Полдень сегодняшней ночи
Шрифт:
«Эта работа по мне», – сделал он вывод.
Часть 3
Разгром
Любовь, дисциплина и ангельские крылья
15 июня, печальный день
– Баклан! Да чем тебя делали? Ты воткнешь когда-нибудь или сначала сходишь мозги проветрить? Почему у вас так: что ни мужик, то все с самого дна отстоя?
Мечников подставил ей левую щеку. Молча.
– Что еще?
– Мадмуазель, где ваша пощечина? Вынимайте ее. А то я как раз хотел пояснить, что именно с вами надлежит сделать за этот невыносимый жаргон.
– Галимый ты какой! – только и сказала она. Потом рассмеялась. И добавила миролюбиво, даже ласково:
– Все вы, мужики, где-то бараны… – она задумалась на мгновение и уточнила игриво, -…тупорылые. А лично ты – шпрота утухшая. Промыл бы себе чайник-то.
– Да сама ты – швабра конопатая…
– Смотри-ка, разговорился молчун. Из тебя и фразы то обычно не вытащишь, а тут сразу все удовольствия: и мадмуазель, швабра рядышком…
Трудно поверить, что так разговаривают не какие-нибудь школяры на перемене, а женщина и мужчина, давно перешагнувшие рубеж двадцатилетия. Он – четыре, а она – двести восемьдесят четыре года назад.
Иногда так бывает: два умных, отважных и независимых существа пытаются подойти друг к другу поближе. Сократить дистанцию. Но они не умеют и, вероятно, никогда не научатся такой простой и такой естественной вещи, как флирт. Они не умеют хихикать. У них не получается острить без повода. Их остроты, произнесенные в том жарком и неудобном состоянии, когда дух томится, нелепей нижнего белья из прокатной стали… Им не достает мужества слегка соприкасаться, потому что каждое случайное касание обоих наполняет болезненной тревогой. Они язвительны, но как не быть им язвительными, если у броненосных крейсеров любовное чувство легче всего выражается залпами главного калибра, так что лучше загодя предупредить другого: знаешь ли, я люблю главным калибром, не лучше ли тебе поостеречься… Пожалуй, подумай еще разок. Но хуже всего, когда человек такой генерации вздумает все-таки пофлиртовать, глядя на существо, более приспособленное ко всяческому кокетству… Попробовать силы в подражательном жанре, так сказать. О! О! Случается, большие мохнатые псы подвывают сиренам, которыми пугают прохожих автомашины, мол, не слоняйтесь рядом… Это ужасно смешно и до крайности тоскливо: злая и сильная кавказская овчарка, комок первобытной энергии, выводит искреннюю сбивчивую арию, от которой какой-нибудь случайных путник понесся бы со всех ног, услышь, бедняга такое в лесу или где-нибудь на задворках; а рядом обманывает собаку нарядная лакированная самобеглая коляска, и так у нее удало получается – вот загукала, вот пискнула, а вот включились томные верещалки… то как зверь она завоет, то заплачет, как дитя. Но даже это дикобразное зрелище далеко не столь нелепо, как подражательный флирт в исполнении броненосного крейсера. Ну нет у крейсеров флиртовой железы! Не выделяется у них гормон легкого знакомства. Что ж тут поделаешь!
Зато браки между крейсерами, броненосцами, дредноутами и т. п. орудийной металликой – крепче некуда… Им только дай добраться до брачного состояния, дальше – как по маслу.
…В течение трех часов Машенька пыталась научить Мечникова форсировать тело. Чтобы прибавлялось силы. Выносливости, чтобы по стенам бегать, не исключая и такой пикантной подробности, как потолок. Но она сегодня была на диво плохим инструктором, а ее визави – на диво тупым курсантом.
Мечников разыскивал ее сразу после виктории у Вепревского моста. Ему трудно ходилось и очень хотелось спать. Она оказалась целее. Поэтому, едва Павел отправился искать, как его самого нашли.
– Ты жив!
– Ты жива…
– Я так рада. Я очень рада.
Мечников тогда сжал ее руку, Машенька вырывать не стала…
Что им обоим предстояло делать с этими словами и этой близостью рук, ни господин младший витязь, ни госпожа младший витязь не знали. В конце концов, все продлилось минуту, даже меньше. Ошибка, братание в послебоевой горячке, етественная радость победы, перенесенная на рядомстоящих – разумеется, оба пытались объяснить давешний инцидент бытовыми причинами. После славного дела, когда от неприятеля остались одни круги на воде, броненосные крейсера трутся броненосными бортами и жмурятся на солнышке, если погода не пасмурная… Ничего предосудительного или, хм, эротичного, одна, скажем так, дружба победителей.
