Полая вода. На тесной земле. Жизнь впереди
Шрифт:
— Довольно, кум! Много не надо…
— Разведка пробежала по улице. Человек двадцать, — сказал хозяин.
Уложив кума, Хвиной подошел к окну и вместе с другими стал наблюдать, как к селу по двум дорогам скорым и уверенным шагом продвигалась конница. Левый фланг ее был уже совсем близко. Хвиной хорошо рассмотрел всадника, ехавшего впереди цепи.
«Конь вороной, ухватка казачья… Верно, командир… А следом едет какой-то растепа, болтается в седле, как неживой. Небось, русачок, вида геройского нет», — подумал
Неожиданно около ворот появились два всадника. Один из них, не слезая с лошади, толкнул ногой калитку, и оба сразу въехали во двор.
— Кто там? Вылезай живо! — подъехав к окну, крикнул первый из них.
Обитатели хаты встревожились. Одеваясь, они суетливо одергивали полы шуб, затягивали кушаки, пугливо озирались по сторонам. Кто-то отчаянно тряс подстилки, отыскивая шапку, а шапка сидела на голове, закрывая лоб чуть не по самые глаза. Кирей все время оступался, как стреноженная лошадь: вот уже несколько секунд он тщетно пытался попасть левой ногой в валенок.
— Скажи на милость, не хитрое дело, а не получается! Подойди-ка, Хвиной, обопрусь, — попросил он.
Со двора послышалось более строгое предупреждение:
— Что не выходите?.. Забились в темные углы, как мыши. Дождетесь, что выкуривать начнем!
— Нам с живыми кадетами поговорить охота! А ну, скорей вылезайте!
Во дворе смеялись, но в хате царило прежнее смятение.
Хозяину хаты необходимо было пробраться к двери, но он никак не мог сделать и шага вперед и, потеряв терпение, буркнул себе в бороду:
— Вот храбрецы!..
Андрей, опершись о локоть, ругнулся:
— Долго ты, Хвиной, будешь толочься?!
Хвиной, услышав недовольные выкрики кума Андрея, стал сам ругать кого-то за растерянность и, работая локтями, старался протолкнуться в дверь.
— Кто хозяин? — громко спросили во дворе.
— Я, — ответил хозяин, в упор глядя на бритого красноармейца с карими настойчивыми глазами.
Плетью указывая на вышедших из хаты, красноармеец спросил:
— А это кто?
— Беженцы-казаки…
На лице красноармейца появилось выражение преувеличенной озадаченности. Изогнув левую бровь, он настороженно всматривался в людей, столпившихся у крыльца. Заметив Хвиноя, загадочно улыбнулся этому невзрачному, маленькому и узкоплечему человеку, одетому в засаленный и рваный ватник.
— Кадет? — спросил он Хвиноя.
Хвиной не ответил. Тогда второй красноармеец со всей категоричностью заявил своему товарищу:
— Не кадет, а буржуй… Не видишь, что ли?..
Оба сдержанно улыбнулись, внимательно рассматривая живого кадета.
— Оружие есть? Признавайся, а то по-другому будем разговаривать.
— Нет оружия, — выйдя вперед, твердо сказал Хвиной.
— Какой станицы, чертов гайдамак?
— Вешняковской.
— А хутора?
— Осиновского.
— Бирюкова знаешь?
Хвиной
— Филиппа? Ивана Петровича сына? Как же!.. Знаю!
— Фильку?
— Петровича сына?
— Тут он, что ли?..
Неумытые лица беженцев заулыбались. Хвиной еще подался вперед и, нетерпеливо топчась на месте, спросил:
— А Ваньки моего там нету?
— А как его фамилия?
— Чумаков.
Первый красноармеец, поразмыслив, ответил:
— Не знаю.
— Есть, — оказал другой красноармеец. — Это тот, что недавно пристал. Они теперь с Бирюковым неразлучные. Только их сотня пошла правей, на Кущевку.
— А, вспомнил!.. Безбровый, тощий такой, — утвердительно помотал головой первый красноармеец.
Хвиной обернулся в сторону хуторян и, подняв над головой кулак, с гордостью заявил:
— Ванька и Филипп — они ж дружки! Как им не быть вместе? Вместе росли, учились. Три класса кончили в один год. Ванька первым шел, а Филипп — вторым.
— Ты много-то не разглагольствуй, — прервал Хвиноя один из красноармейцев. — Теперь я вспомнил! Сын твой немного рассказывал, как ты собирался в отступление. «Если попадется тебе отец, сказал, высеки его хорошенько плетюганом, чтобы закаялся отступать с кадетами…»
Хвиной взглянул на бритоусого, остролицего красноармейца, на его серый шлем с большой красной звездой из сукна. Он взглянул прямо в его карие глаза, игравшие усмешкой, и понял, что ничего опасного в этих красноармейцах нет и бояться их нечего. Небрежно помахав шапкой, он усмехнулся и откровенно заявил:
— Раньше думал, что убьете, потом думал, что отлупите, а сейчас вижу: ничего нам не будет…
Красноармеец, раскуривавший трубку, сплюнул через левое плечо, улыбнулся в клуб дыма и сказал:
— С отцами кое-где на Дону трудновато было. Сам я — казак Михайловской станицы. Мы с отцом тягали один другого за воротники, да так тягали, что отец посеял два передних зуба. Когда я ушел к красным, два года из дому писем не получал. А неделю назад товарищ пришел из отпуска и письмо привез. Собственноручно отец пишет: «Николай, ушиб ты меня тот раз больно, но не даром».
Все засмеялись. Остролицый красноармеец, шутливо хлопнув Хвиноя плетью по плечу, сказал:
— Ну, кадет, завтра получишь пропуск — и катай домой. Катай и рассказывай, как ты храбро и до победного конца сражался с красными.
Неожиданно осадив мышастого коня, он круто повернул его, и через несколько секунд, подпрыгивая в седлах, красноармейцы выехали со двора.
Беженцы по-прежнему стояли у крыльца. Они озадаченно смотрели на улицу и, казалось, так и не поняли происшедшего. Еще час назад каждый из них и мысли не допускал, что встреча с Красной Армией обойдется без жертв, а вышло совсем иначе.