Поколение одиночек
Шрифт:
Еще шаг, и он с неизбежностью обретет известность. Это надо даже не ему. Надо читателю, чтобы поверить в самого себя, чтобы вместе с Дегтевым и его героями докапываться до простых истин и по-детски, с природной русскостью надеяться на новую русскую победу.
Вячеслав Дёгтев – пожалуй, самый яркий представитель следующего за «сорокалетними» поколения 80-х годов, о котором мне не раз приходилось писать. Все-таки есть чувство своей эпохи у всех представителей поколения, есть своя родина во времени. И если у Александра Проханова, Владимира Личутина, Анатолия Кима, Тимура Зульфикарова, Анатолия Афанасьева, Владимира Крупина и других видных писателей из «сорокалетних» 80-х родина во времени – это последний советский период, о чем бы они ни писали и сейчас, точкой отсчета остаются восьмидесятые годы, то для Вячеслава Дёгтева и его друзей по поколению: Юрия Полякова, Юрия Козлова, Александра Трапезникова, Александра Сегеня точкой творческого отсчета стала, увы, эпоха хаоса, перестроечная вакханалия. Исчезла стабильность во всем, даже в семье, даже в личных взаимоотношениях. Айсберг раскололся
По творческому складу Вячеслав Дёгтев похож на своих предшественников из поколения «сорокалетних». Ему близки такие же сильные герои, люди действия, он подобно Александру Проханову – стихийный державник во всем. А по художественному вымыслу его рассказы можно сравнить с романами последних лет Анатолия Афанасьева, их, по точному выражению критика Светланы Селивановой, эсхатологическому реализму. Но общей идеологии для своих героев Дёгтев не обрел, его герои тычутся каждый на своем индивидуалистическом поле, озабоченные проблемой выживания. Это, скорее, поколение растерянных людей. И среди них Вячеслав Дёгтев ценен тем, что не намерен сдаваться, не уползает в свою нору литературной игры. Подобно героям «прозы сорокалетних», он в самых невыигрышных условиях не падает духом, а значит – создает фундамент для будущей русской победы.
Двадцатая глава. Николай Дмитриев
Дмитриев Николай Фёдорович родился в семье фронтовика 25 января 1953 года в селе Архангельское Московской области. Окончил в 1973 году Орехово-Зуевский пединститут. Много лет работал учителем русского языка и литературы в Балашихе.
У истоков творчества Николая Дмитриева стояли замечательные поэты Николай Старшинов и Римма Казакова. За первую книгу стихотворений «Я – от мира сего», вышедшую в издательстве «Молодая гвардия» в 1975 году, Николай Дмитриев получил премию издательства за лучшую книгу года. Быстро и стремительно росла его слава среди поэтической молодежи. Он, несомненно, один из лидеров в своем поколении. За свою короткую жизнь выпустил девять поэтических книжек. Последняя, как и первая – вышла незадолго до смерти в начале 2004 года в издательстве «Молодая гвардия», в прославленной поэтической серии «Золотой жираф». Книга называлась «Ночные соловьи».
За свои соловьиные трели Николай Дмитриев стал лауреатом премии Ленинского комсомола 1981 года, спустя двадцать лет получил премию «России верные сыны» 2003 года. Всю жизнь прожил в подмосковной Балашихе. Там и похоронен.
Умер поэт Николай Дмитриев в июне 2005 года. Умер неожиданно. Конечно, рано, преждевременно ушёл он от нас. Очень рано.
Николай не любил пышных эпитетов. Но он был и останется навсегда для нас просто русским поэтом, формально не оригинальным, но сущностно самобытным… Он стремился не выделяться из своего народа, а раствориться в нём. В его стихах остались нам столь ценимые Пушкиным простодушие, сообразность и соразмерность.
О смерти его практически не писали, её не заметили, как не замечают нынче всю национальную русскую литературу. Но, думаю, слава его ждет и в будущем, придет время и его соловьиных трелей.
«Пиши о главном» – говорят.Пишу о главном.Пишу который год подрядО снеге плавном.О жёлтых окнах наших сёл.О следе санном,Считая так, что это всё —О самом-самом.Пишу о близких, дорогихВечерней темью,Не почитая судьбы ихЗа мелкотемье.Иду тропинкою своейПо всей планете.И где больней. Там и главнейВсего на свете.Элегическое простодушие Коли Дмитриева
Так и уходят мои сверстники из жизни один за другим; Анатолий Афанасьев, Вячеслав Дёгтев, Геннадий Касмынин, Петр Паламарчук, Евгений Лебедев, Николай Дмитриев… Лучшие из лучших, талантливейшие из талантливейших. Коля Дмитриев весь был – озарение нашего поколения. Он всем нам доказал, что можно в любые времена писать свободно и обо всем, что тревожит душу. Доказал в свои двадцать с небольшим лет, выпустив еще в 1975 году первую книгу «Я – от мира сего», а вскоре став и лауреатом третьей по значимости литературной государственной премии России. Без всяких «паровозиков» и прочих литературных ремесленнических приспособлений. Он и был – от мира сего, до кончика своих пальцев, до последней своей строчки. Не менялся ни во времени, ни в славе своей, ни в привязанностях. Став первой юной советской поэтической звездой семидесятых годов ещё в 22 года, он отвернулся от своей звездной славы, будто её и не было, будто премии в то время давали запросто всем талантливым и юным поэтам и писателям. Вот уж кто никогда не походил
Родился зимой 1953 года, на Николу, в Подмосковье, в Рузском районе, закончил школу, институт, работал учителем литературы в Балашихе. И к пятидесяти годам выпустил восемь поэтических книг. С зимним Николой и прожил всю свою жизнь, с ним и умер, слегка пережив свое пятидесятилетие.
