Покой средь маков
Шрифт:
Её молодое личико покрылось всеми признаками волнения.
– А что гвардейцы сделают своему бывшему сослуживцу, да и к тому же боевому офицеру в отставке? – нисколько не удивившись вопросам, невозмутимо отозвалась А’Ллайс. – Да и мало ли чего могло показаться пьяной молодёжи, угу? Утром встанут и сами ничего не вспомнят…
– Ну… а если действительно донесут, куда следуют? – всё ещё нервничала девушка.
– Тогда я всех их перестреляю, – невозмутимо ответила эльте А’Ллайс.
Наступило
– Шуточки у тебя, конечно… – поморщила носик Эвангелия.
А’Ллайс приложила руку к сердцу.
– Польщена, что вы оценили мой дешёвый зольдатский сарказм, мисс фон Берх, – кратко улыбнулась она, а затем устало вздохнула. – Пошли уже домой, а то я сейчас с ног свалюсь, – и справедливо для себя заметила: – Если я нарушила закон, то ты, моя дорогая, нарушила одно из правил войны.
– Хм? – сказать, что от этих слов девушка удивилась, – ничего не сказать. – Какое же?
– Не стой на одном месте дольше десяти секунд, – сообщила эльте. – Эти недоноски убежали три минуты назад, а мы с тобой даже и шага в сторону не сделали.
Эвангелия по-доброму усмехнулась.
– Хорошо, я запомню, – кивнула она. И тут же согласилась с ранее высказанным предложением: – Что ж, пошли. Матушка уже, наверное, заждалась…
И они отправились в путь.
– Как-то ты сегодня поздно возвращаешься, – продолжила разговор эльте А’Ллайс тонким замечанием. – Было много посетителей?
– Да. Сумасшедший денёк выдался: столько народу было, что даже во время обеденного перерыва всё шли и шли, шли и шли, – рассказала девушка и, взглянув на родственницу, подметила: – Да и ты сегодня не сказать, что рано вернулась.
– Навещала могилу родителей, а после задержалась у друзей: пили чай, вспоминали молодость, – сообщила А’Ллайс, в голосе которой чувствовалась печаль: она припомнила себе о давних ранах, которыми была покрыта её старая солдатская душа. – Ну… Ты понимаешь, о чём я…
Сказав это, А’Ллайс опустила налившиеся тоской глаза и тихо выдохнула. Заметив это, Эвангелия поспешила сменить тему.
– Не будем о грустном… – также снизив тон, предложила девушка.
– Не будем, – согласилась её эльте, после чего обе родственницы замолчали.
Продолжить диалог не получилось. Эвангелия, осознав, что вновь напомнила эльте о былом, погрустнела. А’Ллайс редко и неохотно рассказывала о своих родителях и братьях. И тем более ничего не говорила о своих друзьях, с которыми ей довелось пройти всю войну. Единственное, что было известно Эвангелии, – для эльте её боевые друзья были одними из немногих, кем она действительно дорожила и кого по-настоящему любила. Любила настолько сильно, что порою девушке даже казалось, что к своим друзьям эльте А’Ллайс питает больше любви, чем к ней самой…
Остаток пути до дома родственницы преодолели, не проронив ни слова. Эвангелия ощущала на себе вину из-за того, что её неосторожные слова опечалили эльте, и дальнейшим разговором она боялась усугубить положение. А’Ллайс же думала
И вот наконец перед родственницами предстало родовое поместье дворянской семьи фон Берх. Это большое двухэтажное здание, возведённое из тёмного камня и синей черепицы, внутри которого имелось более двадцати комнат, несколько кухонь, просторная гостиная и множество коридоров. Вокруг поместья раскинулась большая территория, окружённая высоким каменным забором, в котором имелся всего лишь один вход, представляющий из себя кованые ворота с символом «VB» посередине, что означало «Von Berhh».
– Вот мы и дома… – слабо улыбнулась утомившаяся А’Ллайс и, повернув массивный ключ в замке, открыла створку ворот.
Когда-то давно, во времена детства А’Ллайс, в поместье служило два десятка человек прислуги: стража, горничные, повара, конюхи, ремонтники, садовники, нянечки и дворецкий. В те давние дни хозяином поместья был Оттэр фон Берх – отец А’Ллайс и её трёх старших братьев. А сейчас главой дома являлась лишь одна А’Ллайс, которая твёрдо решила отказаться от пережитков прошлого в лице прислуги и возложила уход за поместьем на свои плечи. Поэтому, войдя на порог поместья, их никто не встретил, кроме приятного аромата свежеприготовленной еды, что еле заметной дымкой тянулся прямиком с ближайшей кухни – судя по всему, Фрида, дочь А’Ллайс и мать Эвангелии, в очередной раз провела весь вечер на кухне за приготовлением ужина для всего семейства.
– Мам, мы дома! – погромче сказала Эвангелия, снимая с уставших ног синие туфли на очень низком каблуке. – Фух… Почему мы не можем переехать в город? – с этим вопросом она обратилась к своей эльте. – Это просто невыносимо, каждый день проделывать столь долгий путь до работы и обратно!..
– Хочешь – переезжай, – абсолютно равнодушным тоном отозвалась эльте А’Ллайс, укладывая тонкие чёрные перчатки на столик у парадного хода. – А я здесь останусь. Кто-то же должен присматривать за нашим поместьем.
После этих слов А’Ллайс прошла вперёд и, поднявшись по спиральной лестнице, ведущей на второй этаж, проследовала в дальнейший коридор, где сразу пропала из виду. Она понимала, что Эвангелия, как и Фрида, никогда не оставит её одну, хоть их отношения и было сложно назвать «хорошими». Однако при этом бывший офицер была совсем не против, если энкелин переберётся в Лийбенхау или даже в столицу – огромный и величественный город Рэйнбург.
А’Ллайс прекрасно понимала, что Эвангелия молода и у неё ещё вся жизнь впереди, которую необходимо как-то устраивать, а не томиться в отдалённой глуши, где из людей только матушка и эльте.
Сама же Эвангелия уже давно не прочь переехать в Лийбенхау, поближе к месту учёбы. Да только привыкла она к своему родовому поместью. К этим просторным комнатам и длинным коридорам, высоким стенам, с развешанными на них старинными картинами, на которых были изображены её предки, к широким окнам, через которые открывался вид на поле, когда-то давно предназначавшееся для езды на лошадях, к всё так же роскошному цветочному саду…
Да и как она может уехать от своих любимых матери и эльте? Её единственные родные, близкие душе и сердцу люди…