Поле битвы (сборник)
Шрифт:
– Не знаю, нет наверное, откуда деньги.
– И у моих тоже, железо с напылением. А здесь у каждой старухи и старика самое малое по десятку в пасти, чистое золото. Секёшь? Откуда оно у них, по северам и БАМам они сроду не работали? Всё это обман да разбой. Они не мы. Это у нас урка ни отца, ни матери не помнит, а деньги пропьёт. А у них, награбит в России, а потом домой вернётся и всех родичей подарками завалит, дом построит, машину купит, зубы из золота отцу с матерью поставит и живёт всеми уважаемый. Понял? Вот они эти дома, – Лунёв вновь кивнул на развалины, – а в подвалах наверняка старики их прятались… У тебя мать училка? Значит, всю жизнь за гроши работала. Вот и представь,
«… Сейчас по всей России, даже женщины, молча одобряют эту войну, пока во всяком случае. Слова Путина о том, что изнасилование русской женщины в Чечне превратилось в забаву, вселило, прежде всего, в женщин среднего и старшего поколения надежду, что правительство наконец-то обратило внимание и на эту проблему. Вот только о том, что эта забава продолжается с незапамятных времён, и не только в Чечне, а по всему Кавказу, он не упомянул. Ведь тогда бы пришлось признать, что взаимная ненависть всегда была там частью межнациональных отношений. И то, за чем тебя послали сейчас сынок, это ни что иное, как очередная попытка заставить эти народы жить не своей, а нашей жизнью.
Толя я тебе всё это объясняю, чтобы у тебя не возникло желания мстить. Я знаю, что многие из тех, кто воевал в прошлый раз, именно с этой целью пошли на эту войну. Упаси тебя Бог. Не теряй головы сынок, ненависть плохой советчик. У Киплинга в стихотворении „Бремя белых“, есть такие строки: „Ты светоч зажгёшь ума, чтобы в ответ услышать: нам милее египетская тьма“. Это он писал о колонизаторской деятельности англичан в Индии. Англичане, в конце концов, уяснили тщетность своих усилий, и ушли из колоний. Увы, наши правители до сих пор не могут понять, что мы существуем в разных эпохах. Даже одетые в европейские костюмы и за рулём иномарок, подавляющее большинство из них душой в средневековье, в „египетской тьме“. И не надо навязывать им другой образ жизни, они отвечают на это по своему, по средневековому и платить за „зажжение светоча ума“ уже пришлось мне, а сейчас тебе, таким как мы, тем невольникам, что сидят в их зинданах.
Толя, не верь во все эти великодержавные призывы правительства, они своих детей никогда не пошлют в Чечню. Как их предшественники-коммунисты оплачивали моей и других простых русских женщин честью внешнюю лояльность „гордых народов“ к Советской Власти, так нынешние властители за счёт жизни и здоровья наших детей хотят удержать в составе России остатки колоний. Ты у меня на свете один единственный. Это проклятое государство в такой бедности держало основной народ страны, что даже двух детей иметь для большинства русских семей было проблемой. Зачем нужна такая колониальная система, где метрополия живёт хуже колоний, стоит ли из-за неё гибнуть? Я не хочу, чтобы Кавказ лишил меня и сына. Не будет тебя, я не смогу жить. Сынок сделай всё, что можешь и не можешь, но останься жив, хоть как, но останься. Толенька, будь осторожен, на рожон не лезь, старайся держаться подальше от опасности, лучше где-нибудь в тылу. Хоть не вызывайся никуда добровольцем. Надеюсь то, что я тебе разъясняла, удержит тебя от необдуманных поступков.
Но помни – они все нас ненавидят, даже если это и вполне благообразные внешне люди. Не верь им, им их „египетская тьма“ всегда милее нашей, российской. Ненависть к нам наследуется ими из поколения в поколение, независимо от их самих, между нами столько крови и взаимных унижений. По-хорошему, мы не должны жить в одном государстве, но до осознания этого в нашем обществе ещё очень далеко. Да обрусели, притёрлись к нам многие нерусские народы, Кавказ никогда не притрётся. А на равных мы не сможем сосуществовать, всегда будем друг друга унижать, мы на государственном уровне, а они нас на бытовом.