Напомню: я – зимний Никола,Полжизни стихи бормочу.Толкаю судьбы своей коло,По замяти коло качу.Не шибко счастливое коло.Да разве другое найти!Ну вот и старайся, Никола,Стихи бормочи и – кати!Вот и бормотал назло всем недругам и завистникам свои лучшие земные стихи в далеко не самое поэтическое время. Мне кажется, он писал свои лучшие стихи и в двадцать, и в тридцать, и в сорок, и в пятьдесят лет. У него не было срывов и провалов, его лирическая одержимость всегда была органична и проста. Вдали от литературных свар, свой среди своих, поэт из своего народа, он даже не любил похвальбу в свой адрес. Впрочем, о нём много и не писали. Хотя признавали его самые разные поэты. И левые, и правые. Когда-то, еще ему было двадцать два года, в предисловии к первой книжке «Я – от мира сего», вышедшей в издательстве «Молодая гвардия» в серии «Молодые голоса» Римма Казакова писала: «Стихи Дмитриева… напоминают неброский пейзаж средней полосы России. Эти ситцевые, чуть выгоревшие на солнце краски не поражают воображения, но в лицо этих холмов, то заплаканное, то улыбающееся, можно смотреть всю жизнь». Сказано по-женски красиво, но неточно. Поэзия Николая Дмитриева всегда была образна, неожиданна и выразительна. И могла поразить воображение, как поражают воображение изысканные наличники на деревенских окнах, коньки на избах, цветастые платки. Как поражает воображение всего мира русский танец и русская песня. Несомненно, в своих поэтических истоках, Николай Дмитриев фольклорен, но это не стилизованная книжная фольклорность, и даже не клюевская сказовая образность. Это язык той же улицы и того же поселка, где жил и трудился Николай Дмитриев. Он – сколок своего времени, пятидесятых годов XX века. Вот и фольклор его как бы замыкал весь русский национальный фольклор, был последним его живым проявлением в письменной литературе.
В пятидесятых рождены.Войны не знали мы, и всё жеЯ понимаю: все мы тожеВернувшиеся с той войны.Летела пуля, знала дело.Летела тридцать лет назадВот в этот день, вот в это тело,Вот в это солнце, в этот садС отцом я вместе выполз, выжил.А то в каких бы жил мирах,Когда бы снайпер папу выждалВ чехословацких клеверах?..Поражает всегда точность поэтической детали: «Чехословацкие клевера», «Рубашку дождик прилепил к спине», «В глину вкрапленный дождь», или уж совсем всех поразившее «Ножиком скобленное крылечко». И всегда тонкая элегичность, пришедшая откуда-то из дворянской поэзии девятнадцатого века, или же из народных русских песен и плачей.
Я ж смирно разрабатывать осталсяТончайший элегический мотив.Хотелось очень грусть свою прославитьИ этакое что-нибудь ввернуть,Как будто можно так слова расставить.Что юность и любимую вернуть…Они все были разные, «в пятидесятых рожденные» поэты, но в начале семидесятых, ещё до начала резкого размежевания на левых и правых, на традиционалистов и метареалистов, на концептуалистов и постмодернистов, первенство Коли Дмитриева было заметно всем его сверстникам. Как писал хорошо его знавший и высоко ценивший, еще один ушедший в мир иной мой талантливый сверстник, знаток русской поэзии Владимир Славецкий: «Конец 70-х начало 80-х, „дмитриевский“ период, характеризуется преобладанием задушевности, трогательности, открытого лиризма, образности, восходящей к „большому“ национальному стилю, сложившемуся в девятнадцатом столетии…»
Владимир Славецкий прав, тихо и неприметно, но Николай Дмитриев вел своих сверстников в русло русского золотого поэтического века, как бы не замечая ни критиков, прошедших мимо него (увы, даже Вадим Кожинов не обратил на него свое внимание), ни литературных начальников, проповедующих большой советский стиль, ни модных поэтов-шестидесятников.
Но не был он и этаким угрюмым деревенщиком, певцом родового угла и развалившейся избы, скорее, наоборот, деревенская разруха, в семидесятые годы уже достигшая своего апогея, и ставшая необратимой, как результат, повлёкшая за собой и разрушение всей нынешней России, наводила на него печаль, и он отворачивался от неё, искал живую жизнь. Скорее, он был в плену русского поэтического мифа, и при обожаемой им конкретности поэтических деталей, в центр любого своего стиха ставил миф и о прошедшем, и о настоящем. Дело другое, что миф этот был печальным и грустным, миф о потерянном русском рае.