Покинутый
Шрифт:
Среди недовольных был и Джордж Вашингтон. Этот молодой офицер, сопровождавший некогда Брэддока, вышел потом в отставку и получил от властей землю в награду за помощь британцам во время франко-индейской войны. Но за последние годы его предпочтения переменились. Отважный офицер, которым я восхищался за его совестливость — во всяком случае, больше, чем его командиром — был теперь одним из запевал антибританского движения. Несомненно, это произошло потому, что интересы правительства его величества вошли в противоречие с его собственными деловыми притязаниями; на Ассамблее в Вирджинии он выступил с заявлениями, чтобы провести закон, запрещающий импорт товаров из Великобритании. Тот факт, что закон был обречен быть отвергнутым, лишь подлил масла в огонь народного возмущения. «Чаепитие», случившееся в декабре 73-го — то есть практически на днях — стало наивысшей точкой многолетнего — нет, много-десятилетнего — недовольства. Превратив гавань в самую большую чашку чая в мире, колонисты тем самым говорили Британии и всему миру, что они больше не согласны подчиняться несправедливой системе.
Полномасштабное восстание было, несомненно, лишь вопросом времени. Поэтому примерно с тем же энтузиазмом, с каким я обихаживал мои поля или писал Дженни или выбирался по утрам из постели — то есть с очень небольшим — я решил, что Ордену пришло время заняться приготовлениями в связи с грядущей революцией, и созвал совещание.
Мы собрались вместе впервые более чем за полтора десятилетия — члены Колониального Обряда, которые двадцать лет назад разделили друг с другом столько приключений.
Встретились мы под низкими потолками пустой таверны под названием «Беспокойный призрак» на окраине Бостона. Когда мы вошли, таверна не была еще пустой, но Томас, чтобы поскорее устроить нам свободное место, буквально вытолкал вон немногочисленных выпивох, примостившихся за деревянными столами. Те из нас, кто обычно носил военный мундир, были в штатском. В наглухо застегнутых сюртуках и в надвинутых на глаза шляпах мы уселись за стол с приготовленными для нас пивными кружками: я, Чарльз Ли, Бенджамин Черч, Томас Хики, Уильям Джонсон и Джон Питкерн.
И вот тут-то впервые я и услышал об этом парне. Сначала его упомянул Бенджамин. Он был нашим человеком среди бостонских «Сынов свободы» — группы патриотов, антибританских колонистов, которые помогали в организации «Бостонского чаепития», и два года назад в Мартас-Винъярд у него была неожиданная встреча.
— Мальчишка-индеец, — сказал он. — Которого раньше я не видел…
— Не помните, чтобы раньше видели, — поправил я.
Он поморщился.
— Ну, которого я не помню, чтобы раньше видел, — поправился он. — Парень, который подошел ко мне и, нахально так, потребовал сказать, где теперь Чарльз.
Я обратился к Чарльзу.
— Получается, он интересовался вами. Вы знаете, кто он?
— Нет.
Но было что-то ненадежное в том, как он это сказал.
— Давайте-ка снова, Чарльз. У вас есть предположения, что это может быть за парень?
Он откинулся к спинке стула и глянул через комнату, в сторону.
— Вроде бы нет, — сказал он.
— Но вы сомневаетесь?
— Был один мальчик возле деревни…
Какая-то неловкая тишина навалилась на стол. Каждый или потянулся за кружкой, или просто нахохлился, или нашел что-то достойное внимания в ближайшем светильнике.
Чтобы не смотреть мне в глаза.
— Ну, и кто мне скажет, в чем дело? — спросил я.
Эти люди — ни один из них — не стоят и мизинца такого человека, как Холден.
Мне горько за них, подумал я, очень горько. И мои предчувствия усилились.
Но тут Чарльз первым глянул через стол, поймал мой взгляд и сказал:
— Вашей индианки [20] .
— Что с ней?
— Мне жаль, Хэйтем, — сказал он. — Правда, жаль.
— Она умерла?
— Да.
20
Слово «деревни» в предыдущей реплике Чарльза добавлено переводчиком. В оригинале его монолог выглядит так: “There was a boy at…” … “Your Mohawk woman”.
Естественно, подумал я. Столько смертей вокруг.
— Когда? Как?
— Во время войны. В шестидесятом. Четырнадцать лет назад. Ее деревню разрушили и сожгли.
Я почувствовал, что закусываю губы.
— Это был Вашингтон, — быстро сказал он. — Джордж Вашингтон и его солдаты.
Они сожгли деревню, и ваша… она погибла там.
— Вы там были?
Он покраснел.
— Да, мы рассчитывали поговорить с деревенскими старейшинами о хранилище предтеч. Поверьте, Хэйтем, я бы ничего не мог поделать. Вашингтон и его солдаты были уже повсюду. Они в тот день жаждали крови.
— И там был мальчик?
Его взгляд отпрыгнул в сторону.
— Да, там был мальчик — маленький, лет пяти.
Лет пяти. Передо мной возникла Дзио, ее лицо, которое я любил когда-то, когда еще был способен на такие вещи, и я ощутил глухой приступ боли за нее и ненависть к Вашингтону, который, очевидно, вынес кое-какие уроки из службы у генерала Брэддока — уроки жестокости и беспощадности. Я вспомнил последние дни, когда мы с Дзио были вместе, и увидел ее в нашем маленьком лагере: как она отрешенно смотрит куда-то в лес и почти бессознательно подносит к животу руки.
Но нет. Я отбросил эту мысль. Слишком бездоказательно. Надуманно.
— Он мне угрожал, этот мальчик, — говорил Чарльз.
В других обстоятельствах я, наверное, улыбнулся бы, представив себе, как Чарльз, с его шестью футами роста, пугается пятилетнего индейского мальчика — если бы я не пытался как-то приглушить боль от смерти Дзио — и я сделал вдох, глубокий, но почти незаметный, ощутил в легких воздух и отогнал ее образ.
— Там был не только я, — сказал Чарльз, точно защищаясь, и я вопросительно глянул на остальных.
— Продолжайте. Кто еще?
Уильям, Томас и Бенджамен вместе опустили головы и уперлись взглядом в суковатое дерево столешницы.
— Это не может быть он, — сердито сказал Уильям. — Не может быть тот самый мальчишка, нет.
— Сами подумайте, Хэйтем. Какие на это шансы? — вставил Томас Хики.
— И, конечно, вы его не узнали? — спросил я Бенджамина.
Он покачал головой, пожал плечами.
— Это был просто мальчишка, индейский мальчишка. Все они на одно лицо, разве нет?