Поэтому сынок, если избежать столкновения с ними не удастся, то убей, убей без колебаний, убей, но останься жив. Я хорошо знаю их систему воспитания, – если не убьёшь ты, любой из них убьёт тебя, жалость там всегда считалась признаком трусости, слабости, поверь мне сынок. Остерегайся любого из них, даже женщину, старика, ребёнка – они все могут тебя убить. Лучше убей ты, выстрели первым, но останься жив и вернись! Я тебя не призываю мстить, я хочу, чтобы ты остался жив.
Твоя мама.»
П.С. Сынок, как получишь письмо, сразу напиши ответ, мне необходимо знать, что ты его получил. И ещё, обязательно сожги его.
3
Дроздов нащупал в кармане бушлата зажигалку, высек огонь и поджёг листы. Они полыхнули неожиданно сильно, едва не опалив пальцы. Он бросил бумажно-огненный клубок и смотрел, как тот догорал, свиваясь в чёрную золу. День сменили кратковременные сумерки. Впрочем, и в полумраке Дроздов видел хорошо, много лучше чем любой другой человек с нормальным зрением – его зрение было уникальным. Именно из-за зрения его прямо из военкомата направили в снайперскую учебку. Но там же вскоре выяснился и его несовместимый со снайперской деятельностью недостаток – он не мог плавно нажимать на спусковой крючок, что-то в нервной системе не позволяло. Курок он «рвал» и, несмотря на отличное видение мишени даже в относительной темноте, его пули всегда ложились выше, или ниже «десятки». В «яблочко» он попадал только тогда, когда долго целился. Отчисляя из учебки, ему объяснили: у снайпера в бою, такой роскоши, целится не спеша, никогда не бывает.
Дроздов выглянул за бруствер и стал смотреть в сторону «зелёнки», кустов у подножия горы, откуда обычно появлялась разведка «духов».
– Ты что, дырку в башке хочешь получить!? – крикнул со дна окопа своим лязгающим голосом Бедрицкий.
– Слушай «Бендер», а ты не хочешь прямо сейчас сделать ноги отсюда? – задумчиво глядя в прежнем направлении, спросил Дроздов.
– Это как… зачем? – голос Бедрицкого перестал лязгать и выражал крайнее удивление.
– Затем, что надоел ты мне, – спокойно ответил Дроздов и сполз в окоп.
– И куда же ты мне предлагаешь идти? – Бедрицкий расспрашивал уже с тревогой.
– Да хотя бы в расположение, в палатку… спать.
– Ты чё, меня же там как дезертира, а «деды», так точно отмудохают. Если бы ранение, какое лёгкое, в руку или плечо, так чтобы только кость не зацепить… касательное.
– Давай… я тебя раню, куда хочешь! – с жутковатой весёлостью предложил Дроздов и, схватив лежавший в специальной нише автомат, клацнул затвором. – Ну, куда… в руку, ногу, а может в глаз!? Наверняка комиссуют подчистую!
– Ты чё!.. У тебя крыша, да? Ведь не попадёшь как надо. А если искалечишь!? – Бедрицкий в ужасе отполз подальше.
Дроздов сумрачно рассмеялся и положил автомат.
– Ладно, не ссы, трясучка твоя опротивела, сколько можно дрожжи продавать… пошутил я.
– Нее… такие шутки не по мне. Тебе что-то мать написала? Ты после письма какой-то другой стал. Нее… я так и скажу там, что ты рехнулся, с катушек сошёл, – Бедрицкий задом, на четвереньках стал пятиться к ходу сообщения, потом резко развернулся и в полусогнутом состоянии по-обезьяньи собрался, было, бежать.