажьте ему задницу скипидаром... В общем, мы настояли, чтобы нам дали арабский. Но арабский раз в двадцать сложнее фарси, а на изучение отводилось
всего два года! Естественно, что второго восточного никто толком не знал. Единственное, что
отложилось в моей памяти от занятий арабским, — это несколько строк из маленьких рассказов, с
которых начинался институтский учебник: «захаба мухаммед аль кахира ва назаля фей фундуги
омейята», что означает: «Вошел Мухаммед в Каир и остановился в гостинице "Омейяды"». И еще:
«хараджа наболиун мын мыср ва...», т.е. «Вышел Наполеон из Египта и...», но последнее, в
отличие от первого, в дальнейшем не пригодилось.
Несмотря на титанические усилия преподавателей и каторжный труд студентов, без прохождения
языковой практики в стране выучить восточный нельзя. Поэтому на третьем-четвертом курсах
студентов ИСАА посылали доучиваться на Восток: отличников — в вузы, а остальных — на так
называемые «объекты советско-чьего-то экономического сотрудничества», а попросту говоря, стройки. На одну из таких строек в 1977 г. отправили и меня. И поскольку в те годы знаниями я не
блистал, то очутился, согласно ранжиру, в дикой глуши на юге Ирана. Там в солончаковой пустыне
наши строили ТЭС.
Мой путь лежал из Москвы в Тегеран самолетом, с остановкой в столице на несколько дней для
оформления документов, а дальше поездом в Ахваз. Мне было чуть больше двадцати лет, и я
волновался. Хорошо понимал, что языком не владею и ждут меня скорые разоблачение и позор.
На почве волнения забыл проследить за чемоданом, и он из аэропорта напрямую уехал в Ахваз.
Остался я в Тегеране в одних штанах и рубашке, а главное, без словаря. Это было великой бедой, поскольку мой собственный вокабуляр был достаточно скромен. Вторым по значимости поводом
для беспокойства было отсутствие зубной пасты и щетки. Я знал, что за границей их продают не в
хозяйственных магазинах, как у нас, а в аптеках. Но как по-персидски зубная паста? Спросить у
тегеранских коллег — значит расписаться в безграмотности, такое исключено, потом пересудов не
оберешься. Мысленно выстроив план действий и текст своей речи, я отправился на поиски
нужных товаров.
Мир вам, господин! — сказал я, открыв дверь аптеки.
Здравствуй! — пожилой аптекарь посмотрел на меня удивленно.
Уважаемый господин, — обратился я к старшему по возрасту человеку, стараясь правильно, как