Покинутый
Шрифт:
Благоговение пало первой жертвой холода. Два ряда уцелевших скамей стояли по обе стороны помещения, обращенные к внушительной, но давно заброшенной кафедре, и над всем этим плавала и плясала пыль — в широких полосках света, проникавшего под эти надежные каменные стены из-под высоких сводов через закопченные окна. Повсюду, на грубом каменном полу, валялись какие-то перевернутые ящики и разорванные обертки, и некоторое время я бродил по ним, изредка наклоняясь и приподнимая этот хлам в надежде отыскать хоть какие-нибудь зацепки — куда исчез Бенджамин.
И вдруг — шум. Шаги за дверью. Я на секунду замер и тут же метнулся за кафедру, потому что могучая дубовая дверь медленно, с длинным зловещим скрипом, отворилась, и вошла какая-то фигура: фигура, которая, казалось, просто решила слепо скопировать каждый мой шаг — прогуливаясь по церкви тем же путем, что и я, точно так же ворочая брошенный мусор и даже ругаясь под нос, как я.
Это был Коннор.
Я стоял в тени кафедры и смотрел. Он был в одежде ассассина и очень сосредоточенный. И мне показалось, что передо мной просто я сам — мой собственный более ранний вариант, каким я был бы, выбери я когда-то путь ассассина, предназначенный мне, если бы с этого пути не увело бы меня вероломство Реджинальда Берча. Я смотрел на него, на Коннора, и испытывал какое-то крутое месиво из чувств; и сожаление, и горечь, и даже зависть.
Я подвинулся ближе. Проверим, что он за ассассин. Или, выражаясь иначе, проверим, каким ассассином был бы я.
Я проверил.
— Отец, — сказал он, когда я повалил его на пол и приставил к горлу клинок.
— Коннор, — я был язвителен. — Последнее слово?
— Стой.
— Глупый выбор.
Он отбил мое нападение, и взгляд его был негодующим.
— Пришел проверить, как тут Черч? Хочешь убедиться, хватит ли краденого на всех твоих британских братьев?
— Бенджамин Черч мне не брат, — возразил я. — Как и британцы со своим королем-идиотом. Я предполагал в тебе наивность, но это… Тамплиеры не воюют за Корону. Нам нужно то же, что и вам, малыш. Свобода. Закон. Независимость.
— Но…
— Что «но»?
— Джонсон. Питкерн. Хики. Они хотели отнять землю. Грабить города. Убить Джорджа Вашингтона.
Я вздохнул.
— Джонсон хотел завладеть землей, чтобы мы могли уберечь ее. Питкерн стремился к дипломатии — а ты всё испортил настолько, что началась война. А Хики? Джордж Вашингтон скверный лидер. Он проиграл почти все свои сражения. Его снедают неуверенность и нерешительность. Вспомни Вэлли-Фордж, и ты увидишь, что я прав. Без него нам будет лучше.
Признаться, мои слова его впечатлили.
— Послушай — сколько бы мы с тобой ни спорили, у Бенджамина Черча язык короче не станет. Ты хочешь вернуть припасы, которые он украл; я хочу его покарать.
Наши интересы совпадают.
— Что ты предлагаешь? — настороженно спросил он.
Что я предлагал? Я помедлил. Он глядел на амулет у меня на шее, а я на его ожерелье. Можно не сомневаться, что мать рассказывала ему про амулет; и можно не сомневаться, что он не прочь забрать его у меня. Но так или иначе, оба эти знака напоминали о ней.
— Перемирие, — сказал я. — Может быть — может быть — временный союз пойдет нам на пользу. Ты же мой сын, и тебя еще можно спасти от невежества.
Он молчал.
— Или могу убить тебя сейчас, если хочешь, — рассмеялся я.
— Ты хоть знаешь, куда отправился Черч? — спросил он.
— Боюсь, что нет. Я подумывал устроить засаду на случай, если он или кто-то из его людей вернется сюда. Но, похоже, я опоздал. Они вымели все подчистую.
— Возможно, я выслежу его, — голос у него стал еще более гордым.
Я стоял поодаль и наблюдал, а он хвастал навыками, полученными от Ахиллеса — по следам на полу церкви пытался понять, куда утащили груз.
— Товар был тяжелый, — сказал он. — Вероятно, его погрузили на повозку… В ящиках были пайки, а еще — лекарства и одежда.
Снаружи Коннор показал на взрытый местами снег.
— Здесь прошла повозка… медленно — видимо, перегруженная. Следы запорошило снегом, но все-таки видно, куда они ведут. Идем…
Я отвязал свою лошадь, догнал его, и мы двинулись дальше. Коннор читал следы, а я старался, чтобы он не заметил моего восхищения. Я вновь и вновь поражался сходству наших знаний и отмечал, что он делает то же самое, что и я в подобных обстоятельствах.
Милях в пятнадцати от лагеря он круто повернулся в седле, глянул на меня победным взглядом и показал на что-то впереди, по следу. Там виднелась осевшая в снег повозка и ее возница, пытавшийся вернуть на место колесо. Когда мы подъехали, он бормотал:
— Вот беда-то… Окоченеть ведь можно, если не починю…
Он был потрясен, когда рядом появились мы, и глаза у него распахнулись от ужаса.
У него был мушкет, но довольно далеко. И еще раньше, чем Коннор спросил свысока: «Ты из людей Черча?» — я понял, что он рванет наутек, что он и сделал. С вытаращенными глазами он вскочил на ноги и кинулся в лес, но увяз в снегу, и бег его вышел тягучий и неуклюжий, как у раненого слона.
— Здорово, — улыбнулся я, а Коннор гневно глянул на меня, выпрыгнул из седла и нырнул в лес за удравшим возницей. Я проводил его взглядом, вздохнул, слез с коня и постоял, проверяя клинок и прислушиваясь к суматохе в лесу, где Коннор гонялся за целью; а потом пошел туда, к ним.
— Глупо было бежать, — сказал Коннор. Он прижал возницу к дереву.
— Чт… что вам надо? — взмолился тот.
— Где Бенджамин Черч?
— Я не знаю. Мы ехали в лагерь, к северу отсюда. Там мы обычно разгружаемся.
Может, вы его там найд…
Он глянул на меня, словно в поисках поддержки, но я достал пистолет и выстрелил в него.
— Довольно, — сказал я. — Надо поторапливаться.
— Ты… зачем ты его убил? — воскликнул Коннор, стирая со своего лица кровь этого человека.
— Где лагерь, он уже сказал, — ответил я. — Зачем он еще нужен?
Пока мы шли к лошадям, я все думал: кем я выгляжу в его глазах? Чему я должен учить его? Хочу, чтобы он так же изломался и измучился, как я? Хочу наставить на истинный путь?