Впрочем, чуть позже Машенька поймала себя на тоскливом воспоминании. Давным-давно, три века назад она любила приезжего голландца, шлюзовых дел мастера. Любила так, как только можно любить необычного человека в необычной одежде, очень вежливого и мягкого в обращении с небогатой девицей… Она, сидючи на ассамблее в озорном наряде, мучительно решала: стоит ли поглядеть в сторону голландца, и как ему объяснить, почему она смотрит в его сторону, когда он перехватит ее взгляд. Кажется, Машенька даже захворала тогда – от переживаний. Так ничего и не произошло, кроме торопливого объяснения, неумелого поцелуя и… его отъезда в Гронинген. От страданий ее излечила маменька. Замужеством. Машеньке выпало любить немолодого полковника, быть ему верной, скитаться с ним по дальним северным местам и сжиться с его немудрящей военной судьбой – в одно. Только вот с тех пор, с кем ни свяжет она свою жизнь, то все выходит второпях, все какое-то военное, полевое, неуклюжее… Даже с Андрэ, милым славным Андрэ все это было слабее тех взглядов и тех слов. Пожалуй, лишь сейчас, когда она прикоснулась к ладони Павла, в ее сердце заволновалась давняя память о самом драгоценном: торопливое объяснение, да неумелый поцелуй…
…Третий час Машенька мучила Мечникова придирками и жжжаргоном, третий час Павел упрямо отругивался и отшучивался, хотя в иное время даже и усмехнуться-то себе не позволил бы. Все началось с ее нервной шутки. Он в очередной раз перепутал управление броней с управлением невидимостью и стал похож на жучиный хитиновый покров, из которого сам жук вылез и пропал. Тело, одежда и оружие, исчезли, а вот бронежилет, наручи, поножи, каска и ленты для паха и шеи изволили бесхозно болтаться в воздухе, ничуть не желая становиться прозрачными.
– Ты достаточно крут для белого парня!
Да что тут обидного? Ничего, по большому счету, обидного, особенно если знаешь, что это из песни. Мальчик бы девочке съездил за это по уху, они бы немного подрались и сразу же помирились. Но взрослые намного хуже детей, поскольку они не менее капризны, обидчивы, ленивы и неопрятны, но только им во всем дана воля. Одним словом, Мечников ответил неласковым скрипом:
– Объяснять надо было лучше! Тебя не поймешь толком.
И переключил управление. Машенька свалилась со стула – броня стала прозрачной, одежда продолжала таковой быть, зато проявились те части тела, которые доспех с каской никак не защищали: рот, подбородкок, ладони и… словом, день такой сегодня, все из рук валится, и лента эластичной брони для паха отвалилась как раз в этот момент.
– Витязь-витязь, тобой бы ворон пугать.
– А у тебя – мерзкая лихорадка на губе.
Такой поворот задел ее всерьез. Да, лихорадка. Действительно, немного не очень приятная. Но ведь ее совсем не заметно. Одним словом, он разозлил ее на три часа. Вплоть до швабры и мадмуазели. Вот здесь они оба устали. Замолчали.
Она:
– Что мы с тобой выкадрюливаем…
– Ты из Ельца?
– Фразочку с юга признал? Три жизни назад мое тело было из Воронежа. Я говорила друг, мог и строг через х: друх, мох, строх… Если друх оказался вдргух и не друх и врах, а… кое-что еще иногда вылетает. Тебе не нравится?
– Нравится. Мне этот говор очень даже нравится.
Они опять помолчали. Им больше не хотелось ругаться. Она бы, пожалуй, обняла его, хотя он и не заслуживал. Он бы… непонятно, что он бы. Он еще для себя не сформулировал. Он бы ей что-нибудь хорошее, – это самая смелая формулировка изо всех, которые Мечников себе мысленно разрешил. Точные определения для всяческих дел, в которых присутствуют женщины, никогда не были сильной его стороной. А она… она бы да, обняла. И, конечно, опять бы все испортила. Машенька необыкновенно отчетливо понимала, что торопиться не стоит. То зыбкое, что появилось у них на двоих, еще… не вошло в фокус.